собняком, а ко  времени  объединения  государства  <...ко  времени
объединения государства...  -  Имеется  в  виду  союзный  договор  1707  г.,
включивший Шотландию  в  состав  Соединенного  королевства  Великобритании.>
заключили самый  противоестественный  союз  со  своими  прежними  врагами  -
якобитами, чтобы воспрепятствовать этому важному  государственному  делу.  С
тех пор их численность постепенно падала, но их еще порядочно можно найти  в
западных графствах, а некоторые, более умеренно настроенные,  чем  в  тысяча
семьсот седьмом году, взялись за оружие для защиты правительства. Это  лицо,
которое они называют Одаренным Гилфилланом, давно уже ходит у них в вожаках,
а теперь стоит во главе небольшого отряда, который на своем пути в  Стерлинг
должен не сегодня-завтра  зайти  сюда.  Под  этим  конвоем  майор  Мелвил  и
собирается вас туда отправить. Я охотно поговорил бы с Гилфилланом о вас, но
так как он глубоко пропитан всеми предрассудками своей  секты  и  отличается
той же свирепой нетерпимостью, он не обратит никакого  внимания  на  уговоры
эрастианского  попа  <...он  не  обратит  никакого   внимания   на   уговоры
эрастианского попа... - Эрастианство -  учение  Фомы  Эраста  (1524-1583)  о
подчинении церкви государственной власти.  Камеронцы  называли  эрастианцами
членов англиканской церкви и всех тех, кто недостаточно  решительно  боролся
против нее.>, как он бы меня любезно назвал. А  теперь  прощайте,  мой  юный
друг, я  не  хочу  злоупотреблять  снисходительностью  майора,  чтобы  иметь
возможность получить у него разрешение посетить вас еще раз в течение дня.

Глава 34

Дела немного поправляются

   Около полудня мистер Мортон пришел снова и принес приглашение  от  майора
Мелвила,  который  покорнейше  просил  мистера  Уэверли  сделать  ему  честь
пожаловать к обеду, невзирая на неприятные обстоятельства, задержавшие его в
Кернврекане, причем добавлял, что будет искренне рад, если  мистеру  Уэверли
удастся полностью выпутаться из этого дела. По правде говоря, отзыв  мистера
Мортона  и  его  положительное  мнение  об  Уэверли   несколько   поколебали
предубеждения старого  воина  относительно  предполагаемого  участия  нашего
героя в мятеже его солдат; и если при тяжелом положении  в  стране  малейшее
подозрение  в  недовольстве  или  в  поползновении  примкнуть  к  восставшим
якобитам и расценивалось как преступление, оно, конечно, не могло  запятнать
честь человека. Кроме того,  лицо,  которое  пользовалось  доверием  майора,
сообщило ему сведения, прямо противоположные  тревожным  вестям,  полученным
накануне.  Это  второе  издание  последних   известий   (которое   оказалось
впоследствии неточным) гласило, что горцы отошли от границ Нижней  Шотландии
с целью последовать за армией, направляющейся в Инвернесс. Майор  не  вполне
понимал, как  согласовать  эти  сведения  с  общеизвестными  стратегическими
способностями некоторых джентльменов из армии горцев, однако  такое  решение
могло прийтись по вкусу другим военачальникам.  Он  припомнил,  что  эта  же
политика удержала горцев на севере в 1715 году,  и  ожидал  уже,  что  мятеж
окончится таким же образом, как тогда.
   От  этих  известий  он  значительно  повеселел  и  охотно  согласился  на
предложение Мортона выказать некоторое внимание своему  злополучному  гостю.
Он даже добавил от себя, что будет очень рад, если вся эта история  окажется
не чем иным, как юношеской эскападой, за которую молодой человек  поплатится
только несколькими днями ареста. Доброму посреднику  понадобилось  порядочно
усилий, чтобы  убедить  своего  юного  Друга  в  необходимости  принять  это
приглашение. Он не смел открыть Уэверли истинную  причину  своих  хлопот,  а
именно - желание добиться от майора, чтобы он дал более благоприятный  отзыв
об Эдуарде коменданту крепости. По вспышкам,  которые  вырывались  у  нашего
героя, он видел, что можно испортить все дело, неосторожно коснувшись  этого
предмета. Поэтому он  стал  убеждать  его,  что  приглашение  означает  лишь
уверенность майора в том, что Уэверли не замешан в каких-либо преступлениях,
порочащих честь  офицера  и  дворянина,  и  отклонить  подобное  предложение
значило бы признаться в том, что ты его не заслуживаешь. Короче  говоря,  он
самым убедительным образом доказал Эдуарду, что  единственным  правильным  и
мужественным поступком будет непринужденно  встретиться  с  майором,  и  наш
герой, подавив нежелание испытывать  на  себе  его  холодную  и  щепетильную
вежливость, решился последовать его совету.
   Встреча носила сначала довольно сухой и натянутый  характер.  Но  раз  уж
Эдуард понял, что идти к майору  необходимо,  и  действительно  почувствовал
большое облегчение от участия Мортона, он решил держать себя свободно,  хотя
принять дружественный тон ему так и не  удалось.  Майор  не  прочь  был  при
случае выпить, и вино у него было прекрасное. Он пустился в рассказы о своих
походах и обнаружил при этом глубокое знание людей и нравов.  Мистер  Мортон
обладал  изрядным  запасом  скромной  веселости,  неизменно  оживлявшей   те
небольшие компании, в которых ему случалось бывать. Уэверли, живший обычно в
мечтах, легко поддался общему настроению  и  оказался  самым  оживленным  из
собеседников. Дар слова был ему всегда присущ, хотя, если он  не  чувствовал
поддержки в окружающих, он быстро замыкался и  уходил  я  себя.  Но  в  этом
случае он задался особливой целью произвести на всех  впечатление  человека,
сохраняющего даже при самых тяжелых  обстоятельствах  легкость  и  веселость
обращения. Хотя Эдуарда легко было привести в угнетенное состояние,  все  же
бодрость ему не так уж трудно было вернуть,  и  она  вскоре  пришла  ему  на
выручку. Все трое были в восторге друг от друга, и любезный хозяин предлагал
уже распить третью бутылку бургундского, как вдруг  в  отдалении  послышался
барабанный бой. Майор, всем сердцем отдавшийся радостям военных воспоминаний
и забывший, что он еще и должностное лицо, выругался сквозь  зубы,  от  души
проклиная обстоятельства, которые возвращали его к официальным обязанностям.
Он встал и подошел к окну,  из  которого  можно  было  прекрасно  разглядеть
дорогу, а за ним последовали и гости.
   Барабанный  бой  между  тем  становился  все  явственней.  Это  были   не
размеренные звуки военного марша, а какая-то  беспорядочная  стукотня  вроде
той, которой в шотландских местечках скликают спящих ремесленников на пожар.
Поскольку цель настоящей хроники дать беспристрастную оценку всем  описанным
лицам, я должен в оправдание барабанщика заявить, что  он,  по  собственному
уверению, мог отбить любой марш или сигнал, известный в британской армии, и,
отправляясь в поход, начал с "Дамбартоновых барабанов", но командир заставил
его замолчать. Одаренный  Гилфиллан  заявил,  что  не  допустит,  чтобы  его
единомышленники шагали под звуки  такого  небожественного  и  даже  любимого
гонителями церкви мотива, и приказал барабанщику отбивать сто  девятнадцатый
псалом. Но так как это превосходило возможности барабанщика, он прибегнул  к
безобидному постукиванию в качестве замены божественной музыки,  на  которую
то ли он, то ли его инструмент оказался неспособен. Быть может, об  этом  не
стоило бы упоминать, но барабанщик, о котором идет речь, был  не  кто  иной,
как городской барабанщик из Андертона. Я еще помню  преемника  его  на  этом
посту, члена просвещенной организации, именуемой  Британской  конвенцией,  а
потому к памяти его следует отнестись с надлежащим почтением.

Глава 35

Один из волонтеров, какими они бывали шестьдесят лет назад

   Услышав досадный бой барабана, майор Мелвил  открыл  стеклянную  дверь  и
вышел на некое подобие террасы, отделявшее его  дом  от  большой  дороги,  с
которой  доносились  эти  воинственные  звуки.  Уэверли  и  его  новый  друг
последовали за ним, хотя майор охотно отказался бы от  их  общества.  Вскоре
они  увидели  торжественную  процессию:  впереди  шел  барабанщик,  за   ним
знаменосец с огромным флагом,  разделенным  андреевским  крестом  на  четыре
треугольника, с надписями: Ковенант, Церковь, Король, Королевства. За мужем,
удостоенным этой чести, шагал начальник отряда -  сухой,  смуглый,  сурового
вида человек лет шестидесяти. Религиозная гордость,  которая  проявлялась  у
хозяина "Золотого светильника" в каком-то надменном лицемерии, приобретала в
чертах  этого  человека  возвышенный  и   мрачный   характер   истинного   и
неколебимого фанатизма. Его вид неизменно вызывал в воображении какую-нибудь
трагическую картину, где главную роль играла религиозная экзальтация,  а  он
был первым действующим лицом. Это мог быть мученик на костре, воин  на  поле
брани,  одинокий  изгнанник,  среди  всевозможных  лишений  находящий   себе
утешение в силе и мнимой  чистоте  своей  веры,  может  быть,  даже  суровый
инквизитор, столь же грозный в проявлениях своей власти, как и несгибаемый в
превратностях, - все эти роли казались созданными  для  него.  Но  наряду  с
неукротимой  энергией  и  твердостью  в  его  осанке  и  тоне  было   что-то
неестественно педантичное и торжественное,  производившее  почти  комическое
впечатление. В зависимости от настроения зрителя и от обстановки, в  которой
представал перед ним мистер Гилфиллан,  он  мог  при  виде  его  испугаться,
восхититься или рассмеяться. Воитель носил обычное платье западных крестьян,
скроенное, правда, из лучшего материала,  но  отнюдь  не  претендовавшее  на
тогдашнюю моду или вообще на покрой одежды шотландских дворян какой бы то ни
было эпохи; вооружение его состояло из палаша и пистолетов  такого  древнего
вида, что они  могли  быть  свидетелями  поражения  при  Пентланде  или  при
Босуэлл-Бридже  <Пентланд  и  Босуэлл-Бридж  -  названия   местностей,   где
сражались пуританские войска. Сражение при Босуэлл-Бридже описано  Вальтером
Скоттом в романе  "Пуритане".>.  Сделав  несколько  шагов  навстречу  майору
Мелвилу,  он  с  глубокой  торжественностью  слегка  притронулся   к   своей
оттопыренной со всех сторон синей шотландской шапке в ответ  на  приветствие
майора, учтиво приподнявшего свою шитую золотом небольшую треуголку. В  этот
миг Уэверли не мог удержаться от мысли, что  перед  ним  какой-нибудь  вожак
Круглоголовых былых времен, беседующий с одним из капитанов войска  Марлборо
<Марлборо, Ли Джеймс, граф (1618-1665) -  командовал  войсками  роялистов  в
1643 г.>.
   Отряд человек в тридцать, следовавший за этим одаренным  командиром,  был
довольно  разношерстный.  Одеты  они  были  так,  как  одеваются  в   Нижней
Шотландии, но все в разноцветное  платье,  что  в  сочетании  с  вооружением
придавало им вид случайно набранной шайки,  так  уж  привык  глаз  связывать
представление об оружии с единообразием форменной одежды. В  передних  рядах
выделялось несколько человек, видимо, столь же ретивых, как и их  начальник;
такие  люди  в  бою  были  грозны,  поскольку  их   естественная   храбрость
усугублялась еще религиозным фанатизмом. Другие, надутые,  важно  выступали,
гордясь тем, что носят оружие, и наслаждаясь новизной своего положения, в то
время как остальные, видимо, утомленные переходом, едва  волочили  ноги  или
даже отставали от  товарищей,  чтобы  подкрепиться  чем-нибудь  в  окрестных
хижинах или харчевнях. "Шесть гренадеров из полка Лигонье <Лигонье,  Фрэнсис
(ум. в 1746 г.) - полковник британской армии.>, - подумал  про  себя  майор,
возвращаясь в памяти к своим боевым годам,  -  живо  бы  скомандовали  этому
сброду: направо кругом!"
   Тем не менее,  вежливо  поздоровавшись  с  Гилфилланом,  он  осведомился,
получил ли тот его письмо,  которое  должно  было  застать  его  в  пути,  и
согласится  ли   проконвоировать   до   Стерлинга   упомянутого   в   письме
государственного преступника.
   - Да, - лаконично отозвался вождь камеронцев голосом, который,  казалось,
исходил из самых penetralia <внутренностей (лат.).> его персоны.
   - Но ваш отряд, мистер Гилфиллан,  не  столь  многочислен,  как  я  этого
ожидал, - оказал майор Мелвил.
   - Иные из воинов моих взалкали и  возжаждали  в  пути  и  отстали,  чтобы
подкрепить измученные души свои словом.
   - Жалею, сэр, - ответил майор, - что  вы  не  положились  на  нас,  чтобы
накормить ваших людей в Кернврекане. Все, что есть у меня в доме,  в  полном
распоряжении лиц, служащих правительству.
   - Не о пище  телесной  говорю  я,  -  ответил  ковенантец  <Ковенантец  -
сторонник Ковенанта, союза Шотландии с английским парламентом, заключенный в
1643 г. для совместной борьбы против  Карла  I.  В  основу  Ковенанта  легло
соглашение о введении пресвитерианской церкви в обеих странах.>, взглянув на
майора с презрительной усмешкой, - но все же благодарю;  мои  люди  остались
послушать золотые речи  мистера  Джабеша  Рентауэла,  который  преподаст  им
вечернее увещание.
   -  Неужели,  сэр,  -  воскликнул  майор,  -  вы  действительно  отпустили
значительную часть ваших людей слушать проповедь под открытым  небом  в  тот
момент, когда мятежники каждую минуту могут наводнить страну?
   Гилфиллан опять презрительно усмехнулся и ограничился косвенным ответом:
   - Так-то люди от мира сего мудрее в поколении своем, чем дети света!
   - Однако, сэр, - сказал майор, - поскольку вы доставите этого джентльмена
в Стерлинг и передадите его  вместе  с  этими  бумагами  в  руки  коменданта
Блекни, я убедительно  прошу  вас  соблюдать  во  время  перехода  некоторые
строевые правила. Например, я посоветовал бы вам  вести  своих  людей  более
сомкнутым строем, так, чтобы каждый задний прикрывал переднего, и не  давать
им разбегаться,  как  гусям  на  выгоне,  а  для  предотвращения  внезапного
нападения я рекомендовал бы вам выделить небольшой дозор из  самых  надежных
солдат и выслать его вперед  под  командой  одного  караульного,  чтобы  при
приближении к деревне или к лесу... - Здесь майор оборвал свою  речь.  -  Но
так как я вижу, что вы меня не слушаете, мистер Гилфиллан,  я  полагаю,  что
мне не стоит утруждать себя дальнейшими указаниями. Вы, без сомнения,  лучше
моего знаете, какие меры принимать в этих случаях; но об одном  я  хотел  бы
вас предупредить: с этим джентльменом вы должны обращаться мягко и вежливо и
не подвергать его каким-либо стеснениям помимо тех, которые  необходимы  для
его охраны.
   - Я смотрел в свои инструкции, - сказал мистер Гилфиллан,  -  подписанные
достойным и набожным дворянином Уильямом, графом Гленкернским, и не нашел  в
них ни слова о том, что я должен слушаться каких-либо приказов или  указаний
по поводу моих действий со стороны майора Уильяма Мелвила из Кернврекана.
   Майор  Мелвил  покраснел  до  самых  своих  изрядно   напудренных   ушей,
выглядывавших из-под аккуратно, по-военному зачесанных буклей, тем более что
заметил улыбку, мелькнувшую на лице мистера Мортона.
   - Мистер Гилфиллан, - ответил он довольно резким тоном, - приношу  тысячи
извинений за то, что осмелился давать  наставления  такой  важной  особе.  Я
полагал, однако, не лишним, поскольку, если не ошибаюсь, в прошлом  вы  были
скотоводом, напомнить вам о разнице, существующей между  горцами  и  горными
породами скота; и если вам доведется встретить джентльмена,  побывавшего  на
военной службе и склонного поделиться  с  вами  своим  опытом,  советую  вам
выслушать его, ибо продолжаю думать, что никакого  вреда  вам  от  этого  не
будет.  Но  довольно.  Еще  раз  выражаю  надежду,  что,   конвоируя   этого
джентльмена, вы  будете  обращаться  с  ним  учтиво.  Мистер  Уэверли,  я  в
отчаянии, что нам приходится расставаться таким образом, но когда  вы  снова
появитесь в наших краях, уповаю принять вас в Кернврекане  радушнее,  нежели
это было возможно при настоящих обстоятельствах.
   С этими словами он пожал  руку  нашему  герою;  Мортон  так  же  дружески
попрощался с ним; и Уэверли, вскочив на свою лошадь, которую взял под  уздцы
один из  мушкетеров,  и  сопровождаемый  справа  и  слева  цепью  конвоиров,
долженствовавших воспрепятствовать его  побегу,  двинулся  вперед  вместе  с
Гилфилланом и  его  отрядом.  Ребятишки  провожали  их  вдоль  всей  деревни
криками: "Смотрите, смотрите, ведут вешать  джентльмена  с  юга,  того,  кто
стрелял в длинного кузнеца Джона Маклрота!"

Глава 36

Приключение

   Обедали в Шотландии шестьдесят лет  назад  в  два  часа.  Поэтому  мистер
Гилфиллан начал свой поход славным осенним деньком в четыре часа  пополудни,
надеясь, хотя Стерлинг лежал в восемнадцати милях от Кернврекана,  добраться
до него еще вечером, прихватив не больше двух часов темноты. Он  собрался  с
силами и бодро зашагал во главе своего отряда, поглядывая время  от  времени
на нашего героя с таким выражением, как если бы ему не терпелось завязать  с
ним спор. Наконец, не будучи в силах больше бороться с искушением, он  начал
отставать, поравнялся с лошадью своего пленника и,  пройдя  молча  несколько
шагов, внезапно заговорил:
   - Не можете ли сказать, кто был этот человек в черном платье, с головой в
муке, что стоял рядом с кернвреканским лэрдом?
   - Пресвитерианский пастор, - отвечал Уэверли.
   -  Пресвитерианин!  -  воскликнул  с  презрением  Гилфиллан.  -   Вернее,
несчастный эрастианин или скрытый прелатист, поборник  черной  Индульгенции,
один из тех онемевших псов, что и лаять-то толком не могут! Намешают в  свои
проповеди малость острастки да малость утешенья - и  ни  смысла  в  них,  ни
вкуса, ни жизни! Вы тоже, верно, в этом стаде воспитывались?
   - Нет, я принадлежу к англиканской церкви, - сказал Уэверли.
   - Тем же миром мазаны, - ответил ковенантец, - неудивительно, что они так
ладят. Кто бы подумал, что славное здание шотландской  церкви,  воздвигнутое
нашими  отцами  в  тысяча  шестьсот  сорок  втором  году,  будет  осквернено
плотскими стремлениями и греховными соблазнами нашего времени!  Эх,  кто  бы
подумал, что искусная резьба святилища будет так скоро повержена в прах!
   На эти жалобы, на которые  два-три  воина  отозвались  глубоким  вздохом,
Уэверли не счел нужным отвечать. Тогда мистер  Гилфиллан,  решив,  что  если
пленник не хочет вступать  в  спор,  так  пусть  по  крайней  мере  слушает,
продолжал свою иеремиаду <Иеремиады -  горькие  сетования,  подобные  жалобе
библейского пророка Иеремии, плакавшего над развалинами Иерусалима.>:
   - Чего же после этого удивляться, если по недостатку в усердии  к  службе
церковной и к исполнению повседневных своих  обязанностей  священнослужители
соглашаются зависеть от чужой милости, принимают подачки, произносят клятвы,
приносят присяги и совращаются с пути  истинного,  -  чего  же  после  этого
удивляться, что вы, сэр, и другие такие же несчастные  трудитесь  воздвигать
вавилонскую  башню  беззакония,  как  в  кровавые  дни  гонений  и  избиения
праведников?  Вот  если  бы  вы  не  были  ослеплены  всякими  милостями   и
благоволениями, услугами и наслаждениями, службами да наследствами и прочими
соблазнами этого грешного мира, я мог бы доказать вам по священному писанию,
что предмет ваших упований - не более как грязная тряпка и что ваши стихари,
и ризы, и облачения - лишь обноски великой  блудницы,  восседающей  на  семи
холмах и пьющей из чаши омерзения <...обноски великой блудницы,  восседающей
на семи холмах и пьющей из чаши омерзения... - то есть римской  католической
церкви (Рим расположен на  семи  холмах).  Гилфиллан  упрекает  англиканскую
церковь за то, что в  ней  сохранилось  много  элементов  католицизма.>.  Но
полагаю, что ухо ваше, обращенное ко мне, так же глухо, как ухо гадюки;  да,
без сомнения,  вы  обмануты  чарами  вавилонской  блудницы,  и  торгуете  ее
товаром, и опьянены чашей ее прелюбодеяний!
   Сколько времени этот военный богослов мог бы продолжать свои обличения, в
которых он не щадил никого, кроме рассеянных остатков "горнего народа",  как
он называл их, совершенно неясно. Предмет его был обширен, голос - могуч,  а
память - неистощима; трудно