ереслать  ей  в
знак своей привязанности. Милейшая старушка также желала узнать, по-прежнему
ли мистер Брэдуордин нюхает так много шотландского табаку и  так  же  ли  он
неутомимо танцует, как тридцать лет назад, когда он был в  последний  раз  в
Уэверли-Оноре.
   Эти  письма,  как  легко  можно  себе  представить,  вызвали   сильнейшее
негодование  Уэверли.  Хаотический  характер  его  обучения   не   дал   ему
возможности выработать какие-либо твердые политические взгляды, и он  ничего
не мог бы противопоставить вспышкам гнева,  который  разгорался  в  нем  при
мысли о мнимой несправедливости по отношению к его отцу. Об истинной причине
его опалы Эдуард  не  имел  ни  малейшего  представления.  По  всему  своему
жизненному укладу он  был  далек  от  каких-либо  стремлений  разобраться  в
современной  ему  политической  жизни  и  замечать  интриги,  которыми   так
деятельно был занят его отец. Собственно говоря, представление,  которое  он
случайно составил себе о политических партиях того времени, из-за  характера
общества, в котором он вращался в Уэверли-Оноре, было скорее  неблагоприятно
для  существующего  правительства  и  династии.  Он  поэтому  без  колебаний
разделил чувство обиды тех своих родных, которые  более  всего  имели  право
предписывать  ему  определенное  поведение,  и  тем  охотнее,  добавим,  что
припомнил гарнизонную скуку и то далеко не блестящее положение,  которое  он
занял среди офицеров своего полка. Если бы у  него  существовали  какие-либо
колебания на  этот  счет,  они  были  бы  устранены  следующим  письмом  его
командира, которое, ввиду его краткости, будет приведено дословно:

   Сэр.
   Преступив в известной мере пределы, поставленные мне воинским  долгом,  я
проявил в отношении вас снисходительность, которую по законам природы, а еще
более из христианского чувства я склонен выказывать заблуждениям, вызванным,
возможно, молодостью и неопытностью, но так как я не  добился  ни  малейшего
результата,  я  вынужден  при  настоящем  положении   вещей   прибегнуть   к
единственному  остающемуся  в  моей  власти  средству.  Приказываю   вам   в
трехдневный срок с момента получения  сего  письма  явиться  в  штаб  вашего
полка, расположенный в ххх. В случае неявки вынужден буду уведомить  военное
министерство,  что  вы  находитесь  в  отлучке  без  разрешения,   а   также
предпринять дальнейшие шаги, столь же неприятные для вас, как и для вашего,
   Сэр,
   Покорного слуги,
   Подполковника Дж. Гардинера,
   Командира ххх драгунского полка.

   Кровь закипела в Уэверли, когда он прочел это письмо. С детства он привык
распоряжаться   своим   временем   преимущественно   так,   как   это    ему
заблагорассудится,  и  таким  образом  приобрел  привычки,   из-за   которых
ограничения, накладываемые воинской дисциплиной, казались ему в этой области
столь же неприятными, как и в других. Он также почему-то вбил себе в голову,
что к нему эти ограничения не будут применяться слишком строго, и это до сих
пор в известной мере подтверждалось снисходительным  отношением  к  нему  со
стороны подполковника. Насколько ему было известно, до сих пор не  произошло
ничего, что побудило  бы  его  командира  без  иного  предупреждения,  кроме
намека, о котором мы  упоминали  в  конце  четырнадцатой  главы,  так  круто
перейти на столь резкий и,  как  полагал  Эдуард,  даже  беззастенчивый  тон
диктаторских требований. Сопоставив письмо командира с письмами, полученными
от домашних, он не мог  не  прийти  к  выводу,  что  ему  в  теперешнем  его
положении хотели дать почувствовать ту же  властную  руку,  которая  заметна
была и в действиях, направленных  против  его  отца,  и  что  все  это  были
различные стороны заговора, поставившего себе целью унизить и оскорбить всех
членов рода Уэверли.
   Поэтому, не медля ни минуты, Уэверли набросал несколько холодных строчек,
в которых благодарил подполковника за прежнее участие и сожалел, что сам  он
вынуждает его забыть это доброе отношение, приняв по его  адресу  совершенно
другой тон. Характер письма подполковника, равно как и его (Эдуарда)  взгляд
на собственный долг  заставляют  его  подать  в  отставку,  дабы  прекратить
положение вещей, приводящее к столь  неприятной  переписке.  Соответственное
прошение он прилагает к настоящему письму и покорнейше просит  подполковника
Гардинера препроводить его в соответственную инстанцию.
   Покончив с этим великолепным посланием, Эдуард не сразу мог сообразить, в
каких выражениях составить прошение, и решил посоветоваться по этому  поводу
с  Фергюсом  Мак-Ивором.  Заметим  мимоходом,  что  уверенность  и  быстрота
молодого  предводителя  в  мыслях,  действиях  и  речах  очень  импонировали
Уэверли. Наделенный не меньшей сообразительностью и несравненно более тонкой
душой, чем Мак-Ивор, Эдуард преклонялся перед его смелым и решительным умом,
обостренным привычкой действовать всегда обдуманно, равно как  и  прекрасным
знанием людей.
   Когда Уэверли вошел к своему другу, тот еще держал  в  руках  только  что
прочитанную газету. Он встретил Эдуарда со  смущенным  выражением  человека,
которому предстоит сообщить дурную весть.
   - Нашли ли  вы  в  своих  письмах,  капитан  Уэверли.  подтверждение  тех
неприятных сведений, на которые я натолкнулся в этой газете? - спросил он.
   Он передах ему листок, где известие об опале его отца, перепечатанное, по
всей вероятности, из какой-нибудь лондонской  газеты,  излагалось  в  весьма
оскорбительной форме. Статью заканчивал многозначительный намек:  "Насколько
нам известно, виновный во всех этих деяниях Ричард является не  единственным
примером странного понимания  дворянской  чести  и  гонора  в  семействе  из
У-в-рли Он-ра <...примером странного понимания чести и гонора в семействе из
У-в-рли Он-ра. - Название "Уэверли Онор"  означает  буквально  "колеблющаяся
честь".>. См. официальные сообщения в сегодняшнем номере".
   С лихорадочной поспешностью наш герой обратился  к  указанному  отделу  и
прочел следующее сообщение: "Отчисляется за отлучку из полка без надлежащего
разрешения Эдуард Уэверли, капитан ххх драгунского полка", а в списке  новых
производств по тому же полку он обнаружив  еще  одну  заметку:  "Назначается
капитаном взамен отчисленного Эдуарда Уэверли лейтенант Джулиус Батлер".
   Эдуард вскипел от  столь  незаслуженной  и,  по-видимому,  преднамеренной
обиды. Иного и нельзя было ожидать от того,  кто  так  высоко  ставил  честь
своего имени и видел, как жестоко хотят  осмеять  и  унизить  его  в  глазах
общества. Сопоставив число, проставленное в письме  подполковника,  с  датой
выпуска газеты, он смог убедиться, что  угроза  сообщить  о  нем  в  военное
министерство была  в  точности  выполнена,  причем  никто,  по-видимому,  не
позаботился проверить, дошло ли  письмо  до  адресата  и  собирается  ли  он
выполнить приказ.  Поэтому  вся  эта  история  показалась  ему  сознательным
планом, имеющим целью обесчестить его в  общественном  мнении,  и  мысль  об
успехе этой интриги исполнила его такой  горечи,  что  как  он  ни  старался
скрыть ее, он в конце концов не выдержал, бросился  в  объятия  Мак-Ивора  и
разрыдайся от стыда и негодования.
   Равнодушие к обидам, причиненным его друзьям, отнюдь  не  принадлежало  к
недостаткам Фергюса, а в данном случае, совершенно независимо от  планов,  с
которыми он связывал Уэверли, он  испытывал  к  нему  глубокое  и  искреннее
сочувствие. Все это дело показалось ему столь же диким, как и  Эдуарду.  Он,
правда,  располагал  большими  сведениями,  чем  Уэверли,   для   объяснения
категорического приказа Эдуарду  немедленно  вернуться  в  полк.  Но  почему
командир, вразрез с обычным своим поведением, поступил в этом деле так резко
и необычно, даже не поинтересовавшись причинами, по которым могла получиться
задержка с выполнением приказа, оставалось  тайной,  в  которую  он  не  мог
проникнуть. Он постарался, однако, насколько это было в его силах, успокоить
нашего героя и стал наводить его на мысль отомстить за поруганную честь.
   Эдуард жадно ухватился за эту идею.
   - Не отвезете ли вы от меня вызов подполковнику  Гардинеру,  мой  дорогой
Фергюс? Вы этим обяжете меня навеки.
   Фергюс задумался.
   - На такую дружескую услугу вы могли бы, без сомнения, рассчитывать, если
бы только она помогла принести какую-либо пользу или  смыть  пятно  с  вашей
чести. Но в настоящем случае я сомневаюсь, чтобы ваш командир согласился  на
поединок, вызванный лишь тем, что он пошел на меры, которые, сколь бы  грубы
и возмутительны они ни были, не выходят  за  пределы  его  воинского  долга.
Кроме того, Гардинер - убежденный гугенот <Гугенот - в данном случае то  же,
что пуританин.> и имеет вполне определенные взгляды  на  греховность  дуэли,
взгляды, от которых его ничем нельзя  заставить  отказаться,  в  особенности
принимая во внимание, что храбрость его не подлежит сомнению. А кроме  того,
я... я... по правде сказать, опасаюсь по весьма веским причинам приближаться
к  квартирам  каких-либо  частей  или  гарнизонов,  принадлежащих  нынешнему
правительству.
   - Так неужели, - воскликнул Уэверли, - мне остается спокойно и безропотно
проглотить нанесенное мне оскорбление?
   - Этого я никогда бы вам не посоветовал, друг мой, - ответил Мак-Ивор,  -
но я постарался бы, чтобы  отмщение  пало  на  голову,  а  не  на  руку;  на
правительство тиранов  и  угнетателей,  которое  измыслило  и  нацелило  эти
преднамеренные  и  повторные  оскорбления,  а  не  на  орудия,  которые  оно
использовало для нанесения вам обиды.
   - На правительство? - спросил Уэверли.
   - Да, - ответил  запальчивый  гайлэндец,  -  на  династию  узурпаторов  -
Ганноверский дом, которому ваш дед не согласился бы служить  совершенно  так
же, как получать от князя тьмы <Князь Тьмы - дьявол.> жалованье раскаленными
докрасна золотыми!
   - Но со времен моего  деда  уже  два  поколения  этой  династии  занимали
престол, - холодно заметил Эдуард.
   - Верно, - ответил предводитель, - но все это произошло  потому,  что  мы
сами из-за своей бездеятельности дали им возможность выказать  их  природные
свойства; потому что и  вы  и  я  сам  жили  в  смиренной  покорности,  даже
раболепствовали перед ними, соглашаясь служить в их армии,  и  предоставляли
им таким образом средство открыто унижать нас,  отбирая  наши  должности,  -
неужели по этой причине мы не имеем права возмущаться оскорблениями, которых
наши отцы могли лишь опасаться, а нам приходится  испытывать  на  себе?  Или
дело несчастной династии Стюартов стало менее справедливым, потому  что  она
представлена молодым принцем, которого никак не могут касаться  обвинения  в
дурном управлении, возводившиеся на его отца? Помните  ли  вы  стихи  вашего
любимого поэта?

   Ведь Ричард не отрекся добровольно.
   Король дает лишь то, что он имеет.
   Будь сын у Ричарда, бесспорно он
   Мог унаследовать отцовский титул.

   Вы видите, дорогой Уэверли, что я могу цитировать стихи не хуже Флоры или
вас. Но полно, проясните ваше хмурое чело, доверьтесь мне,  и  я  укажу  вам
путь скорой и славной мести. Пойдемте к Флоре, которая, быть может,  сообщит
нам о каких-либо событиях, происшедших за время нашего отсутствия. Она очень
обрадуется,  узнав,  что  вы  освободились  от  ярма.  Но  сначала  допишите
постскриптам к  вашему  письму,  оказав  время,  когда  вы  получили  первое
предписание    от    вашего    кальвиниста-подполковника    <...от    вашего
кальвиниста-подполковника...    -    Кальвинистами    были    просвитериане,
последователи учения Жана Кальвина (1509-1564).  В  устах  католика  Фергюса
слова  "гугенот"  и  "кальвинист"  звучат  как  ругательства.>,  и  выразите
сожаление, что поспешность его действий помешала вам предупредить их, послав
наперед  ваше  прошение   об   отставке.   Пусть   он   краснеет   за   свою
несправедливость.
   Итак, письмо  вместе  с  соответствующим  прошением  было  запечатано,  и
Мак-Ивор отправил его и  несколько  своих  писем  со  специальным  курьером,
которому было  приказано  передать  их  в  первую  почтовую  контору  Нижней
Шотландии.

Глава 26

Объяснение

   Намек, брошенный предводителем  в  отношении  Флоры,  был  сделан  вполне
сознательно. С глубоким удовлетворением замечал  он  растущую  привязанность
Уэверли к своей  сестре  и  не  видел  иных  препятствий  к  их  союзу,  как
положение, занимаемое отцом нашего героя в министерстве, и служба Эдуарда  в
войсках Георга II. Теперь и то и другое было устранено, и  притом  так,  что
открывалась возможность привлечь сына на служение  другой  партии.  Во  всех
прочих отношениях этот брак  не  оставлял  желать  лучшего.  Он  обеспечивал
спокойствие, счастье и достаток горячо любимой сестре; кроме  этого,  сердце
молодого предводителя заранее радовалось  при  мысли,  что  благодаря  этому
браку возрастет и  его  значение  в  глазах  бывшего  монарха,  которому  он
посвятил всю свою жизнь, поскольку  союз  Мак-Иворов  с  одним  из  древних,
могущественных  и  богатых  английских  родов,  издавна  приверженных   дому
Стюартов, мог  оживить  эту  несколько  ослабевшую  привязанность,  что  для
изгнанной династии было теперь делом первостепенной важности. Фергюс не  мог
себе представить никаких препятствий  на  пути  к  выполнению  этого  плана.
Увлечение Уэверли бросалось в глаза, а так как он был недурен собою и у него
были, по-видимому,  такие  же  вкусы,  как  у  Флоры,  Фергюс  не  предвидел
возражений с ее стороны. И, собственно говоря, для него. проникнутого идеями
о всемогуществе патриархальной власти и усвоившего во  Франции  мнение,  что
решающим  в  выборе  женихов  для  девушек  является  голос  семьи,   всякое
сопротивление со стороны сестры,  сколь  бы  дорога  она  ему  ни  была,  не
представлялось  непреодолимым  препятствием,  даже   если   бы   жених   был
несравненно менее приемлем.
   Под влиянием этих чувств Мак-Ивор повел Уэверли отыскивать сестру, не без
тайной  надежды  на  то,  что  смятение  чувств  нашего  героя  придаст  ему
необходимую смелость и поможет преодолеть то, что Фергюс именовал романтикой
в ухаживании. Они нашли Флору в обществе ее верных  подруг  Уны  и  Катлины;
девушки связывали ленты, как показалось Уэверли, в  белые  свадебные  банты.
Пытаясь, насколько возможно, скрыть свое волнение, Уэверли  осведомился,  по
какому радостному поводу готовится такое количество украшений.
   - На свадьбу Фергюсу, - сказала Флора с улыбкой.
   - Вот как! - воскликнул Эдуард. - Крепко  же  он  держал  свою  тайну!  Я
надеюсь, он позволит мне быть его шафером.
   - Это дело для мужчины, но не для вас,  как  говорит  Беатриса  <Беатриса
(Беатриче) - персонаж из  комедии  Шекспира  "Много  шума  из  ничего".>,  -
ответила Флора.
   - А кто же, осмелюсь спросить, мисс Мак-Ивор, прекрасная невеста?
   - Разве я не говорила вам уже давно, что у Фергюса одна суженая -  Честь?
- сказала Флора.
   - И неужели вы считаете меня неспособным быть его помощником и советником
в этом деле? - сказал наш  герой,  густо  покраснев.  -  Неужели  вы  такого
низкого мнения обо мне?
   - Ничуть, капитан  Уэверли.  Я  благодарила  бы  создателя,  если  бы  вы
разделяли наши взгляды, и привела выражение, которое вам так не понравилось,
только потому, что

   Вы всех похвал достойны, это так,
   Но против нас идете вы как враг.

   - Это уж дело прошлое, сестра, - сказал Фергюс, - и ты можешь  поздравить
Эдуарда Уэверли  (уже  больше  не  капитана)  с  освобождением  от  рабского
служения узурпатору, символизируемого этой зловещей черной кокардой.
   - Да, - сказал Уэверли, снимая ее со своей шляпы, - королю,  давшему  мне
этот знак, было угодно отобрать его от  меня,  и  притом  так,  что  мне  не
приходится жалеть о том, что я покинул его службу.
   - Благодарение создателю! - воскликнула восторженная девушка. -  И  пусть
они  окажутся  так  же  слепы,  недостойно  обходясь  со  всяким  порядочным
человеком, находящимся у них на службе, чтобы не было о  ком  жалеть,  когда
наступит час роковой борьбы!
   - А теперь, сестра, - сказал предводитель, - замени эту  мрачную  кокарду
более радостной. Насколько мне известно, именно дамам былых времен  положено
было вручать оружие своим рыцарям и посылать их на великие подвиги.
   - Но не прежде, чем  рыцарь  хорошенько  оценит  правоту  нашего  дела  и
сопряженные  с  ним  опасности,  Фергюс.  Мистер  Уэверли   сейчас   слишком
взволнован недавними переживаниями, чтобы  я  навязывала  ему  столь  важное
решение.
   Уэверли  почувствовал  некоторую  тревогу  при  мысли  о  том,  что   ему
предлагают  надеть  значок,  почитавшийся   большинством   народа   символом
мятежника, но он не смог скрыть огорчения при  виде  холодности,  с  которой
Флора отозвалась на намек своего брата.
   - Мисс Мак-Ивор, как я вижу, считает рыцаря недостойным  ее  поощрения  и
милости, - промолвил он не без горечи.
   - Отнюдь нет, мистер Уэверли, - сказала она очень ласково, -  почему  мне
отказывать достойному другу моего брата в знаке отличия,  который  я  раздаю
всем членам его клана? Я с величайшей охотой включила  бы  всякого  честного
человека в число защитников дела, которому мой брат посвятил  себя  целиком.
Но Фергюс принял решение, ясно отдавая себе отчет, на что он идет.  Вся  его
жизнь от самой колыбели была отдана этому делу; оно для него священно,  даже
если бы привело его в могилу. Но как я  могу  желать  вам,  мистер  Уэверли,
столь незнакомому со светом, столь далекому от друзей, которые могли бы дать
вам совет и должны были бы оказать на вас влияние, как могу я желать,  чтобы
вы очертя голову бросились в такое отчаянное предприятие?
   Фергюс, которому недоступны были все эти тонкости,  шагал  по  комнате  и
кусал себе губы. Наконец он произнес с принужденной улыбкой:
   - Ну  что  же,  сестра,  предоставляю  тебе  исполнять  свою  новую  роль
посредницы между курфюрстом Ганноверским  <...Курфюрстом  Ганноверским...  -
Фергюс имеет в виду Георга  II,  которою  он  не  считает  законным  королем
Англии.> и подданными твоего законного государя и  благодетеля.  -  С  этими
словами он вышел из комнаты.
   Наступило тягостное молчание, прерванное наконец мисс Мак-Ивор.
   - Мой брат несправедлив, -  промолвила  она,  -  так  как  совершенно  не
терпит, когда препятствуют порывам его ревностной преданности.
   - А разве вы не разделяете его рвения? - спросил Уэверли.
   - Я? - ответила Флора. - Бог свидетель, что мое усердие даже  превосходит
его собственное, если это только возможно. Но  я,  в  отличие  от  него,  не
настолько погрязла в суете военных приготовлений и в  бесчисленных  мелочных
заботах, связанных с нашим предприятием,  чтобы  потерять  из  виду  великие
начала справедливости и истины, на которых оно зиждется, а эти начала  могут
утвердиться лишь мерами, которые сами по себе честны и  справедливы.  Играть
на ваших теперешних  чувствах,  мистер  Уэверли,  и  побуждать  вас  сделать
бесповоротный шаг, справедливость и опасность которого вы еще  не  взвесили,
все это, по моему слабому разумению, и нечестно и несправедливо.
   - Несравненная Флора, -  воскликнул  Эдуард,  взяв  ее  за  руку,  -  как
нуждаюсь я в таком наставнике!
   - Нет, - сказала Флора, тихонько освобождая свою руку, - гораздо  лучшего
наставника мистер Уэверли всегда найдет в своем сердце, если только пожелает
прислушаться к его тихому, но ясному голосу.
   - Нет, мисс  Мак-Ивор,  на  это  я  не  смею  надеяться.  Тысячи  роковых
потворств собственным желаниям приучили меня подчиняться воображению,  а  не
рассудку. Если бы я  только  осмелился  надеяться,  если  бы  я  только  мог
подумать, что вы согласитесь быть для меня тем любящим, тем  снисходительным
другом, который укрепил бы меня в борьбе с  заблуждениями,  направил  бы  на
верный путь мою жизнь...
   - Простите, дорогой сэр, вы так обрадовались  избавлению  от  якобитского
вербо