- Она  принадлежит  твоей  квартире,  а этою последнею, как я слышал от
тебя  самого,  владели  твои предки более ста лет. Я знаю закон. Он говорит,
что  все, находившееся в течение ста лет в бесспорном обладании одной семьи,
принадлежит ей в качестве собственности.
     - Эта мозаика принадлежит дворцу!
     - Я  утверждаю противное. Она составная часть твоего родового жилища, и
ты свободно можешь располагать ею.
     - Она принадлежит дворцу!
     - Нет  и  еще  раз нет. Владелец ее - ты! Завтра рано утром ты получишь
двенадцать  аттических  талантов  золотом, а позднее я, с помощью сына, выну
картину,  уложу  ее и в сумерки отправлю отсюда. Позаботься о ковре, которым
мы  временно  можем  покрыть пустое место. Сохранение этого дела в тайне для
меня, конечно, так же важно, как для тебя самого, и даже гораздо важнее.
     - Мозаика  принадлежит  дворцу!  -  закричал  смотритель  на  этот  раз
громким  голосом.  -  Слышишь  ли  ты? Она принадлежит дворцу, и я переломаю
ребра тому, кто к ней прикоснется!
     С  этими  словами  Керавн  встал.  Он  пыхтел,  его  щеки  и  лоб стали
вишневыми,  и кулаки, поднятые на купца, дрожали. Габиний в страхе попятился
назад и спросил:
     - Так ты не желаешь моих двенадцати талантов?
     - Я  желаю... желаю... - прохрипел Керавн, - я желаю тебе показать, как
я  обращаюсь  с  тем,  кто  принимает  меня за мошенника. Вон, негодяй, и ни
слова  больше  о  картине и о воровстве впотьмах, иначе я нагоню на твою шею
ликторов префекта и велю заковать тебя в железо, подлый грабитель!
     Габиний  поспешно отступил к двери, но еще раз обратился к стонавшему и
сопевшему колоссу и крикнул ему, переступая за порог:
     - Береги свой хлам! Мы еще поговорим с тобой!
     Когда  Селена и Арсиноя вернулись в комнату, отец сидел на ложе, тяжело
дыша и низко опустив голову.
     В испуге они подошли к нему, а он только повторял:
     - Воды, глоток воды. Этот вор, бездельник...
     Без  всякой  душевной  борьбы  этот  нуждающийся  человек  отказался от
денег,  которые  могли  обеспечить ему и его семейству хорошую будущность, а
между  тем  он  не  только такую сумму, но и вдвое большую не поколебался бы
занять  у  бедного  или  у  богатого,  хотя знал бы наверное, что никогда не
будет в состоянии возвратить ее.
     Он  нисколько  не  гордился  своим  поступком,  находя  его  совершенно
естественным   для   человека   благородного   македонского   происхождения.
Согласиться   на   предложение   Габиния  было  для  него  делом  совершенно
выходившим за пределы возможного.
     Но  где теперь найти денег для костюма Арсинои? Каким образом исполнить
обещание, данное в собрании граждан?
     Целый  час  он  лежал  в  раздумье.  Затем  он взял из ларца навощенную
табличку  и  начал  писать на ней письмо к префекту. Он желал предоставить в
распоряжение  Титиана, для императора, мозаичную картину, находившуюся в его
квартире.  Но  Керавн  не довел своего писания до конца, скоро запутавшись в
высокопарных  фразах.  Наконец  он  отчаялся  в  успехе своей работы, бросил
неоконченное письмо в ларь и лег спать.


X

     В  то время как в квартире смотрителя царила забота, а печаль, опасение
и  разочарование, подобно тяжелым тучам, омрачали его обитателей, в зале муз
шло веселое пиршество и раздавался смех.
     Юлия,   жена   префекта,   прислала   Понтию   на   Лохиаду   тщательно
приготовленный   ужин,  достаточный  для  шести  голодных  желудков,  и  раб
архитектора,  принявший  этот ужин, распаковавший его и поставивший блюдо за
блюдом  на  скромнейший  из  столов,  поспешил  к  своему  господину,  чтобы
показать ему все эти чудеса кулинарного искусства.
     При  виде  такого  чрезмерного  изобилия  благ Понтий покачал головой и
пробормотал про себя:
     - Титиан принимает меня за крокодила или, вернее, за двух крокодилов.
     Затем  он  отправился к загородке ваятеля, где застал Папия, и попросил
обоих  разделить  с  ним  присланные  кушанья. Кроме того, он пригласил двух
живописцев  и  превосходнейшего  из всех мастеров мозаики, которые трудились
целый  день  над восстановлением старых полинявших изображений на потолках и
полах.  За  хорошим  вином и веселым разговором блюда, кувшины и миски скоро
были опустошены.
     Кто   в  течение  многих  часов  шевелит  мозгами  или  руками  или  же
одновременно  и  тем  и  другим,  тот не может не проголодаться; а здесь все
художники,  приглашенные  Понтием на Лохиаду, несколько дней подряд работали
до изнеможения.
     Каждый  старался  превзойти себя прежде всего, конечно, для того, чтобы
угодить  высокочтимому  Понтию  и  себе  самому,  но  также  и  затем, чтобы
представить  императору  образчик  своего  искусства  и  показать  ему,  как
работают в Александрии.
     Один   из   живописцев   предложил   устроить   настоящую   попойку   и
председателем  пиршества  избрать  ваятеля  Папия,  который  столько  же был
известен   за  превосходного  застольного  оратора,  сколько  и  в  качестве
художника.
     Но  хозяин Поллукса уверял, что он не может принять этой чести, так как
она  принадлежит  достойнейшему из них - человеку, который за несколько дней
перед  этим  вступил в пустой дворец и там, словно второй Девкалион*, вызвал
к  жизни  таких  благородных  художников,  здесь собравшихся, и многие сотни
работников  и  притом  создал  их  не  из  пластического камня, а из ничего.
Добавив  затем,  что  сам  он  умеет  лучше  владеть  молотком и резцом, чем
языком,  и  не  научился  искусству говорить застольные речи, Папий высказал
пожелание, чтобы пирушкой руководил Понтий.
     ______________
     *  Девкалион  и  жена  его  Пирра были единственными людьми, спасенными
Зевсом  от  великого  потопа.  Чтобы  возродить  род людской, они, по совету
дельфийского  оракула,  бросали  позади  себя  камни.  Из  камней, брошенных
Девкалионом, возникли мужчины, а из камней, брошенных Пиррой, - женщины.

     Но  ему  не было суждено довести свою рацею до конца, потому что в залу
муз  поспешно вошел дворцовый привратник Эвфорион, отец молодого Поллукса, с
письмом в руке, которое он подал архитектору.
     - К  безотлагательному  прочтению,  -  сказал  он  при  этом,  кланяясь
художнику  с  театральным  достоинством.  -  Ликтор  префекта вручил мне это
послание,  которому  (если  бы  все  шло  согласно  моим  желаниям)  суждено
принести тебе счастье... Замолкните, паршивки, не то убью!
     Эта  угроза,  по  тону плохо гармонировавшая с обращением, рассчитанным
на  слух  великих  художников,  относилась  к  трем четвероногим грациям его
жены,  которые,  против его воли, последовали за ним и с лаем прыгали теперь
вокруг стола, где стояли скудные остатки съеденного ужина.
     Понтий любил этих собачонок и, раскрывая письмо префекта, сказал:
     - Приглашаю  этих  трех малюток в гости на остатки нашего ужина. Дай им
только  то,  что им пригодно, Эвфорион, а что покажется тебе более приличным
для твоего собственного желудка, то кушай на здоровье.
     Пока  архитектор,  сперва  бегло,  а  потом  более  внимательно,  читал
принесенное  послание,  певец  положил на тарелку несколько хороших кусочков
для  любимиц  своей  жены и наконец приблизил к своему орлиному носу блюдо с
последним оставшимся паштетом.
     - Для  людей  или для собак? - спросил он своего сына, указывая пальцем
на паштет.
     - Для   богов,   -  отвечал  Поллукс.  -  Отнеси  его  матушке.  Она  с
удовольствием хоть раз вкусит амброзии*.
     ______________
     * Амброзия - пища богов.

     - Желаю  весело  провести вечер, - вскричал певец, поклонился осушавшим
кубки  художникам  и  вышел с паштетом и с своими тремя собачонками из залы.
Пока  он  шагал по палате своими длинными ногами, Папий вновь поднял кубок и
начал было:
     - Итак, наш Девкалион, наш Сверхдевкалион!..
     - Извини,  -  сказал Понтий, - если я перебью твою речь, начало которой
обещало  так  много.  Это письмо содержит в себе важные известия. На сегодня
попойка окончена. Отложим же наш симпосий* и твою застольную речь.
     ______________
     * Симпосий - пир.

     - Это не застольная речь, ибо, если скромный человек...
     Но тут Понтий вторично перебил его:
     - Титиан  пишет  мне,  что намерен приехать сегодня вечером на Лохиаду.
Он  может  явиться  каждую  минуту,  и  притом не один, а с моим собратом по
искусству  -  Клавдием  Венатором  из  Рима.  Он  будет  помогать мне своими
советами.
     - Я  еще  никогда  не  слыхал  этого  имени,  -  сказал  Папий, имевший
обыкновение интересоваться и личностью, и произведениями других художников.
     - Это  удивляет  меня,  -  возразил  Понтий, складывая двойную дощечку,
содержащую в себе уведомление, что император приедет сегодня.
     - Понимает он что-нибудь?
     - Больше, чем все мы, - отвечал Понтий. - Это знаменитость.
     - Превосходно!  -  воскликнул  Поллукс.  -  Я  охотно смотрю на великих
людей.  Когда  они  глядят тебе в глаза, то всегда кажется, будто кое-что из
их  богатства  переливается  в  тебя;  тогда  невольно  расправляешь мышцы и
думаешь:  а  хорошо  бы  когда-нибудь  дорасти  хотя бы до подбородка такого
человека.
     - Только  не предавайся болезненному честолюбию, - прервал Папий своего
ученика  тоном  увещания.  -  Не  тот  достигает  величия, кто становится на
цыпочки, а тот, кто прилежно выполняет свой долг.
     - Он-то  свой  долг  выполняет  добросовестно...  да  и  все мы тоже, -
возразил  архитектор  и  положил руку на плечо Поллукса. - Завтра с восходом
солнца  пусть  каждый  будет  на  своем  посту.  Ради моего коллеги всем вам
надлежит явиться вовремя.
     Художники встали с выражением благодарности и сожаления.
     - Продолжение  этого вечера еще за тобой, - крикнул один из живописцев,
а Папий, прощаясь с Понтием, сказал:
     - Когда  мы  соберемся снова, я покажу тебе, что разумею под застольной
речью. Она, вероятно, будет посвящена твоему римскому гостю.
     - Мне  любопытно  знать:  что  скажет он о нашей Урании? Поллукс хорошо
выполнил  свою  часть работы, а я недавно уделил для нее один часок, который
принесет  ей  пользу.  Чем проще наш материал, тем больше я буду радоваться,
если эта статуя понравится императору: ведь он сам немножко ваятель.
     - Что,  если бы это услыхал Адриан? - вмешался один из живописцев. - Он
желает  прослыть  гениальным, первым художником нашего времени. Говорят, что
он  велел  лишить  жизни  великого архитектора Аполлодора*, который соорудил
такие  великолепные  постройки  для  Траяна.  А  за  что?  За  то,  что этот
превосходный  человек  поступил однажды с царственным пачкуном, как с плохим
архитектором, и не захотел одобрить его план храма Венеры.
     ______________
     *  Аполлодор  из  Дамаска (ок. 60-125 гг. н.э.) - знаменитый архитектор
эпохи Траяна.

     - Сплетни!  -  возразил  Понтий  на  это  обвинение. - Аполлодор умер в
темнице;   но  его  заключение  туда  имеет  мало  связи  с  его  приговором
относительно  работ  императора...  Извините меня, господа, я должен еще раз
посмотреть мои чертежи и сметы.
     Архитектор удалился, но Поллукс продолжал начатый разговор.
     - Я  только  не  понимаю, - сказал он, - каким образом человек, который
одновременно  занимается  столькими  искусствами,  как  Адриан,  и  при этом
заботится  о  государстве  и  управлении,  сверх  того,  страстный охотник и
вдобавок  предается  разному  ученому  вздору, может снова собрать свои пять
чувств,  разлетевшихся  в  разные стороны, когда ему захочется употребить их
исключительно   на   одно   какое-нибудь  искусство.  В  его  голове  должно
образоваться  нечто  вроде  только  что уничтоженного нами салата, в котором
Папий  открыл  три сорта рыбы, белое и черное мясо, устриц и еще пять других
составных частей.
     - И  кто  же  станет отрицать, - прервал его Папий, - что если талант -
отец,   а   усидчивость   -  мать  всякой  художественной  деятельности,  то
упражнение  должно  быть  воспитателем  художника?  С  тех  пор  как  Адриан
занимается  ваянием  и  живописью,  занятие  этими  искусствами вошло в моду
везде   и  здесь  тоже.  В  числе  богатых  молодых  людей,  посещающих  мою
мастерскую,  есть  весьма  даровитые,  но  ни один из них не выполнил ничего
настоящего,  потому  что  гимнасий*, бани, бои перепелов, пиры и еще невесть
что  отнимают у них слишком много времени, так что из упражнений в искусстве
ничего не выходит.
     ______________
     *  Гимнасий  -  здание  для  обучения  греческого  юношества физическим
упражнениям,  с  крытыми  и  открытыми  помещениями,  перистилем,  банями  и
комнатами для ученых бесед (экседрами).

     - Да,  -  вставил  один  из  живописцев,  -  без  принуждения, без муки
ученичества  никто  не  дойдет  до  свободного и радостного творчества. Но в
риторической  школе,  на  охоте  и  на  войне  нельзя брать уроки рисования.
Только  тогда,  когда ученик научится сидеть смирно и корпеть над работой по
шести  часов  сряду,  я  начинаю  верить,  что  из  него  выйдет  что-нибудь
порядочное. Не видал ли кто из вас какого-либо из произведений императора?
     - Я  видел,  -  сказал  мозаист.  -  Несколько  лет тому назад мне была
прислана  по  приказанию  Адриана  его  картина.  Я  должен  был снять с нее
мозаичную  копию.  Она  изображала  плоды  - дыни, тыквы, яблоки - и зеленые
листья.  Рисунок  был  посредственным;  яркость красок переходила за пределы
дозволенного,   но   композиция   мне  понравилась  своей  округленностью  и
полнотою.  Большие  плоды  под  пышными, сочными листьями имели в себе нечто
столь  чудовищное,  как  будто  выросли  в садах богини изобилия; но в целом
все-таки  чувствуется  кое-что...  При  выполнении копии я смягчил несколько
цвета.   Вы  можете  видеть  эту  копию  у  меня.  Она  висит  в  зале  моих
рисовальщиков.  Богатей  Неальк  велел  в  своей  мастерской  сделать  по ее
рисунку  ковер, которым Понтий приказал обить стену рабочей комнаты вон там;
а я ради нее истратился на красивую раму.
     - Скажи лучше - ради ее автора!
     - Или  еще  лучше  - ввиду его возможного посещения твоей мастерской, -
засмеялся  самый  разговорчивый  из живописцев. - Не зайдет ли император и к
нам?  Я  желал  бы  продать  ему  мою  "Встречу  Александра  в храме Юпитера
Аммона"*.
     ______________
     *  Аммон  -  египетский  бог,  которого  греки  позднее  отождествили с
Юпитером.  Оракул  в  храме  Аммона  (в ливийском оазисе) признал Александра
Великого сыном Юпитера.

     - Надеюсь,  что  при назначении цены ты поступишь с ним по-товарищески,
- с усмешкой заметил его собрат.
     - Я последую твоему примеру, - возразил первый.
     - При  этом ты не прогадаешь, - воскликнул Папий, - ибо Евсторгий знает
цену  своим  творениям.  Впрочем,  если  Адриан  будет  делать  заказы  всем
художникам,  в  искусстве  которых  он  маракует немного, то ему понадобится
особый флот для отправления в Рим своих покупок, - сказал Папий.
     - Говорят,  -  засмеялся  Евсторгий, - что он среди поэтов - живописец,
среди  живописцев - ваятель, среди музыкантов - астроном, среди художников -
софист,  то  есть  что он с некоторым успехом занимается всеми искусствами и
науками как побочным делом.
     В  это  время Понтий вернулся к художникам, окружившим стол, на котором
стоял  большой  кувшин  с  разбавленным  вином.  Он  услыхал последние слова
живописца и, прервав его, заговорил:
     - Но,  мой  друг,  ты  забываешь,  что  между  правителями, и не только
нынешними,  он - правитель в полнейшем значении этого слова. Конечно, каждый
из  вас  превосходит его в своем искусстве, но как велик человек, который не
с  праздным  любопытством,  а  серьезно  и  умело приближается ко всему, что
только  мог  обнять  ум  и  что  только могло создать творческое воображение
художника!  Я  знаю  его,  и мне известно, что он любит даровитых мастеров и
старается  поощрять их с царскою щедростью. Но у него есть уши повсюду, и он
быстро   становится   неумолимым   врагом   каждого,   кто   раздражает  его
щепетильность.  Поэтому  сдерживайте  теперь  ваши  вольные  александрийские
языки  и  помните,  что мой коллега, которого я ожидаю из Рима, очень близко
стоит  к  Адриану.  Он  его  сверстник, даже похож на него, и не утаивает от
императора  ничего,  что  только  слышит  о  нем. Итак, оставьте болтовню об
Адриане  и  не судите дилетанта в пурпурной мантии строже, чем ваших богатых
учеников,  для  произведений  которых  у вас с такой легкостью появляются на
губах  слова "премило", "удивительно", "прелестно", "прехорошенькая вещица".
Не  примите  моего предостережения в дурном смысле. Вы понимаете, что я хочу
сказать?
     Последние  слова  были  произнесены тем тоном мужественной искренности,
который  был  свойствен  густому  голосу Понтия и внушал полное доверие даже
людям несговорчивым.
     Произошел  обмен  прощальных  приветствий  и  рукопожатий,  и художники
оставили  залу,  а  раб  вынес сосуд с вином и вытер стол, на котором Понтий
начал раскладывать свои планы и сметы.
     Но  он  недолго  оставался  один,  потому что скоро возле него очутился
Поллукс и сказал с комическим пафосом, приложив палец к носу:
     - Я выскочил из своей клетки, чтобы высказать тебе кое-что...
     - Что такое?
     - Близится  час,  когда  я  надеюсь  воздать тебе за все благодеяния, в
разное   время   оказанные  тобой  моему  желудку.  Мать  моя  может  завтра
предложить  тебе  капусту  с  колбасками.  Раньше  никак  нельзя  было,  ибо
единственный  в  своем  роде  колбасник, царь своего цеха, лишь раз в неделю
готовит  свои  сочные  цилиндрики.  Несколько  часов  тому назад он закончил
колбаски,  а  мать к завтраку разогреет благородное кушанье, заготовленное с
нынешнего  вечера.  Ибо  -  истинно говорю тебе - лишь в подогретом виде оно
становится  идеалом этого рода произведений. Последующими за сим сластями мы
опять-таки  будем  обязаны  искусству  моей  матери, а веселяще-утомительной
частью (то есть разгоняющим мрачные заботы вином) - моей сестре.
     - Я  приду,  -  отвечал  Понтий, - если наш гость оставит мне свободный
часок,  и  заранее  радуюсь  вкусному  блюду.  Но,  развеселый певун, что ты
знаешь о мрачных заботах?
     - Да  ты  говоришь  гекзаметром, - возразил Поллукс, - а я тоже от отца
(который  в часы, свободные от охранения ворот, поет и сочиняет) унаследовал
досадную  необходимость  говорить  ритмически, как только что-нибудь заденет
меня за живое.
     - Сегодня  ты  был молчаливее, чем обыкновенно, и все же ты казался мне
невероятно  довольным.  Не  только  твое  лицо,  но и весь ты, долговязый, с
головы до пят выглядел как сосуд радости.
     - Да  ведь  и свет прекрасен! - воскликнул Поллукс, сладко потянулся и,
сложив руки над головой, воздел их к небу.
     - Не произошло ли что-нибудь особенно для тебя приятное?
     - Этого  и  не  надо,  так  как  я живу здесь в прекраснейшем обществе,
работа  идет  на  лад  и...  зачем  мне  скрывать... нынче произошло и некое
событие: я встретил старую знакомую.
     - Старую?
     - Я  знаю ее уже шестнадцать лет; но когда я видел ее в первый раз, она
еще лежала в пеленках.
     - Итак,  этой  почтенной  приятельнице  целых  шестнадцать  лет,  самое
большее  -  семнадцать. Благосклонен ли Эрот к счастливцу или счастье только
шествует в его свите?
     Покуда   архитектор   задумчиво   произносил   этот   вопрос,   Поллукс
внимательно прислушивался и сказал:
     - Что  происходит  там  во  дворе  в  такой  поздний час? Слышишь ли ты
густой лай большой собаки среди звонкого щебетания трех граций?
     - Это  Титиан везет римского архитектора, - сказал Понтий в волнении. -
Я  пойду  к  нему  навстречу.  И  еще  раз  говорю,  мой  друг,  у тебя тоже
александрийский  язычок.  Остерегайся  шутить  в присутствии этого римлянина
над  художественными  произведениями  императора.  Повторяю  тебе:  человек,
который  едет