вщика, что заходите слишком далеко в выражении своей благодарности.
   - Нет, Флора, не шутите со мной; вы не  можете  не  видеть  моих  чувств,
которые я почти невольно выдал, а так как я уже нарушил  преграду  молчания,
дайте мне воспользоваться моей дерзостью...  или  разрешите  мне,  с  вашего
согласия, изложить вашему брату...
   - Ни за что на свете, мистер Уэверли!
   - Как мне  понять  ваши  слова?  -  воскликнул  Эдуард.  -  Неужели  есть
какое-либо роковое препятствие, какое-либо предубеждение?..
   - Ни того, ни другого, сэр, - ответила Флора, -  я  только  считаю  своим
долгом заявить вам, что никогда еще не встречала  человека,  о  котором  мне
могли бы прийти в голову такие мысли.
   - Быть может, то, что мы  так  недавно  знакомы...  Пусть  мисс  Мак-Ивор
назначит мне срок...
   - У меня нет даже и этого извинения. Характер капитана Уэверли  настолько
открытый... короче говоря, такого свойства, что обмануться в его  сильных  и
слабых сторонах невозможно.
   - И за эти-то слабые стороны вы и презираете меня? - промолвил Уэверли.
   - Простите меня, мистер Уэверли, и вспомните, что еще полчаса тому  назад
между нами существовали непреодолимые для  меня  преграды,  поскольку  я  не
представляла  себе  офицера  на  службе  у  Ганноверского  дома  иначе,  как
случайным знакомым. Позвольте мне поэтому привести все мысли,  возникшие  по
столь неожиданному поводу, в какой-то порядок. Не пройдет и часа, как я буду
в состоянии изложить вам причины моего решения, которые если не обрадуют, то
по крайней мере убедят вас. - С этими словами Флора  удалилась,  предоставив
Уэверли размышлять о том, как была принята его попытка объясниться.
   Но не успел он решить, можно ли ему вообще рассчитывать на успех или нет,
как Фергюс снова вошел в комнату.
   - Итак, a la  mort  <"На  жизнь  и"  на  смерть  (франц.).>,  Уэверли!  -
воскликнул он. - Пойдемте со мной во двор, и там вы  увидите  нечто  стоящее
всех ваших романтических тирад. Сотня ружей, друг мой, и столько же палашей,
только что доставленных от добрых друзей, и две-три сотни  бравых  молодцов,
чуть не передравшихся из-за того,  кому  они  достанутся.  Но  что  я  вижу?
Настоящий гайлэндец сказал бы, что вас сглазили. Неужели эта глупая  девочка
так вас расстроила? Не думайте о ней, дорогой Эдуард, самые умные женщины  -
дуры в том, что касается жизненных вопросов.
   - Мой дорогой друг, - ответил Уэверли,  -  единственное,  в  чем  я  могу
обвинить  вашу  сестру,  -  это  то,  что  она  слишком   разумна,   слишком
рассудительна.
   - Если это все, то бьюсь об заклад  на  луидор,  что  это  настроение  не
продержится у нее и дня. Ни одна женщина не способна сохранить  благоразумие
дольше этого, и я ручаюсь, если это только доставит  вам  удовольствие,  что
Флора завтра будет столь  же  неразумна,  как  и  всякая  другая.  Вам  надо
научиться,  дорогой  Эдуард,   относиться   к   женщинам   en   mousquetaire
<по-мушкетерски (франц.).>. - С этими словами он схватил Уэверли за  руку  и
потащил его смотреть военные приготовления.

Глава 27

На ту же тему

   Фергюс Мак-Ивор был слишком  тактичен  и  деликатен,  чтобы  вернуться  к
прерванному разговору. Его голова была настолько набита  -  или  по  крайней
мере казалась набитой -  всякими  ружьями,  палашами,  шапками,  фляжками  и
тартановыми штанами,  что  Уэверли  в  течение  некоторого  времени  не  мог
привлечь его внимание к чему-либо другому.
   - Разве вы так скоро выступаете в поход, Фергюс,  -  спросил  он,  -  что
торопитесь со всеми этими воинственными приготовлениями?
   - Как только будет решено, что вы идете со мной, вы  узнаете  все,  иначе
эти сведения могут вам только навредить.
   - Но неужели вы серьезно думаете подняться  с  такими  ничтожными  силами
против утвердившейся власти? Это же безумие.
   - Laissez faire a Don  Antoine  <Предоставьте  действовать  дону  Антонио
(франц.).>. О себе-то я позабочусь. Мы, во  всяком  случае,  не  отстанем  в
любезности от Конана, который за удар всегда отплачивал  ударом.  Однако  не
считайте  меня  настолько  шалым,  чтобы  не  воспользоваться  благоприятной
возможностью. Я спущу собаку только тогда, когда зверь выйдет из логова.  Но
еще раз, думаете ли вы идти с нами? Если да, то вы узнаете все.
   - Ну как я могу это сделать? - сказал Уэверли. - Еще несколько часов тому
назад я имел чин в королевской армии, и мое прошение об отставке еще  скачет
на почтовых к тем, кто мне ее дал! Поступая  на  службу,  я  тем  самым  уже
обещался соблюдать верность правительству и признал его законность.
   - Необдуманные обещания, - ответил Фергюс, - не пара стальных наручников.
Их можно отбросить, особенно когда их выманили обманом, а отплатили  за  них
оскорблением. Но если вы не хотите  принять  немедленное  решение  с  честью
отомстить вашим обидчикам, поезжайте в  Англию,  и,  едва  вы  переправитесь
через Твид, вы услышите такие вести, которые всколыхнут весь мир. А если сэр
Эверард действительно тот доблестный старый рыцарь, каким мне его изобразили
некоторые наши честные джентльмены  тысяча  семьсот  пятнадцатого  года,  он
найдет для вас конный полк получше того, которого вы  лишились,  и  уговорит
вас служить лучшему делу.
   - Ну, а ваша сестра, Фергюс?
   - Изыди, гиперболический бес! - воскликнул со смехом предводитель. -  Как
можешь ты так донимать этого человека? Неужто он ни о чем  другом  не  может
говорить, как о дамах?
   - Прошу вас, отнеситесь к этому серьезно,  мой  дорогой  друг,  -  сказал
Уэверли, - я чувствую, что все счастье моей жизни зависит от ответа, который
мисс Мак-Ивор даст мне на то, что я отважился сказать ей нынче утром.
   - Вы это говорите вполне серьезно, - сказал Фергюс, отбросив игривый тон,
- или мы все еще витаем в стране романтических фантазий?
   - Ну конечно, серьезно.  Как  можете  Вы  подумать,  что  я  могу  шутить
подобными вещами?
   - Тогда, со всей серьезностью, - ответил его друг,  -  я  этому  искренне
рад. И я столь высокого мнения о Флоре, что вы единственный человек во  всей
Англии, о котором я мог бы это сказать. Но не жмите  мне  так  горячо  руку.
Есть еще ряд вопросов. Скажите, а как отнесется ваша семья к союзу с сестрой
высокородного гайлэндского нищего?
   - Положение моего дяди, его взгляды и его неизменная снисходительность ко
мне - все это дает мне право заверить вас, что родовитость и личные качества
- единственное, на что он может обратить внимание в таком  союзе.  А  где  я
могу найти более совершенное сочетание этих сторон, как не в вашей сестре?
   - О, нигде, cela va sans dire <безусловно (франц.).>, - ответил Фергюс  с
улыбкой. - Но ваш батюшка пожелает,  верно,  использовать  свои  прерогативы
отца и тоже иметь право голоса в этом деле?
   - Разумеется. Но он недавно порвал с властями, и поэтому я уверен, что он
не будет возражать, тем более что дядя горячо меня поддержит.
   - Помешать может и вероисповедание, - заметил Фергюс,  -  хоть  мы  и  не
фанатические католики.
   - Моя бабушка была католичка, и я никогда не слышал, чтобы  кто-нибудь  в
семье возражал против ее религии. Но не  думайте  о  моих  друзьях,  дорогой
Фергюс;  окажите  лучше  свое  влияние  там,  где  оно  может  всего   более
понадобиться для устранения препятствий - я имею в виду вашу  очаровательную
сестру.
   - Моя очаровательная сестра, - ответил Фергюс, - подобно своему  любящему
брату, весьма склонна проявлять свою волю самым  решительным  образом,  и  с
этим вам придется считаться. Но я похлопочу за вас, и вы всегда  сможете  со
мной посоветоваться. И первое, что я вам скажу: преданность Стюартам  -  вот
та страсть, которая управляет всеми ее действиями. С того момента,  как  она
научилась читать  по-английски,  она  была  влюблена  в  память  доблестного
капитана Уогана <Капитан Уоган, Эдуард (ум. в 1654 г.) - английский  офицер,
отказавшийся  подчиниться  Кромвелю  и  сражавшийся  за  восстановление   на
английском престоле Стюартов.>, который отказался  от  службы  у  узурпатора
Кромвеля, вступил под  знамена  Карла  II,  провел  горсточку  всадников  из
Лондона в горную  Шотландию  на  соединение  с  Миддлтоном  <Миддлтон,  Джон
(1619-1674) -  видный  военный  и  политический  деятель  времен  английской
революции, перешедший впоследствии на сторону Карла II.>,  поднявшим  оружие
за короля, и наконец пал  смертью  храбрых,  сражаясь  за  своего  государя.
Попросите ее показать вам стихи, в которых она воспела его жизнь  и  судьбу;
их очень хвалили, уверяю вас. Но вот что: мне кажется, что  Флора  несколько
минут назад отправилась к водопаду - ступайте ей вслед, ступайте сейчас  же!
Не давайте гарнизону укрепить свою оборону. Alerte a la muraille! <Живей  на
стены! (франц.)> Найдите Флору и как можно скорее  узнайте  ее  решение.  Да
сопутствует вам Купидон <Купидон - бог любви у древних  римлян.>!  А  я  тем
временем пойду проверю всякие ремни и патронные сумки.
   Уэверли поднимался по лощине с тревожно бьющимся сердцем. Любовь со  всей
своей романтической свитой надежд, опасений и  желаний  сливалась  в  нем  с
другим чувством, которое ему так легко было определить. Он  не  мог  забыть,
как круто изменилась его судьба за одно это утро, и  не  мог  предвидеть,  в
какую чащу трудностей  она  может  его  завести.  Еще  накануне  он  занимал
завидный пост в армии; отца его, по всем видимостям,  ожидало  все  растущее
расположение государя - и все это рассеялось как сон. Сам он был  обесчещен,
отец попал в немилость, и теперь  он  стал  невольным  свидетелем,  если  не
участником, тайных, мрачных и опасных замыслов, способных  привести  либо  к
низвержению правительства, которому он еще так недавно служил, либо к гибели
всех участников заговора. Если бы даже Флора благосклонно  отнеслась  к  его
предложению, мог ли он питать надежду на  благополучный  исход  всего  этого
дела среди треволнений надвигающегося восстания? Не мог же он думать  только
о своем благополучии и просить ее бросить Фергюса, к которому она  была  так
привязана, и ехать в Англию, чтобы там  вдали  от  событий  дожидаться  либо
успеха замыслов брата, либо крушения его заветнейших надежд? И как мог он, с
другой стороны, не рассчитывая ни на что, кроме собственных сил, примкнуть к
опасным  и  скороспелым  планам  предводителя,  устремиться  с  ним  в  один
водоворот событий,  стать  участником  всех  его  отчаянных  и  безрассудных
предприятии, наконец почти отказаться от  собственного  мнения  и  от  права
судить, насколько справедливы и разумны его действия? Все это представлялось
не слишком соблазнительным для тайной гордости  Уэверли.  А  между  тем  что
оставалось ему делать, если только Флора не откажет ему в своей руке, о  чем
в теперешнем возбужденном состоянии его  чувств  он  не  мог  и  думать  без
невыносимой душевной муки? Размышляя о сомнительных и опасных  перспективах,
раскрывавшихся  перед  ним,  он  добрался  наконец  до  водопада,  где,  как
предвидел Фергюс, он и нашел Флору.
   Она была совсем одна и, как только увидела его издали, поднялась и  пошла
к нему навстречу. Эдуард попытался произнести несколько слов,  не  выходящих
за рамки обычного любезного разговора, но понял, что не в силах продолжать в
этом тоне. Флора сначала казалась столь же смущенное, как и он,  но  быстрее
овладела собой  и  (неблагоприятное  предзнаменование  для  Эдуарда)  первая
коснулась темы их недавнего разговора.
   - Она настолько важна со всех точек зрения,  мистер  Уэверли,  -  сказала
она, - что я не вправе оставлять у вас никаких сомнений относительно природы
моих чувств.
   - Не высказывайте их слишком поспешно, - воскликнул Уэверли в  величайшем
волнении, - если только они не такого характера, на который по  вашему  тону
я, увы, не дерзаю надеяться. Пусть время... пусть  мои  будущие  поступки...
пусть влияние вашего брата...
   - Извините меня, мистер Уэверли, - сказала Флора, немного  покраснев,  но
голосом твердым и спокойным, - я  никогда  бы  не  простила  себе,  если  бы
помедлила выразить  вам  свое  искреннее  убеждение,  что  никогда  не  буду
смотреть на  вас  иначе,  как  на  уважаемого  друга.  Я  в  высшей  степени
несправедливо поступила бы по отношению к вам, если  бы  хоть  на  мгновение
скрыла от вас свои чувства. Я вижу. что причиняю вам боль, и мне самой очень
больно, но лучше сделать это теперь, чем позднее. О,  в  тысячу  раз  лучше,
мистер  Уэверли,  испытать  сейчас  мгновенное  разочарование,   чем   позже
терзаться в дом  их,  изнуряющих  сердце  мучениях,  вызванных  поспешным  и
неудачным браком!
   - Великий боже! - воскликнул Уэверли.  -  К  чему  вам  предвидеть  такие
последствия от  союза,  где  обе  стороны  равны  по  рождению,  где  судьба
благоприятствует им обеим, где, если я осмелюсь так сказать,  вкусы  сходны,
где вы ссылаетесь на любовь к другому и где вы, наконец,  не  отказываете  в
благоприятной оценке тому, кого вы отвергаете?
   - Мистер Уэверли, - ответила  Флора,  -  я  действительно  о  вас  такого
мнения, и мнение это настолько высоко, что, хотя я предпочла бы  умолчать  о
причинах моего решения, я готова вам их открыть, если вы потребуете от  меня
такого знака уважения и доверия.
   Она села на обломок скалы, Уэверли поместился поблизости и  стал  умолять
ее поскорее все объяснить.
   - Я едва решаюсь, - сказала она, -  рассказывать  вам  о  своем  душевном
состоянии, так сильно отличается оно от чувств, которые  обычно  приписывают
девушкам моего возраста, и,  догадываясь  о  природе  ваших,  я  с  трепетом
касаюсь их, чтобы не причинить страдания тому, кого я от всей души хотела бы
утешить. Что до меня, то с самых ранних лет и вплоть  до  настоящего  дня  я
желала  лишь   одного:   восстановления   на   престоле   моих   королевских
благодетелей. Я не в силах объяснить вам всю  безграничную  преданность  мою
этой единственной цели и откровенно признаюсь, что  эти  чувства  совершенно
поглотили меня и вытеснили мысли о  так  называемом  устройстве  собственной
жизни. Только бы мне увидеть день их благополучного возвращения  -  и  тогда
мне будет безразлично, где жить, в шотландской ли хижине, во французском  ли
монастыре или в английском дворце.
   - Но, дорогая Флора, почему же ваша  восторженная  преданность  изгнанной
династии несовместима с моим счастьем?
   - Потому что вы  ищете  или  должны  были  бы  искать  в  предмете  вашей
привязанности такое сердце, для которого высшей радостью было бы  заботиться
о вашем счастье и отплачивать за ваши чувства романтической  привязанностью.
Человеку с менее обостренной чувствительностью и с менее  восторженно-нежным
складом   Флора   Мак-Ивор   могла   бы,   возможно,   доставить    душевное
удовлетворение, если не счастье; ибо, раз  произнеся  невозвратимые  клятвы,
она никогда бы не отступила от своего долга.
   - Но почему, почему, мисс Мак-Ивор, вы считаете  себя  более  драгоценным
сокровищем для человека, менее способного любить вас и восхищаться вами, чем
я?
   - Да потому, что  чувства  наши  были  бы  более  согласны,  а  ею  более
притупленная  чувствительность  не  потребовала  бы  от  меня  тех  ответных
восторгов, которых я не в состоянии испытать. Но  вы,  мистер  Уэверли,  все
время обращались бы  к  той  картине  семейного  счастья,  которую  способно
нарисовать ваше воображение, и все то, что не доходило бы до вашей идеальной
мерки, истолковывали бы  как  холодность  и  безразличие,  считая,  что  моя
восторженная преданность  делу  королевской  семьи  обкрадывает  вас  в  тех
чувствах, которых вы вправе были бы ожидать от жены.
   - Другими словами, мисс Мак-Ивор; вы не можете полюбить меня? -  произнес
Эдуард упавшим голосом.
   - Я могла бы уважать вас, мистер Уэверли, столько же, а может быть,  даже
и больше любого из людей, которых я когда-либо знала, но полюбить  вас  так,
как вы этого заслуживаете, я не могу. О, ради вас  самих,  не  стремитесь  к
такому рискованному опыту! Женщина, на которой  вы  женитесь,  должна  иметь
пристрастия и мнения, которые будут слепком с ваших, интересоваться тем  же,
чем и вы; сливаться с вами в своих желаниях, чувствах, надеждах и опасениях;
усиливать прелесть ваших удовольствий, делить ваши печали и подбадривать вас
в грустные минуты.
   - Но почему, мисс Мак-Ивор, вы,  которая  можете  так  хорошо  изобразить
счастливый  союз,  почему  не  хотите  вы  стать  такой  женой,   какую   вы
описываете?
   - Неужели вы меня до сих пор не поняли? - ответила Флора. -  Разве  я  не
объяснила вам, что все мои заветные чувства поглощены ожиданием события, над
которым я не имею другой власти, кроме силы моих горячих молитв?
   - А не могло бы согласие ваше, - сказал Уэверли, слишком увлеченный своей
целью, чтобы отдавать себе отчет в том, что  он  говорит,  -  способствовать
тому делу, которому вы себя посвятили? Моя  семья  богата  и  влиятельна,  в
принципе    сочувствует    династии    Стюартов    и    при    благоприятных
обстоятельствах...
   - Благоприятные обстоятельства, - повторила Флора с некоторым презрением.
- Сочувствует в принципе! Неужели такая вялая преданность приносит вам честь
или приятна вашему законному государю? Вы знаете мои  чувства,  посудите  же
сами, как мучительно было бы мне занимать место в семье, где права,  которые
я почитаю священными, подвергались бы холодному обсуждению и признавались бы
заслуживающими поддержки лишь тогда, когда они могли бы обойтись для  своего
торжества и без нее!
   - Ваши сомнения, - быстро ответил Уэверли, -  несправедливы  в  том,  что
касается меня. Делу, которое я буду отстаивать, я буду служить, несмотря  ни
на какие опасности, с не меньшей отвагой,  чем  самый  смелый  из  тех,  кто
поднял за него меч.
   - В этом, - ответила Флора, - я ни минуты не сомневалась, но вы должны  в
первую очередь руководствоваться собственным здравым смыслом и рассудком,  а
не пристрастием, возникшим, вероятно, только потому, что  вы  встретились  с
молодой  женщиной,  ничем  особенно  не  примечательной,  в   уединенной   и
романтической обстановке. Пусть ваше участие в этой великой и опасной  драме
зиждется на твердом убеждении, а не на скороспелом и,  вероятно,  мимолетном
чувстве.
   Уэверли хотел было ответить, но не мог ничего  выговорить.  Все  чувства,
высказанные Флорой, лишь оправдывали силу его привязанности к ней;  даже  ее
преданность  изгнанному  королю,  хоть  и  носила  необузданно  восторженный
характер, была самозабвенна и благородна. Ей претило использовать какие-либо
окольные средства для поддержания дела, которому она себя посвятила.
   Некоторое время они молча  шли  по  тропинке.  Наконец  Флора  заговорила
снова:
   - Еще одно слово, мистер Уэверли, и мы никогда больше не вернемся к  этой
теме; и простите мою смелость, если это слово будет  похоже  на  совет.  Мой
брат Фергюс  очень  хотел  бы,  чтобы  вы  стали  участником  его  нынешнего
предприятия. Но не идите на  это.  Одним  своим  участием  вы  не  могли  бы
способствовать его успеху, а если богу угодно будет, чтобы брат мой пал,  вы
неизбежно падете вместе с ним. Ваше доброе имя будет навсегда запятнано этим
шагом. Прошу вас, вернитесь к себе на родину, и, когда вы открыто порвете со
всем, что связывает  вас  с  узурпаторским  правительством,  я  надеюсь,  вы
найдете основания и возможности с  пользой  послужить  вашему  несправедливо
поруганному государю и выступить вперед, подобно вашим  доблестным  предкам,
во  главе  своих  естественных  последователей  и  приверженцев,   достойным
представителем дома Уэверли.
   - А если бы мне посчастливилось отличиться в таком предприятии, мог бы  я
надеяться?..
   - Простите, что перебиваю  вас,  -  сказала  Флора.  -  Только  настоящее
принадлежит нам, и все, что я могла сделать, это чистосердечно объяснить вам
мои теперешние чувства; как они могут измениться под влиянием цепи  событий,
настолько благоприятствующих нашему делу, что я не смею  на  ни