тер Мортон  был  скорее  склонен
истолковать его  как  изумление  невинного  и  несправедливо  заподозренного
человека. И в той и в другой гипотезе была доля истины,  ибо,  хотя  совесть
Эдуарда и оправдывала его во взведенных на него обвинениях,  однако,  быстро
припомнив свою жизнь за  это  время,  он  убедился  в  том,  что  ему  будет
чрезвычайно трудно доказать свою невиновность так, чтобы она стала очевидной
для других.
   - Одна из весьма неприятных сторон этого неприятного дела, - сказал майор
Мелвил после  минутного  молчания,  -  та,  что  при  наличии  столь  тяжких
обвинений я по необходимости должен просить вас показать мне  все  имеющиеся
при вас бумаги.
   - С величайшей готовностью, - сказал Эдуард, бросая на стол свой бумажник
и записную книжку, - я просил бы только одну не читать.
   - Боюсь, мистер Уэверли, что я не имею права идти на послабления.
   - Хорошо, вы увидите ее,  сэр,  но  так  как  она  для  вас  интереса  не
представляет, я попрошу вернуть мне ее.
   Он достал полученное этим утром и спрятанное  на  груди  стихотворение  и
передал его судье вместе с  конвертом.  Майор  Мелвил  прочел  его  молча  и
приказал писцу снять с него копию. Затем он вложил ее в конверт, положил его
перед собой, а оригинал с печальным и серьезным видом возвратил Уэверли.
   Дав арестованному (ибо таково было  теперешнее  положение  нашего  героя)
достаточное, по его мнению, время для размышлений, майор  Мелвил  возобновил
допрос и заявил Уэверли, что, поскольку тот возражает против общих вопросов,
он будет придавать им настолько частный характер,  насколько  это  позволяют
находящиеся в его распоряжении сведения. После этого следствие продолжалось,
причем содержание вопросов и ответов записывалось под диктовку писцом.
   - Знал ли мистер Уэверли человека по имени  Хэмфри  Хотон,  унтер-офицера
драгунского полка, которым командует Гардинер?
   - Конечно; он был сержантом в моем отряде и сыном арендатора моего дяди.
   - Совершенно верно. И он пользовался в значительной мере вашим доверием и
влиянием среди товарищей?
   - Мне никогда не приходилось оказывать особое доверие людям такого  рода,
- ответил Уэверли, - я отличал сержанта  Хотона  как  умного  и  деятельного
молодого человека и полагаю, что за эти качества он и пользовался  уважением
у товарищей.
   - Но через этого человека, - ответил  майор  Мелвил,  -  вы  поддерживали
связь с теми из ваших солдат, которые пришли в ваш полк из Уэверли-Онора?
   - Конечно; эти бедняги оказались в полку, состоящем  почти  исключительно
из шотландцев и ирландцев, и обращались  ко  мне  со  всеми  своими  мелкими
затруднениями и нуждами; естественно, их рупором служил их земляк и сержант.
   -  Влияние  сержанта  Хотона,  -  продолжал  майор,  -  распространялось,
следовательно, главным образом на тех солдат, которые ушли за вами в полк из
имения вашего дяди?
   - Разумеется; но какое это имеет отношение к настоящему делу?
   - К этому я  сейчас  перейду  и  очень  прошу  вас  отвечать  откровенно.
Поддерживали ли вы после того, как уехали из  полка,  какую-либо  переписку,
прямым или окольным путем, с сержантом Хотоном?
   - Я? Поддерживать переписку с человеком его  звания  и  положения?  Каким
образом и с какой целью?
   - Это вам предстоит объяснить. Но не посылали ли вы к нему, например,  за
какими-нибудь книгами?
   - Вы напомнили мне незначительное поручение, - сказал Уэверли, -  которое
я дал сержанту Хотону, потому что мой слуга был неграмотный. Вспоминаю,  что
я письменно просил его выбрать несколько книг, список которых я ему  послал,
и направить их на мое имя в Тулли-Веолан.
   - А какого характера были эти книги?
   - Они относились почти исключительно к изящной литературе, я предназначал
их для чтения одной молодой особы.
   - Не находились ли среди них  трактаты  и  брошюры,  направленные  против
правительства?
   - Там было  несколько  политических  трактатов,  в  которые  я  почти  не
заглядывал. Они были посланы мне одним добрым другом, которого следует более
уважать  за  его   сердце,   нежели   за   благоразумие   или   политическую
проницательность; мне они показались скучными сочинениями.
   - Этот друг, - продолжал настойчивый следователь, - некто мистер Пемброк,
священник, отвергший присягу, и автор двух  крамольных  сочинений,  рукописи
которых были обнаружены в ваших вещах.
   - Но в которых, даю вам честное слово джентльмена, я едва ли прочел шесть
страниц.
   - Я не королевский судья, мистер Уэверли, материалы вашего допроса  будут
переданы в другую инстанцию. Но перейдем к дальнейшему - знаете ли вы  лицо,
известное под именем Ушлого Уилла, или Уилла Рутвена?
   - Никогда до настоящего момента не слышал такого имени.
   - Не поддерживали ли вы через  это  или  какое-либо  иное  лицо  связи  с
сержантом Хэмфри Хотоном, подговаривая его  дезертировать  вместе  со  всеми
солдатами  его  полка,  которых  ему  удастся  склонить  на  это   дело,   и
присоединиться к горцам и другим мятежникам,  поднявшим  в  настоящее  время
оружие под водительством молодого претендента?
   - Уверяю вас, что я не только совершенно неповинен в заговоре, в  котором
вы меня обвиняете, но он ненавистен мне до глубины души, и я не пошел бы  на
такое предательство ни ради трона для себя, ни для того, чтобы  возвести  на
него кого бы то ни было другого.
   - Однако, когда я рассматриваю этот конверт, надписанный рукой одного  из
тех впавших в заблуждение джентльменов, которые в настоящее  время  восстали
против своего отечества, и вложенные в  него  стихи,  я  не  могу  не  найти
некоторой аналогии между упомянутым мною предприятием  и  подвигами  Уогана,
которые автор, по-видимому, ставит вам в пример.
   Уэверли был поражен этим совпадением, но заявил, что желания или ожидания
автора   письма   нельзя   рассматривать   как   доказательство   совершенно
химерического обвинения.
   - Но, если меня не обманывают мои сведения, за  время  вашей  отлучки  из
полка вы находились то в замке  этого  горского  предводителя,  то  в  замке
мистера Брэдуордина из Брэдуордина, также поднявшего оружие в  пользу  этого
несчастного дела?
   - Я и не собираюсь скрывать этого; но я самым решительным образом отрицаю
какое-либо участие в их замыслах против правительства.
   - Но вы, я полагаю, не станете отрицать, что  вместе  со  своим  хозяином
Гленнакуойхом  присутствовали  на  сборище,  где  объединилось   большинство
сообщников его предательства, чтобы под предлогом большой охоты  согласовать
свои мятежные планы?
   - Я признаю, что был на таком сборище, - сказал Уэверли, - но я ничего не
слышал и не видел такого, что придало бы ему приписываемый вами характер.
   - Оттуда вы проехали, - продолжал следователь, - вместе с Гленнакуойхом и
частью   клана   на   соединение   с   армией   молодого   претендента    и,
засвидетельствовав ему свои  верноподданические  чувства,  вернулись,  чтобы
обучить военному делу и  вооружить  остальных  людей  клана  и  слить  их  с
мятежными бандами, когда они двинутся на юг?
   - Я никогда не ездил с Гленнакуойхом к упомянутому вами лицу  и  даже  не
слышал, что оно находится в Шотландии.
   Уэверли  затем  подробно  изложил   всю   историю   несчастного   случая,
происшедшего с ним на охоте, и добавил, что  по  возвращении  в  Гленнакуойх
узнал, что лишен офицерского звания, и не станет отрицать, что тогда впервые
заметил признаки военных приготовлений кланов; однако, не испытывая  желания
стать на их сторону и  не  имея  более  оснований  оставаться  в  Шотландии,
отправился на родину, куда его зовут  лица,  имеющие  право  руководить  его
поступками, как это увидит майор Мелвил, если просмотрит  лежащие  на  столе
письма.
   Майор Мелвил начал читать письма Ричарда Уэверли, сэра Эверарда и тетушки
Рэчел, но выводы, к которым он пришел, оказались иными, чем те,  на  которые
рассчитывал  наш  герой.  Эти  послания  были  написаны  в  недружелюбном  к
правительству тоне и местами заключали неприкрытые угрозы, а  письмо  бедной
тетушки Рэчел, недвусмысленно утверждавшее правоту Стюартов, было  расценено
как открытое признание того, что другие решались высказать только намеками.
   - Разрешите задать вам еще один вопрос, мистер Уэверли,  -  сказал  майор
Мелвил. - Разве вы не получали повторных писем от командира вашего полка,  в
которых он предостерегал вас, приказывал вернуться на свой пост и  уведомлял
о том, что вашим именем пользуются для  распространения  недовольства  среди
ваших солдат?
   - Никогда, майор Мелвил. Одно письмо я от него действительно  получил.  В
нем он учтиво давал понять, что для меня было бы лучше проводить свой отпуск
не только в замке Брэдуордин; признаюсь, я счел, что вмешиваться в эти  дела
он не имеет права; наконец, в тот же день, когда я прочел о своей отставке в
правительственных сообщениях,  я  получил  второе  письмо  от  подполковника
Гардинера с приказом вернуться в полк. Но так как меня на месте не  было  по
причинам, которые я уже излагал, я получил  его  слишком  поздно  и  не  мог
выполнить приказ. Если были какие-либо письма между первым и последним - что
по великодушному характеру подполковника я считаю вероятным, - они  до  меня
не дошли.
   - Я до сих пор не спрашивал вас, мистер Уэверли, - продолжал майор Мелвил
- о деле менее важном, но которое тем  не  менее  получило  огласку  и  было
истолковано не в вашу пользу. Говорят, что в вашем присутствии и так, что вы
могли его прекрасно слышать, был произнесен изменнический тост, и вы, офицер
на службе его величества,  потерпели,  чтобы  другой,  а  не  вы  потребовал
удовлетворения от обидчика. Этого поставить вам в вину на  суде  нельзя,  но
если, как мне известно, офицеры вашего полка требовали от вас объяснений  по
поводу этих слухов, мне остается  только  удивляться,  как  вы,  дворянин  и
офицер, сочли возможным от них уклониться.
   Это уже было слишком. Осажденный и теснимый со всех сторон обвинениями, в
которых грубая  ложь  переплеталась  с  действительными  фактами,  неизбежно
придававшими ей правдоподобие; один, без друзей  и  в  чужом  краю,  Уэверли
счел, что жизнь и честь его погибли, и, опустив голову на  руки,  решительно
отказался  отвечать  на  какие-либо  дальнейшие   вопросы,   поскольку   его
откровенное и чистосердечное признание обратилось против него же.
   Перемена в  Уэверли  не  удивила  и  не  рассердила  майора  Мелвила.  Он
продолжал невозмутимо задавать ему один вопрос за другим.
   - Какой мне смысл отвечать вам? - угрюмо сказал Эдуард. -  Вы,  очевидно,
убеждены в моей виновности и в каждом моем ответе ищете  лишь  подтверждение
вашего  предвзятого  мнения.  Так  упивайтесь  вашим  мнимым  торжеством   и
перестаньте  меня  мучить.  Если  я  способен  на  ту  подлую   трусость   и
предательство, в которых вы меня обвиняете, я не  стою  того,  чтобы  верили
хоть одному моему ответу. Если же вы меня подозреваете незаслуженно, а бог и
моя  совесть  свидетели,  что  это  так,  тогда  я  не  вижу,  почему  своим
чистосердечием я должен вкладывать оружие в руки моих  обвинителей.  У  меня
нет больше оснований отвечать ни на один ваш  вопрос,  и  я  поэтому  твердо
решил не давать больше никаких показаний.
   И, приняв прежнюю позу, он впал в угрюмое молчание.
   - Позвольте мне, - сказал следователь, - напомнить вам одно  соображение,
способное побудить вас к чистосердечию  и  откровенности.  Неопытный  юноша,
мистер Уэверли, легко может  стать  жертвой  преступных  планов  искусных  и
хитрых людей, а один по крайней мере  из  ваших  друзей  -  я  имею  в  виду
Мак-Ивора из Гленнакуойха - несомненно занимает среди  них  одно  из  первых
мест. Вас же, по вашей видимой бесхитростности, молодости и  незнакомству  с
местными нравами, я склонен был бы отнести к категории первых. В этом случае
ложный шаг или ошибка, которою я бы охотно счел невольной, могут быть  легко
заглажены, и я с готовностью стал бы  вашим  заступником.  Вам,  несомненно,
должны быть известны силы шотландских повстанцев, их ресурсы и планы; вот  и
заслужите это заступничество и откровенно изложите все то, что вам по  этому
поводу стало известно. В этом случае, мне кажется,  я  могу  взять  на  себя
обещание, что единственным  неприятным  последствием  вашей  связи  с  этими
несчастными интригами явится кратковременный арест.
   Уэверли с полным самообладанием слушал это увещание, пока дело  не  дошло
до последних слов. Тут он вскочил со  стула  и  заговорил  с  необыкновенным
жаром, которого он еще не проявлял:
   - Майор Мелвил - ведь так вас зовут? - я до  сих  пор  или  чистосердечно
отвечал на ваши вопросы или решительно отвергал их, потому что дело пока шло
только обо мне. Если же вы считаете меня  подлецом,  способным  доносить  на
других,  которые,  каковы  бы  ни  были  их  преступления  против  общества,
принимали меня как гостя и друга, заявляю вам, что считаю ваши  вопросы  еще
более возмутительным оскорблением, чем ваши клеветнические подозрения, а так
как мое несчастное положение не позволяет мне отвечать  на  них  иначе,  как
словом, то знайте: вы скорее вырвете у меня из груди сердце,  чем  я  единым
звуком обмолвлюсь о вещах, которые могли мне стать известны только благодаря
полному доверию людей, оказавших мне гостеприимство.
   Мистер Мортон и майор переглянулись, причем первый,  которого  в  течение
всего  допроса  донимали  приступы  сильного  насморка,  прибегнул  к  своей
табакерке и носовому платку.
   - Мистер Уэверли, - сказал майор, - мое нынешнее положение в равной  мере
не позволяет мне  наносить  и  принимать  оскорбления,  поэтому  я  не  буду
продолжать объяснение, которое к этому клонится.  Боюсь,  что  мне  придется
подписать приказ о содержании вас под  стражей,  но  пока  тюрьмой  для  вас
послужит этот дом. Не думаю, чтобы мне удалось убедить вас разделить с  нами
ужин (Эдуард отрицательно покачал  головой),  но  я  прикажу  подать  его  в
отведенное вам помещение.
   Наш герой поклонился и прошел под конвоем  полицейских  в  небольшую,  но
изящно обставленную комнату, где, отказавшись от предложенной  еды  и  вина,
бросился на кровать и, обессилев от  тревог  и  душевного  напряжения  этого
несчастного дня, забылся глубоким и тяжелым сном. На это он, верно, и сам не
рассчитывал; но говорят, что североамериканские индейцы,  когда  их  пытают,
способны заснуть, едва лишь на миг прекращаются их мучения, и  спят  до  тех
пор, пока их снова не станут терзать огнем.

Глава 32

Совещание и его последствия

   Майор  Мелвил  попросил  мистера  Мортона  присутствовать   на   допросе,
во-первых,  считая,  что  он  сможет  использовать  его  здравый   смысл   в
практических делах и преданность  королевскому  дому,  и,  во-вторых,  желая
иметь безупречно честного и  правдивого  человека  свидетелем  действий,  от
которых зависела честь и жизнь  знатного  молодого  англичанина,  наследника
значительного богатства. Он знал, что каждый его шаг будет разбираться самым
строгим образом, и ему важно было не допустить каких-либо сомнений  в  своей
беспристрастности и неподкупности.
   После ухода Уэверли лэрд и священник молча сели за  ужин.  В  присутствии
слуг ни один из них не хотел касаться  предмета,  занимавшего  их  обоих,  а
говорить о чем-либо другом было нелегко.  Молодость  и  явная  откровенность
Уэверли составляли разительный контраст  с  мрачными  подозрениями,  которые
сгущались  вокруг  него.  В   его   манере   была   какая-то   наивность   и
простосердечие, которые  не  вязались  с  образом  прожженного  интригана  и
заговорщика, и это сильно располагало в его пользу.
   Оба  задумались  над  подробностями  допроса,  но  каждый  расценивал  их
сообразно  со  своими  чувствами.  Эти  люди  обладали  и   живым   умом   и
проницательностью, они в равной мере  были  способны  сопоставить  различные
части показания и сделать из них необходимые заключения, но  привычки  их  и
воспитание были настолько различны, что из одних и тех же предпосылок выводы
у них получались совершенно непохожие.
   Майор Мелвил всю свою жизнь провел либо в военных лагерях, либо в крупных
городах; он был бдителен по роду своих занятий  и  осторожен  по  жизненному
опыту; зла на своем веку он видел много, а потому, хоть и  был  справедливый
блюститель закона и честный человек, к людям относился строго, а подчас и  с
излишней суровостью. Мистер Мортон, напротив, перешел от  мира  книг  своего
колледжа к простой и покойной жизни сельского пастора. Встречаться с дурными
людьми ему приходилось редко, и обращал он на них  свое  внимание  лишь  для
того, чтобы пробудить в них раскаяние и  желание  исправиться.  Кроме  того,
прихожане настолько любили и уважали его  за  ласку  и  заботы,  что,  желая
отплатить ему добром и зная, какую острую боль причиняют ему их  отступления
от правильного пути, наставлять на который было делом его жизни, скрывали от
него свои дурные  поступки.  Таким  образом,  хотя  имена  лэрда  и  пастора
пользовались в округе одинаковой популярностью, там сложилась поговорка, что
лэрд знает лишь худое в приходе, а священник - одно лишь хорошее.
   Пристрастие к изящной литературе,  которое  ему  приходилось  сдерживать,
чтобы оно не мешало его богословским  занятиям  и  пасторским  обязанностям,
также являлось одной из отличительных черт священника. Это влечение  научило
его  в  молодые  годы  понимать  романтику,  и  эта  способность  не  вполне
утратилась  под  влиянием  событий  его  последующей  жизни.  Ранняя  смерть
прелестной молодой жены, которую он избрал по любви, и  единственного  сына,
вскоре последовавшего за матерью, наложили на него  неизгладимый  отпечаток.
Даже спустя много лет после этого горя в его характере, и без того мягком  и
созерцательном, замечалась особая чувствительность. Понятно поэтому,  что  в
настоящем случае он относился к делу совсем не так, как суровый  приверженец
дисциплины, строгий блюститель закона и недоверчивый светский человек, каким
был лэрд.
   Молчание продолжалось и после  того,  как  удалились  слуги,  пока  майор
Мелвил, наполнив свой стакан и пододвинув  бутылку  к  мистеру  Мортону,  не
сказал:
   - Скверное это дело, мистер Мортон. Как бы этот юноша не  довел  себя  до
петли.
   - Боже упаси! - воскликнул священник.
   - Аминь, - сказал представитель светской власти. - Но я думаю,  что  даже
ваша всепрощающая логика не в силах отвергнуть очевидные выводы.
   - Но, майор, - ответил священник, - я надеюсь, что подобный  исход  можно
было  бы  предотвратить:  ведь  сегодня   вечером   мы   ничего   безнадежно
компрометирующего не слышали.
   - Вот как! - заметил Мелвил. - Но, добрейший мистер Мортон,  вы  один  из
тех, кто готов был бы перенести на любого преступника привилегию духовенства
<...перенести на любого преступника  привилегию  духовенства...  -  Духовные
лица  в  Англии,  независимо  от  совершенного  преступления,  не  подлежали
смертной казни.>.
   - Без сомнения. Милосердие и долготерпение - основы того учения,  которое
я призван проповедовать.
   - С точки зрения религии это справедливо. Но милосердие  по  отношению  к
преступнику может быть грубой несправедливостью к обществу. Я не имею в виду
именно этого молодого человека. Я от всей души желаю, чтобы он обелил  себя,
так как мне по душе и его скромность и мужество. Но  я  боюсь,  что  он  сам
вырыл себе могилу.
   - А почему? Сотни дворян,  вступивших  на  ложный  путь,  подняли  теперь
оружие против правительства; многие, без  сомнения,  руководились  при  этом
принципами,  которые  их  воспитание  и  впитанные  с  детства  предрассудки
освятили названиями патриотизма и  героизма.  Правосудие,  когда  оно  будет
выбирать своих жертв из этого множества (ибо не  станет  же  оно  уничтожать
всех!), должно прежде всего принять  во  внимание  нравственные  побуждения.
Пусть  жертвой   законов   падет   тот,   кто   задумал   нарушить   порядок
бл