сть их движений, обладали, по-видимому,  всей
той гибкой подвижностью, которая необходима для военных  эволюции.  Движения
их казались стихийными и нестройными, но в конце концов получались порядок и
система; полководец похвалил бы окончательный результат: но  знаток  военных
артикулов, вероятно, поднял бы на смех приемы, которыми он достигался.
   Сложная путаница, которая создалась при стремительном построении под свои
знамена различных готовившихся выступить кланов, была сама по себе веселым и
оживленным зрелищем. Людям не нужно было убирать палатки,  так  как  они  по
собственному желанию спали под открытым небом, хотя осень  уже  подходила  к
концу и ночью бывали заморозки. Пока они  строились,  в  течение  нескольких
минут были видны лишь  развевающиеся  тартаны,  перья  и  знамена  с  гордым
девизом  Клэнроналда  "Противься,  кто  смеет";   "Лох   Слой"   -   паролем
Мак-Фарленов; "Вперед, удача, врагу оковы!" - лозунгом маркиза Туллибардина;
"Ждем"  -  девизом  лорда  Льюиса  Гордона  и  соответственными  паролями  и
эмблемами многих других вождей и кланов.
   Наконец смутная и колеблющаяся масса выстроилась в длинную и узкую темную
колонну,  заполнившую  долину  с  начала  ее  до  конца.  Во  главе  колонны
вздымалось знамя принца с алым крестом  на  белом  поле  и  девизом  "Tandem
triumphans" <"Торжествующий под конец" (лат.).>.  Авангард  был  представлен
некоторым количеством кавалерии, преимущественно из равнинных помещиков с их
слугами и домочадцами. Знамена их, пожалуй слишком многочисленные,  принимая
во внимание размеры войска, колыхались на самом  краю  горизонта.  Несколько
всадников  из  этого  отряда,  среди  которых   Уэверли   случайно   заметил
Балмауоппла и его помощника Джинкера (которого,  однако,  по  совету  барона
Брэдуордина,  лишили  вместе  с  некоторыми  другими  офицерского   звания),
придавали картине живописный, но отнюдь  не  упорядоченный  вид.  Они  гнали
своих лошадей вперед, насколько позволяла им давка, чтобы занять  положенные
места в авангарде. Дело в том, что чары различных цирцей <Цирцея (или Кирка)
- в древнегреческом эпосе волшебница, обратившая в свиней спутников Одиссея.
Здесь -  ироническое  обозначение  уличных  красавиц.>  с  Главной  улицы  и
горячительные напитки, которыми они подбадривали себя в эту ночь,  очевидно,
задержали этих вояк за городскими стенами дольше того времени, которое  было
совместимо  с  выполнением  их  утренних  обязанностей.  Из  этих  отставших
наиболее благоразумные пользовались, чтобы достичь своего места  в  колонне,
более длинной, но зато менее загроможденной дорогой в обход.  Они  отъезжали
немного вправо от пехоты и, встретившись с изгородями из свободно  сложенных
камней,  или  перескакивали  их,  или  сокрушали  до  основания.   Стихийное
появление и исчезновение этих горсток всадников; сутолока, вызванная  обычно
безуспешными попытками тех, кто стремился протиснуться  вперед  через  толпу
гайлэндцев,  невзирая  на  их  проклятья,  ругань  и  сопротивление,   своей
беспорядочностью несомненно усиливали живописность  этой  сцены,  хоть  и  в
ущерб ее уставной правильности.
   Уэверли  залюбовался  этим   удивительным   зрелищем.   Впечатление   еще
усугублялось одиночными  выстрелами  из  замка  по  гайлэндским  гвардейцам,
которых отводили из-под его стен на соединение с главными силами. Но  Каллюм
со своей обычной бесцеремонностью напомнил нашему герою, что  люди  Вих  Иан
Вора находятся где-то в голове колонны, до которой еще оставалось далеко,  а
"как пушка выпалит,  пойдут  очень  шибко".  Возвращенный  таким  образом  к
действительности, Уэверли быстро зашагал вперед, часто, впрочем,  поглядывая
на грозные тучи воинов, собравшихся перед ним  и  у  его  ног.  Впрочем,  на
близком расстоянии вся эта рать производила менее внушительное  впечатление,
чем издали. Передние ряды  каждого  клана  были,  правда,  хорошо  вооружены
палашами, щитами и мушкетами; у всех было по кинжалу, а у большинства  и  по
стальному пистолету. Но все это были дворяне, то  есть  родственники  вождя,
хотя бы очень дальние, имевшие непосредственное право  на  его  поддержку  и
покровительство. Более красивых и закаленных людей нельзя было бы найти ни в
одной армии христианского мира; свобода и независимость в действиях, которые
каждый, однако,  умел  подчинить  воле  своего  начальника,  и  своеобразная
дисциплина, принятая на  войне  в  горах,  придавала  им  грозную  силу  как
благодаря их личному мужеству и бодрому духу, так и благодаря тому, что  все
они были  убеждены  в  необходимости  действовать  сообща  и  наивыгоднейшим
образом использовать свойственный их нации способ нападения.
   Но на ступень ниже по сравнению с ними стояли  люди  уже  совсем  другого
рода - обыкновенные гайлэндские крестьяне, которые, хоть и не позволяли себя
так называть и часто претендовали с видимым правдоподобием на более  древнее
происхождение, чем хозяева, которым они служили, носили,  однако,  отпечаток
крайней бедности. Одеты они были плохо, а вооружены  еще  хуже  -  полунагие
недоростки, они имели просто жалкий вид.  При  каждом  могущественном  клане
было  несколько  таких  илотов  <Илоты  -  в  древней  Спарте   земледельцы,
прикрепленные к земельным участкам отдельных семей спартиатов и находившиеся
на положении рабов.>. Так, например, Мак-Кулы, хотя они  вели  свой  род  от
Комхала, отца Финна, или Фингала, представляли собой своего рода  гибеонитов
<Гибеониты - согласно Библии, жители древнего палестинского города  Гибеона,
обманом заключившие мирный договор с израильтянами и  за  это  обращенные  в
рабов.>,  или  наследственных  слуг  эппинских  Стюартов;  Макбеты,  потомки
злополучного монарха этого имени, были подвластны Мореям, клану Доннохи  или
Робертсонам из Атола. Можно было бы привести еще  много  примеров,  если  бы
этим  я  не  рисковал  оскорбить  гордость  какого-нибудь  клана,   еще   не
потерявшего интереса к подобным вещам, и навлечь  на  лавку  моего  издателя
целую бурю, которая обрушилась бы на  него  с  гор.  Таким  образом,  илоты,
отправленные на войну деспотической волей своих вождей, которых они не могли
ослушаться, так как пользовались их водами и лесом,  получали  обычно  очень
скудное питание, были отвратительно одеты и почти  не  вооружены.  Последнее
обстоятельство  объяснялось,  впрочем,  указом   о   всеобщем   разоружении,
выполненным повсеместно в Горной Шотландии  главным  образом  за  счет  этих
сателлитов низшего разряда, поскольку большинство вождей сумело обойти закон
и сохранить оружие своего непосредственного окружения,  сдав  лишь  наименее
ценное. Этим и объяснялось, что, как мы уже говорили, многие воины  в  армии
принца выступили в поход в весьма жалком виде.
   Итак,  в  то  время  как  в  отдельных  отрядах  авангард  был  по-своему
великолепно вооружен, арьергард напоминал настоящих разбойников. У кого была
алебарда, у кого палаш без ножен;  этот  нес  ружье  без  замка,  тот  косу,
насаженную торчком на палку; а у некоторых были только кинжалы да дубины или
колья, вытянутые из забора. Эти мрачные, нечесаные и дикие первобытные люди,
большинство которых глазело с  восхищением  дикарей  на  самые  обыкновенные
предметы домашнего обихода, вызывали у жителей Равнины изумление, но вселяли
вместе с тем и ужас. В это время о населении Верхней Шотландии было еще  так
мало известно, что характер и  внешний  вид  ее  жителей,  ставших  военными
искателями приключений, возбудил в южных графствах Нижней Шотландии  столько
же удивления, как если бы им пришлось увидеть нашествие  африканских  негров
или эскимосов, свалившихся с северных  гор  их  родной  страны.  Не  следует
поэтому удивляться, что Уэверли, судивший о  гайлэндцах  преимущественно  по
представителям, которых  время  от  времени  показывал  ему  тонкий  политик
Фергюс,  почувствовал  при  виде  их  некоторое  разочарование  и  подивился
дерзости войска, не превосходившего в этот момент четырех тысяч человек,  из
коих вооружена была в лучшем случае половина,  и  тем  не  менее  мечтавшего
изменить судьбы британских королевств, сменив в них правящую династию.
   Но вот, пока Уэверли проходил мимо неподвижной колонны,  раздался  сигнал
из   чугунной   пушки,   единственного   артиллерийского    орудия    армии,
намеревавшейся совершить столь важный переворот. Принц в свое время  выразил
желание не таскать этого бесполезного орудия за собой, но, к его  удивлению,
за пушку вступились гайлэндские вожди. Они упросили не бросать ее,  ссылаясь
на предрассудки своих людей, весьма мало знакомых с  артиллерией  и  поэтому
приписывавших  нелепую  важность  этому  орудию,  полагая,  что  оно   может
существенным образом способствовать успеху, тогда как вся надежда была на их
мушкеты  и  палаши.  Поэтому  к  пушке  приставили   двух-трех   французских
артиллеристов, тащила ее целая вереница шотландских пони, но дела она так  и
не увидела и использовалась исключительно для подачи сигналов.
   Не  успел  отгреметь  ее  голос,  как  вся  колонна  тронулась  с  места.
Наступающие батальоны  прорезали  воздух  дикими  криками  радости,  которые
терялись в пронзительных звуках волынок,  заглушаемых,  в  свою  очередь,  в
какой-то степени тяжелой поступью стольких людей, зашагавших разом.  Знамена
заблестели и заколыхались,  всадники  заторопились,  занимая  свои  места  в
авангарде  или  выбираясь  вперед  в  рекогносцировку,  чтобы   своевременно
обнаружить неприятеля и донести о нем. Вскоре они обогнули подошву  Артурова
Седла и исчезли из глаз Уэверли под весьма примечательной грядой базальтовых
утесов, обращенных к озерцу Даддингстон.
   Пехота пошла им вслед, соразмеряя свой шаг с другим отрядом,  следовавшим
по южной дороге. Эдуарду стоило немалых усилий добраться до места в колонне,
где шли люди Фергюса.

Глава 45

Случай наводит Уэверли на бесплодные размышления

   Когда Уэверли добрался наконец до той  части  колонны,  которую  занимали
сыны Мак-Ивора,  они  остановились,  построились  в  ряды  и  встретили  его
ликующим тушем волынок и громкими возгласами. Здесь почти все  хорошо  знали
его и были в восторге, увидев его  в  национальном  костюме  их  страны,  да
притом еще и их племени.
   - Вы кричите так, - сказал гайлэндец  из  соседнего  клана,  обращаясь  к
Эвану Дху, - как будто это ваш вождь.
   - Бран не Бран, а Бранов брат  <Бран  -  знаменитый  пес  Фингала,  часто
упоминаемый в гайлэндских песнях и поговорках. (Прим. автора.)>,  -  ответил
Мак-Комбих поговоркой.
   - О, так, значит, это тот красивый саксонский джентльмен, который женится
на леди Флоре?
   - Может быть - да, а может - нет, но это не наше с тобой дело, Грегор.
   Фергюс вышел вперед, чтобы обнять волонтера и приветствовать его от  всей
души; но он счел необходимым извиниться за то, что численность его батальона
(не превосходившая  трехсот  человек)  уменьшилась,  так  как  ему  пришлось
выслать порядочное количество людей в разведку.
   Дело, однако, заключалось в том,  что  измена  Бин  Лина  лишила  его  по
крайней мере тридцати  здоровых  молодцов,  на  участие  которых  он  весьма
рассчитывал, а многие из его  случайных  сторонников  были  отозваны  своими
вождями в кланы, к которым они, по существу, и принадлежали. Соперничающий с
Фергюсом вождь большой северной ветви его  же  клана  также  построил  своих
людей, хотя до сих пор не высказался ни за правительство, ни  за  принца,  а
интригами своими в известной мере уменьшил силы, которые Фергюс мог  вывести
в поход. Но все эти неприятности возмещались всеобщим признанием  того,  что
вассалы Мак-Ивора с точки зрения внешности, экипировки, вооружения и  умения
владеть оружием могли сравниться с лучшими отрядами, пошедшими  за  знаменем
Карла Эдуарда. Старый Бэлленкейрох, который состоял при своем вожде  в  чине
майора, вместе с прочими офицерами, знавшими Уэверли  еще  по  Гленнакуойху,
сердечно принял нашего героя  как  человека,  пришедшего  разделить  с  ними
предстоящие опасности и ожидаемую славу.
   Путь, которым следовала гайлэндская армия  из  деревни  Даддингстон,  шел
почтовым трактом, соединявшим Эдинбург с Хэддингтоном. Но перейдя реку Эск в
Масселбурге, вместо того чтобы идти низинами к морю, она повернула  в  глубь
страны и заняла вершину горы Карберри,  где,  как  известно  из  шотландской
истории, прелестная Мария Стюарт <Стюарт, Мария  (1542-1587)  -  шотландская
королева,  стремившаяся  восстановить  в  Шотландии  католицизм  и  за   это
свергнутая с престола кальвинистски  настроенной  знатью.  После  бегства  в
Англию  была  заключена  в  тюрьму  королевой  Елизаветой,  а  затем   через
девятнадцать  лет  казнена.>  сдалась  своим   восставшим   подданным.   Это
направление было выбрано потому, что принц  получил  известие  о  высадке  в
Денбаре правительственных войск, погрузившихся  на  корабли  в  Эбердине,  а
также о том, что они перекочевали к  западу  от  Хэддингтона,  с  тем  чтобы
податься затем к морю и выйти к Эдинбургу нижней прибрежной дорогой. Держась
высот, к подножию которых эта дорога подходила во многих местах, Карл Эдуард
хотел обеспечить горцам при атаке на противника лучшие шансы на успех. Армия
поэтому задержалась на вершине Карберрийской горы как для того,  чтобы  дать
отдохнуть солдатам, так и потому, что это была центральная  позиция,  откуда
войска можно было повести в любом направлении,  в  зависимости  от  движений
противника. В то  время  как  они  располагались  на  ней,  прибыл  гонец  с
сообщением, что принц вызывает Мак-Ивора к себе, что один из аванпостов имел
уже стычку с кавалерией противника и  барон  Брэдуордин  прислал  нескольких
пленных.
   Уэверли не мог сдержать свое любопытство и вышел вперед из строя.  Вскоре
он заметил пять или шесть кавалеристов, которые, покрытые пылью,  прискакали
сообщить, что противник форсированным маршем движется вдоль берега к западу.
Немного дальше он обратил внимание на лачугу, из которой  доносились  стоны.
Он подошел поближе и услышал голос, пытавшийся на  английском  диалекте  его
родного графства прочитать "Отче наш". Человек, видимо, очень  страдал,  так
как едва мог произнести несколько слов  подряд.  Голос  всякого  несчастного
находил живой отклик в душе  нашего  героя.  Он  вошел  в  лачугу,  которая,
по-видимому, служила, как  говорят  в  скотоводческих  графствах  Шотландии,
smearing-house <Помещение, где овец смазывают особей  мазью  для  защиты  от
холода (англ.).>; но в темноте  он  мог  разглядеть  лишь  какой-то  красный
сверток, так как солдаты, отобравшие  у  раненого  оружие  и  часть  одежды,
оставили ему драгунский плащ, в который он и завернулся.
   - Ради бога, - произнес он, как только услышал шаги Уэверли, - хоть каплю
воды!
   - Сейчас, - ответил Эдуард, приподнял его на руках, поднес к двери и  дал
ему попить из своей фляжки.
   - Голос как будто знакомый, - проговорил  несчастный,  но,  с  изумлением
взглянув на одежду Уэверли, добавил:
   - Нет, это не наш молодой сквайр!
   Так обыкновенно называли нашего героя на родине, в Уэверли-Оноре,  и  эти
слова проникли  в  самую  его  душу,  вызвав  тысячу  воспоминаний,  которые
пробудил уже говор родных ему мест.
   - Хотон! - воскликнул он, вглядываясь в  черты,  уже  жестоко  искаженные
приближением смерти. - Неужто это ты?
   - Я уже думал, что никогда больше не услышу  английскую  речь,  -  сказал
раненый, - меня бросили здесь на произвол судьбы, когда  поняли,  что  я  не
выдам, сколько людей в нашем полку. Но,  боже  мой,  сквайр,  как  могли  вы
бросить нас на такой срок? Как это вы допустили, чтобы  нас  соблазнил  этот
дьявол Раффин? Ведь мы пошли бы за вами и в огонь и в воду.
   - Раффин? Клянусь тебе, Хотон, вас обманули самым подлым образом.
   - Я и сам не раз так думал, - сказал Хотон, - хоть мне и показывали  вашу
собственную печать; и вот Тимса расстреляли, а меня разжаловали в солдаты.
   - Ради бога, не говори, ты так совсем ослабеешь, - сказал  Уэверли,  -  я
постараюсь найти тебе фельдшера.
   В  это  время  он   увидел   Мак-Ивора.   Предводитель   возвращался   из
штаб-квартиры, куда его вызывали на военный совет, и шел в его  сторону.  Он
поспешил к нему навстречу.
   - Славные новости! - воскликнул Гленнакуойх. -  Часа  через  два  мы  уже
будем драться. Сам принц стал во главе авангарда, выхватил меч и воскликнул:
"Друзья мои, я бросил  ножны!"  Пойдем,  Уэверли,  мы  сейчас  выступаем,  -
Погоди, погоди; тут лежит при смерти один несчастный пленный. Где мне  найти
фельдшера?
   - Фельдшера? Где? Ты же прекрасно знаешь, что у нас их  нет,  кроме  двух
или трех французских  молодцов,  и  то  я  думаю,  что  они  скорее  garcons
apothicaires <помощники аптекарей (франц.).>.
   - Но он истечет кровью.
   - Несчастный!  -  воскликнул  Фергюс,  поддавшись  на  мгновение  чувству
сострадания, но тут же добавил:
   - Впрочем, до вечера таких будут тысячи. Так идем.
   - Не могу, это сын фермера моего дяди.
   - О, если он из твоих людей, о  нем  надо  позаботиться.  Я  пришлю  тебе
Каллюма, но, черт возьми! Ceade millia  molligheart!  <Сто  тысяч  проклятий
(гэльск.).> - продолжал нетерпеливый предводитель. - Как  это  такой  старый
служака, как Брэдуордин, мог послать нам полуживых пленных, от которых  одна
обуза!
   Каллюм явился с обычной быстротой. Своей заботой о раненом Уэверли скорее
выиграл, нежели проиграл в мнении горцев. Они бы не оценили человеколюбивого
чувства, которое почти при всех обстоятельствах не дало  бы  Уэверли  пройти
мимо любого существа, попавшего в беду, но, узнав, что страдалец  был  одним
из его людей, они единодушно решили, что Уэверли ведет  себя  как  добрый  и
внимательный вождь,  заслуживающий  любви  своих  вассалов.  Примерно  через
четверть часа бедный Хэмфри испустил дух, умоляя своего молодого  господина,
когда он вернется в Уэверли-Онор, позаботиться о старом Джобе Хотоне  и  его
хозяйке и заклиная его не  воевать  против  родной  Англии  вместе  с  этими
дьяволами в юбках.
   Когда он скончался, Уэверли, первый раз  в  жизни  видевший  предсмертную
агонию и наблюдавший последние минуты своего сержанта с  искренней  болью  и
немалыми угрызениями  совести,  приказал  Каллюму  отнести  тело  в  лачугу.
Молодой гайлэндец выполнил приказание, не преминув предварительно  осмотреть
карманы  покойного,  которые,  впрочем,  как  он   заметил,   уже   порядком
пообчистили.  Он   забрал   себе,   однако,   его   плащ   и,   действуя   с
предусмотрительной осторожностью спаниеля,  прячущего  кость,  укрыл  его  в
кустах дрока, тщательно заметил место и сказал:
   - Если придется снова побывать в этих местах, заберу его для  матери.  Из
него выйдет отличная накидка для моей старой Элспет.
   Ценою больших усилий удалось им  догнать  своих,  ушедщих  далеко  вперед
вместе с колонной, которая  стремилась  поскорее  занять  возвышенность  над
деревней Транент, так как считалось,  что  войска  противника  должны  будут
пройти между ней и морем.
   Грустная встреча со своим бывшим сержантом навела Уэверли  на  целый  ряд
бесплодных и мучительных размышлений. Из рассказа Хотона выходило, что меры,
принятые подполковником Гардинером, были вполне оправданы и даже  совершенно
необходимы, поскольку именем Эдуарда пользовались для возбуждения солдат его
отряда к мятежу. Только сейчас  припомнил  он  обстоятельства,  связанные  с
печатью: он потерял ее в пещере разбойника Бин Лина. Очевидно,  этот  хитрый
злодей забрал ее себе и использовал как средство для махинаций  в  полку;  и
теперь уже Эдуард не сомневался, что пакет, уложенный в укладку его дочерью,
прольет дополнительный свет на его деятельность. Тем временем несколько  раз
повторенное Хотоном восклицание "Эх, сквайр, почему вы нас бросили?" звучало
у него в ушах как погребальный звон.
   "Да, - говорил он себе, - я поступил с вами легкомысленно  и  жестоко.  Я
увел  вас  с  родительских  полей,  лишил  за