. Насколько я  понимаю,
они продолжают войну исключительно для того, чтобы не  подвергать  опасности
особу принца и выговорить приемлемые условия для себя. Обременять  их  собой
значило бы только затруднить их: выдать меня они ни за  что  не  захотят,  а
защищать меня не смогут. Именно потому, как  мне  кажется,  они  и  оставили
своих английских сторонников в Карленлском гарнизоне; а потом, полковник, по
правде говоря, хоть это и может уронить меня  в  ваших  глазах,  мне  вообще
надоело воевать, и, как флетчеровский Веселый лейтенант <"Веселый лейтенант"
- комедия английского драматурга Джона Флетчера  (1579-1625).>,  "я  битвами
пресыщен".
   - Битвами? Пустяки! Что вы видели, кроме одной-двух стычек? Вот  если  бы
вам довелось увидеть войну в большом масштабе - по шестьдесят, а то и по сто
тысяч человек с каждой стороны!
   - Это меня не интересует, полковник. У нас есть старая пословица: "Сытого
не кормят". Перья на шлемах и большие сражения восхищали меня в  поэзии,  но
ночные переходы, ночевки под  зимним  небом  -  все  эти  прелести  военного
ремесла мне вовсе не по нутру, а что до ударов, то я их получил  досыта  под
Клифтоном, где я с полдюжины раз был на волоске от смерти, как,  впрочем,  и
вы... - Он осекся.
   - Получили их порядком под Престоном? Вы это хотите сказать? - отвечал со
смехом полковник.  -  Но  "таково  мое  призванье,  Галь"  <Но  "таково  мое
призвание, Галь" - цитата из хроники Шекспира "Генрих IV", ч. I (акт I,  сц.
2).>.
   - Но не мое, - сказал Уэверли, - и,  благополучно  отделавшись  от  меча,
который я обнажил только в качестве добровольца, я вполне удовлетворен своим
военным опытом и не спешу снова взяться за это дело.
   - Я очень рад, что вы держитесь такого взгляда; но в таком случае, что вы
собираетесь делать на севере?
   - Во-первых, на восточном берегу Шотландии несколько морских  портов  все
еще находятся в руках друзей шевалье; если бы я добрался до одного из них, я
легко мог бы переправиться на континент.
   - Так. А во-вторых?
   - Если говорить всю правду,  в  Шотландии  есть  сейчас  одна  особа,  от
которой, как я теперь  понял,  счастье  моей  жизни  зависит  в  несравненно
большей мере, чем я когда-либо мог подумать. Я очень беспокоюсь о ней.
   - Так, значит, Эмили была права и во всем этом замешана любовь? А которая
же из двух хорошеньких шотландок, которыми  вы  все  хотели  заставить  меня
восхищаться, избранница вашего сердца? Не мисс Глен... надеюсь?
   - Нет.
   - Ну, это еще полбеды. Простодушие еще можно  исправить,  но  гордость  и
самомнение - никогда. Впрочем, я не собираюсь вас расхолаживать. Думаю,  что
ваш выбор придется по вкусу сэру Эверарду, судя  по  тому,  что  я  от  него
слышал, когда раз шутил с ним на  эту  тему.  Я  только  надеюсь,  что  этот
невыносимый папаша  с  его  невозможным  шотландским  акцентом,  нюхательным
табаком, латынью  и  мучительно  длинными  рассказами  о  герцоге  Берикском
признает необходимым поселиться в чужих краях. Что же касается  его  дочери,
то, хотя я считаю, что в Англии вы могли бы найти партию не хуже, но раз  уж
ваше сердце действительно пленилось этим шотландским розовым бутоном, бог  с
вами, женитесь. Баронет очень высокого мнения о ее отце и обо всем семействе
и будет весьма рад видеть вас женатым и остепенившимся как ради вас  самого,
так  и  ради  трех  горностаев  passant  <идущих   (франц.;   геральдический
термин).>, с которыми иначе может приключиться пренеприятный казус. Но  все,
что он думает по этому поводу, вы узнаете через меня, так как вам  писать  к
нему сейчас нельзя, а в Шотландию я намерен выехать вслед за вами.
   - Вот как? Что же могло навести вас  на  мысль  вернуться  в  этот  край?
Боюсь, что ваше отношение к ее горам и водам не изменилось.
   -  Ничуть,  клянусь  честью.  Но  здоровье  Эмили  теперь,  слава   богу,
поправилось, а я, по правде сказать, мало надеюсь успешно закончить то дело,
которое теперь ближе всего моему сердцу, пока не добьюсь личного свидания  с
его королевским высочеством главнокомандующим; ибо,  как  говорит  Флюэллен:
"Герцог меня любит, и я благодарю небо, что я в известной мере заслужил  его
любовь". Сейчас я уйду  часа  на  два,  чтобы  все  приготовить  для  вашего
отъезда. Вам разрешается выходить не дальше следующей комнаты. Это  гостиная
леди  Эмили:  вы  можете  навестить  ее  там,  если   почувствуете   желание
помузицировать, почитать или поговорить с ней. Мы приняли меры,  чтобы  сюда
не заходил никто из слуг, кроме Спонтуна, на которого можно  положиться  как
на каменную стену.
   Часа через два полковник Толбот вернулся и застал своего  молодого  друга
за беседой с хозяйкой дома. Она была очарована его манерами и познаниями,  а
он в восторге, что возвратился, хотя бы на  миг,  в  общество  людей  своего
круга, которого он в последнее время был лишен.
   - А теперь, - сказал полковник, - выслушайте мой план действий, время нам
терять нечего. Сей юноша, Эдуард Уэверли,  он  же  Уильямс,  он  же  капитан
Батлер, должен пока держаться своего четвертого "он же", то есть  изображать
моего племянника Фрэнсиса Стэнли: завтра он отправится на  север  и  в  моей
карете проедет первые две станции. Дальше его будет сопровождать Спонтун,  и
они на почтовых доедут до Хантингдона; присутствие  Спонтуна,  которого  все
знают как моего слугу, устранит всякие расспросы. В Хантингдоне вы встретите
настоящего Фрэнка Стэнли. Он учится в Кэмбриджском университете, но недавно,
сомневаясь в том, что здоровье Эмили позволит мне самому проехать на  север,
я выправил ему пропуск в канцелярии государственного секретаря, с тем  чтобы
он ехал вместо меня.  Так  как  его  поездка  имела  целью  главным  образом
разыскать вас, она теперь  отпала.  Фрэнк  все  про  вас  знает;  вы  вместе
пообедаете  в  Хантингдоне  и,  возможно,  если  как  следует  подумаете,  и
выдумаете какой-нибудь способ  уменьшить,  если  не  совсем  устранить  риск
такого путешествия. А теперь, - сказал полковник, извлекая  обитую  сафьяном
шкатулку, - разрешите снабдить вас средствами на эту кампанию.
   - Дорогой полковник, мне, право, неловко...
   - Простите, - сказал полковник Толбот, - вы  могли  бы  черпать  в  любое
время из моего кошелька, но эти деньги принадлежат вам. Ваш  отец,  предвидя
возможность  судебного  преследования  против  вас,  предоставил  мне  право
распоряжаться  его  имуществом  в  ваших  интересах.  Теперь  у  вас  больше
пятнадцати тысяч фунтов стерлингов, не считая Брирвудлоджа,  -  уверяю  вас,
это весьма порядочное состояние. Здесь банковых билетов  на  двести  фунтов;
более крупную сумму вы можете в  любое  время  или  получить  на  руки,  или
перевести за границу, в зависимости от обстоятельств.
   Получив эти деньги, Уэверли первым  долгом  позаботился  послать  подарок
честному фермеру Джобсону. Он просил его принять серебряный жбан  на  память
от своего друга Уильямса, не забывшего ночь на 18  декабря.  Он  просил  его
также сохранить его гайлэндский костюм и снаряжение, в  особенности  оружие,
любопытное само по себе, но особенно ценное для него как память о  тех,  кем
оно было подарено. Леди Эмили также позаботилась о том, чтобы найти подарок,
который пришелся бы по вкусу  миссис  Уильямс,  а  полковник,  занимавшийся,
кроме всего прочего, и сельским хозяйством,  обещал  послать  аллзуотерскому
патриарху великолепную пару лошадей, пригодную как для упряжки,  так  и  для
полевых работ.
   В Лондоне Уэверли провел один очень счастливый день. На  другое  утро  он
уже отправился в путь, следуя плану полковника, и в Хантингдоне встретился с
Фрэнком Стэнли. Молодые люди мгновенно подружились.
   - Мне нетрудно разгадать намерения дяди, - сказал Стэнли, - старый солдат
осторожен: он даже не намекнул  мне,  чтобы  я  передал  вам  этот  пропуск,
который мне не нужен. Но  если  бы  даже  впоследствии  выяснилось,  что  вы
получили пропуск от взбалмошного студента, cela ne tire a rien <это не имело
бы  последствий  (франц.).>.  Итак,  превратитесь  во  Фрэнсиса   Стэнли   и
пользуйтесь им на здоровье.
   Это предложение  значительно  облегчило  трудности,  с  которыми  Эдуарду
пришлось  бы  иначе  сталкиваться  на  каждом  шагу,  и  он  не  постеснялся
воспользоваться им,  тем  более  что  не  собирался  преследовать  во  время
путешествия какие-либо политические цели и его никак нельзя было обвинить  в
том, что под прикрытием документа, выданного государственным секретарем,  он
учиняет действия, направленные против правительства.
   День прошел весело. Молодой студент расспрашивал  Уэверли  о  походах,  о
нравах и  обычаях  горцев,  и  Эдуарду  пришлось,  чтобы  удовлетворить  его
любопытство, насвистать мелодию  пиброха,  проплясать  стратспей  и  пропеть
гэльскую песню. На следующее утро Стэнли проводил  своего  нового  друга  до
ближайшей станции и расстался с ним весьма неохотно, и то лишь по  настоянию
Споктуна, который, привыкнув подчиняться дисциплине,  требовал  этого  и  от
других.

Глава 63

Следы опустошения

   Уэверлн ехал на почтовых, как ездили в те времена все.  На  пути  никаких
особых приключений не было, если не считать двух-трех  щекотливых  вопросов,
на которые вполне удовлетворительный ответ давал, как  некий  талисман,  его
пропуск, и он благополучно добрался до  границы  Шотландии.  Здесь  до  него
дошли слухи о решительном сражении под Каллоденом <...до него дошли слухи  о
решительном сражении под  Каллоденом...  -  В  битве  при  Каллодене  (1746)
мятежники-якобиты были наголову  разбиты  правительственными  войсками.  Это
поражение означало конец восстания 1745-1746 гг.>. Победы англичан уже давно
следовало ожидать, хотя успех под Фолкерком и  озарил  на  мгновение  оружие
Карла Эдуарда слабым предзакатным  лучом.  Однако  эта  весть  так  поразила
нашего  героя,  что  он  некоторое  время  не  мог  прийти  в  себя.   Итак,
великодушный, вежливый и благородный принц должен был теперь скрываться  как
беглец, и за его  голову  назначена  была  награда;  сторонники  его,  такие
смелые, восторженные и преданные,  рассеялись  -  кто  погиб,  кто  попал  в
тюрьму, кто отправился в изгнание. Где теперь  смелый  духом  и  возвышенный
душой Фергюс, если он в самом деле  пережил  клифтонскую  ночь?  Где  чистый
сердцем и цельный по натуре барон Брэдуордин, слабые стороны  которого  лишь
ярче оттеняли его бескорыстие, сердечную доброту и неколебимую храбрость?  А
те, кто, как вьющиеся растения, льнули к этим поверженным столпам и только в
них искали свою поддержку, - Роза и Флора, - где было их искать  и  в  какую
пропасть  отчаяния  должна  была  повергнуть  их   утрата   своих   законных
защитников? О Флоре он думал так, как брат может думать о сестре, о Розе - с
чувством еще более глубоким и нежным. Могло случиться, что судьба  еще  даст
ему возможность заменить этим девушкам  потерянную  опору.  Волнуемый  этими
мыслями, он старался  ускорить  свое  путешествие.  Приехав  в  Эдинбург,  с
которого неизбежно должны были начаться его  розыски,  он  почувствовал  всю
трудность своего положения. Многие из жителей этого города видели его раньше
и знали под именем Эдуарда Уэверли; как же мог он при таких  обстоятельствах
пользоваться пропуском Фрэнсиса Стэнли? Он решил  поэтому  избегать  всякого
общества и ехать возможно быстрее на север. Ему пришлось, однако,  переждать
день или два в ожидании письма от полковника Толбота, а также оставить  свой
адрес под вымышленным именем в заранее условленном месте. С  этой  целью  он
вышел в сумерки на знакомые улицы, стараясь не быть узнанным, -  но  тщетно:
одним из первых лиц, с которыми он повстречался, оказалась миссис  Флокхарт,
добродушная хозяйка Мак-Ивора, которая сразу же узнала его.
   - Господи, мистер Уэверли, никак  это  вы?  Нет,  не  бойтесь  меня...  Я
джентльмена в вашем  положении  никогда  не  выдам.  Ай-ай-ай!  ай-ай-ай!  И
наступили же перемены! Как веселился у нас, бывало, полковник Мак-Ивор!
   Мягкосердечная вдова пролила несколько  непритворных  слез.  Так  как  не
признать ее нельзя было, Уэверли любезно поздоровался с ней, сообщив  вместе
с тем об опасности, в которой он находился.
   - Скоро стемнеет, - сказала вдова. - Не зайдете ли ко мне на чашку чая? А
если вам угодно будет переночевать и маленькой  комнате,  я  уж  позабочусь,
чтобы вас не беспокоили, да ведь вас здесь никто и не знает. Кэйт  и  Мэтти,
эти бездельницы, удрали с двумя драгунами из полка Холи. Теперь у  меня  две
новые служанки.
   Уэверли принял приглашение и снял комнату дня на два, считая, что в  доме
этой простодушной женщины он будет в  большей  безопасности,  чем  где-либо.
Сердце у него горестно сжалось, когда, войдя в гостиную, он заметил рядом  с
зеркальцем шапочку Фергюса с белой кокардой.
   - Да, - промолвила миссис Флокхарт со вздохом, увидев,  куда  устремились
глаза Эдуарда, - бедный полковник купил новую за день до похода, а старую  я
никому не позволяю снимать и чищу ее  сама  каждый  день.  И  как  только  я
взгляну на нее, мне так и кажется, что он  сейчас  крикнет:  "Каллюм,  подай
шапку", как он всегда кричал, когда собирался выйти. Это  очень  глупо...  И
соседи зовут меня якобиткой... Но пусть себе говорят что хотят... Я-то знаю,
что дело не в этом... Но он был такой добрый джентльмен,  да  и  красавец  в
придачу! Вы не знаете, когда его будут казнить?
   - Казнить? Праведный боже! Где же он?
   - Боже мой! Да неужто вы не слышали? Бедняга Дугалд Махони приходил  сюда
не так давно без руки и с ужасным шрамом на голове...  Помните  Дугалда?  Он
всегда носил на плече алебарду; ну так он приходил сюда вроде как  милостыни
просить, чтоб его покормили. Так вот, он сказал нам, что вождь, как они  его
звали (я-то всегда звала его полковником) и прапорщик  Мак-Комбих,  которого
вы прекрасно помните, были взяты в  плен  где-то  неподалеку  от  английской
границы, когда было так темно, что его люди не заметили, куда он  пропал,  а
когда хватились, было уже поздно, и все они с горя чуть с ума  не  сошли.  И
еще он говорил, что Каллюма Бега (очень смелый и озорной парень был) и  вашу
милость убили в ту же самую ночь во время схватки, да и многих  еще  храбрых
молодцов. Но если бы вы видели, как он плакал, когда говорил о полковнике, -
вы никогда ничего подобного не видели! А теперь, говорят,  полковника  будут
судить и казнят вместе с теми, кого забрали в Карлейле.
   - А его сестра?
   - А, та, что звали леди Флора? Она уехала к нему в Карлейл и живет где-то
там с какой-то важной папистской дамой, чтобы быть к нему поближе.
   - А другая молодая леди?
   - Какая другая? У полковника одна сестра.
   - Да мисс Брэдуордин, - сказал Эдуард.
   - А, дочь лэрда, - сказала его хозяйка. - Она была очень славная девушка,
бедненькая, но куда более робкая, чем леди Флора.
   - Ради бога, скажите, где она?
   - Кто их  знает,  куда  они  подевались.  Порядком  им  всем,  бедняжкам,
досталось за белые кокарды да за белые  розы,  но  она,  видно,  поехала  на
север, в  Пертшир,  к  отцу,  когда  правительственные  войска  вернулись  в
Эдинбург. Среди них были красавцы, и один из них, майор Уэккер, был  у  меня
расквартирован, очень вежливый джентльмен, но, о мистер Уэверли, далеко  ему
до нашего бедного полковника!
   - А вы не знаете, что сталось с отцом мисс Брэдуордин?
   - Со старым лэрдом? Нет, этого никто не знает, но,  говорят,  он  здорово
дрался в этой кровавой схватке под Инвернессом, и старшина Клэнк,  жестяник,
говорит, что правительственные взбешены на него за то,  что  он  второй  раз
выступает, и, право, мог бы он на этот-то раз не соваться,  но,  видно,  нет
большего дурака, чем старый дурак, - наш бедный полковник выступил только  в
первый раз.
   Из этого разговора Уэверли почерпнул почти все то, что добродушная  вдова
знала о судьбе своих прежних жильцов и знакомых, но и этого было достаточно,
чтобы Эдуард решился, невзирая ни на какие  опасности,  немедленно  ехать  в
Тулли-Веолан, где  он,  как  ему  казалось,  непременно  должен  был  узнать
что-нибудь о Розе, если не увидеть ее.  Поэтому  он  оставил  в  условленном
месте записку для полковника Толбота, подписал ее  именем  Стэнли  и  просил
направлять ему письма  в  город,  расположенный  ближе  всего  к  резиденции
барона.
   От Эдинбурга до Перта он проехал  на  почтовых,  решив  пройти  остальную
часть пути пешком - способ передвижения, который был ему особенно по душе  и
позволял сойти с дороги всякий раз, как он замечал вдали военные отряды.  За
кампанию он очень окреп и стал гораздо выносливее. Багаж он отправлял вперед
всякий раз, как представлялся удобный случай.
   По мере продвижения  на  север  следы  войны  становились  все  заметнее.
Разбитые повозки, убитые лошади,  хижины  без  кровли,  деревья,  поваленные
поперек дороги, разрушенные или пока лишь частично восстановленные  мосты  -
все говорило о том, что здесь прошли враждующие армии.  В  тех  местах,  где
помещики выступали на стороне Стюартов,  их  усадьбы  были  разгромлены  или
заброшены, обычные работы по поддержанию порядка в усадьбах и  украшению  их
совершенно прекращены, а жители бродили среди  всего  этого  опустошения  со
страхом, печалью и отчаянием на лицах.
   Уже вечерело, когда он добрался до деревни Тулли-Веолан, но как  несходны
были его теперешние впечатления и чувства с теми, когда  он  впервые  в  нее
въезжал!  Тогда  жизнь  была  для  него  еще  такой  новой,  что  величайшим
несчастьем, которое он  мог  себе  представить,  был  скучно  или  неприятно
проведенный день. В ту пору ему казалось, что все время он должен  посвящать
изящным или  занимательным  предметам,  перемежая  более  серьезные  занятия
пребыванием  в  веселом  обществе  и  юношескими  забавами.  Боже,  как   он
изменился! Насколько серьезнее и умнее  он  стал  за  эти  немногие  месяцы!
Опасность и невзгоды дают суровую, но быструю выучку. Но, "ставши скорбней и
мудрей" <"Ставши скорбней и мудрей"... - цитата из поэмы  английского  поэта
Колриджа "Песнь старого морехода".>, он находил возмещение за веселые  мечты
своей юности, столь быстро рассеянные  опытом,  в  возросшей  уверенности  в
своих внутренних силах и нравственном достоинстве.
   Когда он подошел к деревне, он  с  тревогой  и  удивлением  заметил,  что
поблизости расположился отряд солдат, и  притом,  что  было  хуже,  по  всем
признакам, надолго. К этому выводу он пришел, увидев ряд  палаток,  белевших
там и сям на так называемом общем выгоне. Желая  пройти  незамеченным  и  не
подвергаться расспросам в таком месте, где его легко  могли  бы  узнать,  он
сделал большой крюк и, не заглядывая в  деревню,  прошел  прямо  к  наружным
воротам, ведущим в аллею, знакомой обходной тропинкой. С первого взгляда  он
уже мог  оценить  размеры  происшедших  перемен.  Одна  створка  ворот  была
совершенно уничтожена, расколота  на  дрова  и  сложена  в  вязанки,  другая
бесполезно раскачивалась на  ослабевших  петлях.  Зубцы  над  воротами  были
выломаны и сброшены вниз, а высеченные из камня медведи,  простоявшие  здесь
на страже в течение многих веков, низвергнуты в мусор со своих постов. Аллея
жестоко пострадала. Несколько крупных деревьев было повалено поперек дороги,
а крестьянский скот и грубые копыта драгунских  лошадей  втоптали  в  черную
грязь зеленые газоны, которыми в свое время так любовался Уэверли.
   Войдя во двор, Эдуард убедился, что все опасения, которые вызвали  в  нем
эти первые впечатления, вполне оправданны.  Все  строения  были  разгромлены
королевскими войсками, которые в бессильной жажде опустошения пытались  даже
их сжечь; и хотя толстые стены  поддались  огню  лишь  частично,  конюшни  и
пристройки были совершенно уничтожены. Башни и  надстройки  главного  здания
обгорели и почернели от дыма; плиты во дворе были  выворочены  и  разломаны;
двери либо совершенно сорваны, либо болтались на одной петле,  окна  всажены
внутрь и разбиты; весь д