у  себя  на  родине.  Удовольствие  породниться  с  таким
благородным человеком, как барон, которого дядя Уэверли, сэр Эверард,  столь
высоко  ценил,  было  также   немаловажным   соображением,   если   бы   для
доказательства целесообразности этого брака  вообще  нужны  были  какие-либо
соображения. Чудачества старика, казавшиеся нелепыми и смешными  в  дни  его
благополучия, теперь, в дни его заката, лучше  вязались  и  гармонировали  с
благородными чертами его характера, придавая им своеобразие, но  не  вызывая
смеха. Поглощенный этими мечтами о  будущем  счастье,  Эдуард  направился  в
Малый Веолан, резиденцию мистера Дункана Мак-Уабла.

Глава 66

   Теперь Купидон стал совестливым
   мальчиком - он возвращает отнятое.
   Шекспир

   Мистер Дункан  Мак-Уибл,  бывший  комиссар  по  продовольствию  и  бывший
приказчик, хотя его  продолжали  величать  последним,  ничему  реальному  не
соответствующим  званием,  избежал   преследований   благодаря   тому,   что
своевременно отстал от мятежников, а также благодаря незначительности  своей
персоны.
   Эдуард застал его в конторе погруженным в бумаги и счета. Перед ним  была
порядочная миска овсяной каши, роговая ложка и бутылка  двухпенсового  пива.
Он жадно пробегал глазами  какое-то  объемистое  дело  и  время  от  времени
внедрял в свой поместительный рот  огромную  дозу  этой  питательной  снеди.
Стоявшая неподалеку пузатая голландская бутылка водки говорила  о  том,  что
этот почтенный  законовед  либо  пропустил  уже  утреннюю,  либо  собирается
приправить  свою  кашу  этой  живительной   влагой,   столь   способствующей
пищеварению. Впрочем, справедливыми  могли  оказаться  и  оба  предположения
одновременно. Его ночной колпак и халат некогда были сшиты из  тартана,  но,
проявляя в такой же мере осторожность, как и бережливость, честный приказчик
перекрасил их в черный цвет, дабы  их  зловещая  первоначальная  окраска  не
напомнила посетителям о его несчастной  экспедиции  в  Дарби.  В  довершение
всего, лицо его было вымазано нюхательным табаком до самых  глаз,  а  пальцы
были все в чернилах. Когда Уэверли подошел к  небольшой  зеленой  загородке,
ограждавшей его  конторку  и  табурет  от  вторжения  посторонних  смертных,
Мак-Уибл взглянул на него в нерешительности. С одной стороны, ничто не могло
быть неприятнее для приказчика, чем возобновлять знакомство  с  кем-либо  из
тех  злополучных  джентльменов,  которые  в  теперешнем   своем   положении,
вероятно, скорее нуждались в помощи, чем могли служить источником выгоды.  С
другой - это был все же богатый молодой англичанин... Кто знает, в каком  он
мог быть положении?.. К тому же он был другом барона... Как тут быть?
   В то время как все  эти  размышления  придавали  лицу  бедного  Мак-Уибла
выражение нелепой растерянности, Уэверли, пораженный забавным  противоречием
между сообщением, которое он собирался сделать приказчику, и его  испуганным
видом,  не  мог  удержаться  от  смеха,  насилу  подавляя  в  себе   желание
воскликнуть вместе с Сифаксом <Сифакс - нумидийский союзник римлянина Катона
в трагедии Аддисона "Катон".>:

   Катону лишь наперсником и быть
   В делах любовных.

   Так как мистеру Мак-Уиблу и  в  голову  не  могло  прийти,  что  человек,
окруженный со всех сторон опасностями или подавленный нуждой, может искренне
смеяться, веселое выражение лица Уэверли в значительной степени  вывело  его
из смущения. Он даже не без радушия поздравил Эдуарда с  прибытием  в  Малый
Веолан и осведомился, что он пожелал бы получить на завтрак.  Но  посетитель
прежде всего заявил, что имеет  сообщить  ему  нечто  с  глазу  на  глаз,  и
попросил разрешения запереть дверь.  Эти  меры  предосторожности,  внушавшие
мысль об опасности, не вызвали у Дункана ни малейшего восторга, но отступать
было поздно.
   Эдуард был  убежден,  что  может  довериться  Мак-Уиблу,  так  как  не  в
интересах приказчика было выдавать его, и открыл ему свое нынешнее положение
и планы на будущее. Хитрый делец внимал Уэверли со страхом, пока тот говорил
ему, что он все еще вне закона; несколько успокоился, узнав, что у него есть
пропуск; стал радостно потирать  руки,  когда  Эдуард  упомянул  о  размерах
своего  теперешнего  состояния;  широко  раскрыл  глаза,  когда  услышал   о
блистательных  перспективах,  ожидавших  его;  но  когда  он  выразил   свое
намерение разделить этот блеск с мисс Розой Брэдуордин,  приказчик  чуть  не
лишился рассудка от восторга. Он сорвался со своей трехногой табуретки,  как
пифия <Пифия - в Древней Греции жрица храма Аполлона в Дельфах, прорицавшая,
сидя на особом треножнике.> с треножника, выкинул в окно свой лучший  парик,
потому что подставка, на  которую  он  был  напялен,  стесняла  буйство  его
движений;  швырнул  свой  колпак  в  потолок;  поймал  его  на  лету;   стал
насвистывать  мотив   туллохгорум;   пустился   в   гайлэндскую   пляску   с
неподражаемой грацией и проворством и упал наконец в  изнеможении  на  стул,
восклицая:
   - Леди Уэверли! Десять тысяч в год по меньшей мере! Господи, не  дай  мне
сойти с ума!
   - Аминь, от всей души, - произнес Уэверли, - но теперь, мистер  Мак-Уибл,
давайте-ка займемтесь делами.
   Эти слова оказали несколько отрезвляющее действие на приказчика,  хотя  у
него в голове, по его собственному выражению, продолжало еще шуметь,  как  в
улье. Все же он очинил перо, схватил полдюжины листов бумаги, отогнул у  них
широкие поля, достал "Формы"  Дэлласа  из  Сент-Мартина  <...достал  "Формы"
Дэлласа из Сент-Мартина и т.д. - перечисляются различные юридические труды.>
с полки, где это почтенное сочинение гнездилось вместе со Стэровым  "Обычным
правом", Дерлтоновыми "Сомнительными  случаями",  Бэлфуровой  "Практикой"  и
кучей приходно-расходных книг, открыл его на разделе  "Брачные  договоры"  и
приготовился составить "небольшой протокольчик, чтобы стороны потом не пошли
на попятную".
   Уэверли не без труда втолковал приказчику, что тот  проявляет  чрезмерную
прыть. Эдуард объяснил, что в помощи Мак-Уибла он нуждается  первым  долгом,
чтобы обеспечить себе безопасное пребывание в Тулли-Веолане, для чего мистер
Мак-Уибл должен написать находящемуся там офицеру, что  к  нему  приехал  по
делам английский джентльмен - близкий  родственник  полковника  Толбота,  по
имени Стэнли, который, зная положение в стране,  посылает  свой  пропуск  на
просмотр капитану Фостеру.  На  это  со  стороны  офицера  последовал  самый
вежливый ответ и приглашение мистеру Стэнли  отобедать  у  него.  Как  легко
можно  себе  представить,  Эдуард  уклонился  от  приглашения,  ссылаясь  на
занятость.
   Уэверли затем попросил мистера Мак-Уибла направить верхового  в  почтовую
контору городка ххх, куда полковник Толбот должен был ему написать,  наказав
ему ждать там до тех пор, пока не придет письмо на  имя  мистера  Стэнли,  а
затем доставить его как можно быстрее в Малый  Веолан.  В  следующую  минуту
приказчик уже бросился разыскивать Джока Скривера, своего ученика, или,  как
их называли шестьдесят лет назад, слугу, и примерно через столько же времени
упомянутый Джок сидел уже на белом пони своего хозяина.
   - Смотри береги его, Джок, - говорил Мак-Уибл в напутствие, - он  малость
страдает запалом с того дня... кхе, кхе... господи помилуй! - понизив голос:
   - Чуть не проговорился... с того самого дня,  как  я  разодрал  ему  бока
хлыстом и шпорами, когда  скакал  за  принцем,  чтобы  он  примирил  мистера
Уэверли с Вих Иан Вором. И пренеприятная штука приключилась тогда со мной  в
награду за все мои труды! Бог вам прости!  Чуть  шею  не  сломал...  Правда,
время  было  такое,  что  всякое  могло  приключиться...  Но  теперь  все  в
порядке... Леди Уэверли! Десять тысяч в год! Господи помилуй!
   - Но вы забываете, что мы не получили еще согласия барона и самой молодой
девицы...
   - Нечего вам бояться, я за них ручаюсь... собственной  головой  поручился
бы... десять тысяч в год!.. Что перед этим Балмауоппл... Весь Балмауоппл  со
всеми своими землями и доходами больше этого не стоил... Слава  богу!  Слава
богу!
   Чтобы направить чувства Мак-Уибла в иное русло,  Эдуард  осведомился,  не
слышал ли он за последнее время чего-нибудь о Гленнакуойхе.
   - Ничего решительно, - ответил приказчик, - кроме того, что  он  все  еще
сидит в замке  Карлейл  и  скоро  предстанет  перед  судом  по  обвинению  в
преступлении, которое карается смертной казнью. Я этому молодому джентльмену
зла не желаю, - сказал он, - но надеюсь, что те, кто его забрал,  теперь  уж
его не выпустят и не дадут ему вернуться в горы и мучить нас своими поборами
и всякими  насильственными,  несправедливыми  и  деспотическими  действиями,
притеснениями и грабежами,  как  самому,  так  и  через  посредство  других,
подстрекаемых, высылаемых  и  направляемых  им  личностей.  Да  и  деньги-то
набранные он беречь не умел... Бросил их  в  подол  той  никчемной  девке  в
Эдинбурге... Те, что легко достались, с теми  легко  и  расстались.  Что  до
меня, то дай боже мне в жизнь не видеть в наших местах ни одной  гайлэндской
юбки, да и ни одного красного мундира, ни ружья... Разве  чтобы  подстрелить
куропатку... Все они одним миром мазаны. А когда они вас обчистят, даже если
вы и добьетесь решения, чтобы они заплатили за все  грабежи,  притеснения  и
насилия, вы  с  этого  богаче  не  станете...  У  них  и  гроша  нет,  чтобы
рассчитаться. С этого народа взятки гладки.
   В таких разговорах вперемежку с делами прошло время  до  обеда.  Мак-Уибл
обещался тем временем придумать какую-нибудь комбинацию,  чтобы  Эдуард  мог
посетить Духран (где находилась в этот момент  Роза),  не  возбуждая  ничьих
подозрений и не подвергая себя опасности. Дело это было  нелегкое,  так  как
лэрд был ревностным сторонником правительства.
   На птичий двор Мак-Уибла была наложена контрибуция, и вскоре в  небольшой
столовой приказчика разнеслись ароматы супа из курицы с  пореем  и  тушеного
мяса по-шотландски. Штопор хозяина уже  проник  в  пробку  пинтовой  бутылки
бордоского вина (похищенной, возможно, из подвалов Тулли-Веолана), когда вид
белого пони, который промчался рысью мимо  окон  столовой,  побудил  хозяина
отставить ее с должными предосторожностями в сторону.  Но  вот  входит  Джок
Скривер с пакетом для мистера Стэнли;  печать  на  нем  полковника  Толбота;
пальцы у Эдуарда дрожат, когда он ее вскрывает.  Из  конверта  выскальзывают
две официального вида бумаги, сложенные, подписанные и скрепленные  печатями
по всей форме. На них стремительно набрасывается приказчик, отроду  питавший
уважение ко  всему  тому,  что  напоминает  документ.  Взгляд  его  скользит
украдкой по заголовкам, и  глазам  или,  вернее,  очкам  его  представляется
радующий сердце текст: "Охранная грамота, данная его королевским высочеством
Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру из  Брэдуордина,  известному  под  именем
барона Брэдуордина, лишенному прав за участие  в  недавнем  мятеже".  Другой
документ оказывается охранной грамотой на  имя  Эдуарда  Уэверли,  эсквайра.
Письмо полковника Толбота гласит следующее:
   Любезный Эдуард, Я только что приехал сюда, но  уже  успел  покончить  со
всеми делами. Впрочем, не обошлось без затруднений, как вы  сейчас  увидите.
Сразу же по прибытии я испросил аудиенцию у его высочества  и  нашел  его  в
настроении, не слишком благоприятном для моих  целей.  От  него  только  что
вышли трое или четверо шотландских джентльменов. Герцог  принял  меня  очень
любезно и сразу же начал: "Представьте, Толбот, здесь побывало  с  полдюжины
самых уважаемых дворян и лучших друзей правительства к  северу  от  Форта  -
майор Мелвил из Кернврекана, Рубрик из  Духрана  и  другие  -  и  они  прямо
вынудили меня обещать охранную грамоту, а  в  будущем  и  помилование  этому
упрямому старому бунтовщику, которого они называют  бароном  Брэдуордином  в
качестве довода в его пользу они приводят его высокие нравственные качества,
а также его мягкость по отношению к тем из  наших,  которые  попали  в  руки
мятежников, говоря,  что  он  уже  достаточно  сурово  наказан  конфискацией
имущества. Рубрик взялся приютить его у себя в  доме  до  тех  пор,  пока  в
стране не установится порядок.  Но  согласитесь,  что  не  очень-то  приятно
оказаться в какой-то мере вынужденным  простить  такому  смертельному  врагу
Брауншвейгского дома". Все это звучало не слишком  обнадеживающе  для  того,
чтобы приступить к моему делу, однако я выразил свою радость по поводу того,
что его королевское высочество удовлетворяет подобного рода ходатайства, так
как это дает мне смелость обратиться к нему с подобной же просьбой от своего
имени. Он очень рассердился, но я был настойчив. Я упомянул о том, что  наши
три  голоса  в  парламенте  неизменно  поддерживают  правительство,   слегка
коснулся своей службы за границей, заслуживающей  внимания  лишь  постольку,
поскольку его королевскому высочеству было угодно положительно ее расценить,
и основывался главным образом на его собственных изъявлениях расположения  и
дружеских чувств ко мне. Ему стало неловко, но он не сдавался. Я намекнул на
то, что здравая политика требует раз навсегда отстранить  наследника  такого
состояния, как состояние  вашего  дяди,  от  махинаций  недовольных,  но  не
произвел никакого впечатления. Тогда я сказал, что считаю себя в долгу перед
сэром Эверардом и перед вами лично и в качестве единственной награды за  мою
службу  просил  бы  его  высочество  всемилостивейше  дать  мне  возможность
доказать свою признательность. Я заметил, что  он  все  еще  непоколебим,  и
тогда в качестве последнего средства вынул из кармана свой патент полковника
и заявил, что, поскольку его королевское высочество не считает меня даже при
настоящих крайних обстоятельствах достойным той  милости,  которую  он  счел
возможным  оказать  другим  джентльменам,  заслуги   коих   были   вряд   ли
значительнее  моих,  я  вынужден  со  всем  смирением  испросить  разрешения
передать мой патент в руки его высочества и просить об увольнении со службы.
К этому он не был подготовлен. Он предложил мне взять свой  патент  обратно,
сказал несколько лестных слов о  моей  службе  и  согласился  выполнить  мою
просьбу. Итак, вы снова свободный человек, и  я  поручился,  что  впредь  вы
будете пай-мальчиком и не забудете, чем вы обязаны  мягкости  правительства.
Теперь вы видите, что мой принц может быть столь же великодушным, как и ваш.
Я не стану утверждать, что милости свои он оказывает с такой  же  изысканной
любезностью в заграничном духе, как ваш странствующий рыцарь; манеры у  него
простые, английские, а явная неохота, с которой он выполняет  вашу  просьбу,
показывает, какую жертву он приносит, идя против собственных  желаний.  Один
из моих друзей, адъютант главнокомандующего, снял для меня копию с  охранной
грамоты на имя барона (подлинник находится у майора Мелвила), которую я  вам
и посылаю, так как знаю, что, если  вам  удастся  разыскать  вашего  старого
друга, вам  доставит  особенное  удовольствие  сообщить  ему  это  радостное
известие первым. Он, конечно, немедленно отправится в Духран и там в течение
нескольких недель отсидит свой карантин. Что касается вас, то  разрешаю  вам
сопроводить его туда и  пробыть  с  ним  неделю,  поскольку  до  меня  дошли
сведения, что в этих местах  пребывает  некая  очаровательная  девица.  Имею
также удовольствие сообщить, что все успехи, которых вам удастся  достигнуть
в ее благосклонности, будут весьма приятны сэру Эверарду и мисс  Рэчел.  Они
не будут считать ваше положение упроченным и судьбы трех горностаев  passant
обеспеченными, пока вы не  познакомите  их  с  миссис  Эдуард  Уэверли.  Мои
собственные любовные дела -  много  лет  тому  назад  -  помешали  некоторым
планам,  долженствовавшим  обеспечить  благополучие  этих  трех   горностаев
passant, так что я считаю себя в долгу перед ними  и  чувствую,  что  обязан
вознаградить их за понесенный ущерб. Поэтому не теряйте времени, так как  по
прошествии этой недели вам  необходимо  будет  направиться  в  Лондон,  дабы
выхлопотать в судебных инстанциях свое помилование.
   Остаюсь, любезный Уэверли, всегда искренне преданный вам Филипп Толбот.

Глава 67

   Счастлива помолвка,
   Коль тянут с ней недолго.

   Когда первый  порыв  восторга,  вызванный  этими  радостными  известиями,
несколько улегся, Эдуард предложил немедленно  же  отправиться  в  лощину  и
сообщить все барону. Но осторожный приказчик заметил, что, если  его  бывший
патрон сразу же появится на людях, арендаторы и поселяне могут выразить свою
радость так буйно, что это оскорбит "власти предержащие" - категорию  людей,
к которым мистер Мак-Уибл питает безграничное уважение. Поэтому он предложил
Уэверли отправиться к Дженнет Геллатли и под покровом ночи привести барона в
Малый Веолан, где он  мог  бы  насладиться  роскошью  хорошей  постели.  Тем
временем сам он пройдет к капитану Фостеру, покажет ему охранную  грамоту  и
получит разрешение приютить барона  на  ночь  у  себя,  а  утром  приготовит
лошадей и  отправит  его  в  Духран  в  обществе  мистера  Стэнли,  "каковое
наименование, как мне кажется, вашей милости  следует  до  поры  до  времени
сохранить", - добавил приказчик.
   - Ну конечно, мистер Мак-Уибл; но не хотите ли вы сами вечером  пройти  в
лощину, чтобы повидаться с вашим патроном?
   - Я бы с превеликим удовольствием, и я  вам  очень  обязан,  что  вы  мне
напомнили о моем долге. Но когда я вернусь от капитана, солнце уже зайдет, а
в такую пору лощина пользуется дурной славой; со старой-то Дженнет  Геллатли
ведь не все чисто. Лэрд ни во что такое не верит, но он всегда  был  слишком
прытким и смелым, ни людей, ни чертей не боится и говорит, что  ему  на  все
наплевать. Но я прекрасно помню, что  у  сэра  Джорджа  Мэкеньи  <Мэкеньи  -
шотландское произношение  имени  Джордж  Макензи  (1636-1691)  -  английский
юрист, мракобес, гонитель ковенантцев, называвших  его  "кровавым  Макензи";
автор ряда юридических и исторических  сочинений.>  написано,  что  ни  одно
духовное лицо не должно  сомневаться  в  существовании  ведьм,  поскольку  в
Библии сказано, что их нужно истреблять.  Не  должен  сомневаться  в  них  и
шотландский юрист: по нашим законам колдовство карается смертью. Так что  за
это говорит и закон и писание. И если его милость не верит Левиту  <Левит  -
одна из книг, входящих в состав Библии.>, он может поверить Книге  статутов;
но, впрочем, пусть делает как знает, для Дункана  Мак-Уибла  это  все  одно.
Однако я все же пошлю сегодня за  старухой  Дженнет,  пускай  приходит  сюда
вечерком; нельзя с пренебрежением относиться к таким,  за  которыми  кое-что
водится, а потом ведь и Дэви нам понадобится, чтобы крутить вертел, - я ведь
прикажу Эппи зажарить для ваших милостей жирного гуся.
   Когда солнце близилось к закату, Уэверли поспешил в хижину и вынужден был
признать,  что  суеверие  местных  жителей  нашло  здесь  как  нельзя  более
подходящее место и достойный предмет, чтобы питать ими  свои  фантастические
страхи. Хижина старухи в точности напоминала описание Спенсера:

   Она в ущелье мрачном набрела
   На хижину убогую, в которой
   Колдунья одинокая жила
   Вдали от человеческого взора;
   О ней ходили в селах разговоры,
   Что, дескать, ведьма по ночам не спит,
   А у огня, замкнувши все запоры,
   Отвары адских снадобий варит,
   Наводит порчу, мор и с чертом говорит.

   Входя в хижину, он повторял на память  эти  строки.  Несчастная  старуха,
согнутая в три погибели годами и полуослепшая от  торфяного  дыма,  дрожащей
походкой бродила с березовым веником по хижине, бормотала  себе  что-то  под
нос и старалась навести хоть какой-нибудь порядок в очаге и на  полу,  чтобы
достойно принять гостей. Услышав шаги Уэверли, она вздрогнула, оглянулась  и
вся затряслась, так издерганы  были  ее  нервы  вечной  тревогой  за  своего
покровителя. С трудом удалось Эдуарду объяснить