всем   доступным   ей   красноречием  пыталась  убедить
легкомысленную  девушку,  просила и умоляла ее решительно объявить отцу, что
она,  подобно  Селене, тоже не примет участия в предстоящем шествии. Арсиноя
же  сперва  сердито  оборвала  ее,  а  потом  заплакала  и наконец строптиво
заявила,  что,  может  быть, какой-нибудь выход еще найдется и что Селена не
смеет запрещать то, что отец разрешил.
     Селена  охотнее  всего разбудила бы Арсиною, спавшую рядом с нею мирным
сном,  но  она уже привыкла нести одна все домашние заботы, привыкла также и
к  тому, что сестра с досадой отстраняла ее всякий раз, когда та пыталась ее
образумить, и потому оставила ее в покое.
     У  Арсинои  было доброе, нежное сердце, но она была молода, прекрасна и
суетлива.  Ласковыми  словами  можно  было  добиться  от нее всего. А Селена
постоянно  заставляла  ее  чувствовать  свое превосходство благодаря большей
зрелости характера.
     Поэтому   не   было   дня,  чтобы  между  этими  столь  различными,  но
расположенными  друг  к  другу  сестрами  дело  не доходило до ссоры и слез.
Арсиноя  всегда  первая  предлагала  примирение, но Селена редко отвечала на
самые  ласковые  слова  сестры  более дружелюбными выражениями, чем "брось!"
или  "знаю  уж,  знаю!". Ее обращение внешне носило печать бессердечности, и
нередко  она  доходила  даже  до  слов,  звучавших  враждой.  Сотни  раз они
ложились  в  постель,  не  пожелав  друг  другу  доброй  ночи,  и  еще  чаще
обходились без приветствия по утрам.
     Арсиноя  любила  говорить,  но  в  присутствии  Селены  была молчалива;
Селена  радовалась  немногому,  Арсиноя  - всему, что веселит юность; Селена
заботилась  о житейских нуждах детей, Арсиноя - об их играх и куклах. Первая
охраняла  и  наставляла  их  с  боязливой  заботливостью, прозревая в каждой
мелкой  шалости  зачаток  будущего порока; вторая склоняла их к шалостям, но
зато  раскрывала  их  сердца для веселья и поцелуями достигала большего, чем
Селена - упреками.
     Селена,  когда  ей нужно было что-нибудь от детей, должна была звать их
по  нескольку  раз,  а  к Арсиное они бежали сами, как только завидят ее; их
сердца  принадлежали  Арсиное, и это было обидно Селене, которая видела, что
ее  сестра  своими  шалостями  в  праздные  часы добивается более сладостной
награды,  чем  она  своими  заботами, усилиями и тяжелой работой, за которой
она часто проводила целые ночи.
     Однако  же  дети  никогда не бывают совсем несправедливы, только платят
они  сердцем, а не головой; кто дарит им более теплую любовь, тому они часто
ее  возвращают.  Конечно, в эту ночь Селена не с чувством сестры смотрела на
спящую Арсиною, да и та уснула не с очень любезными словами на устах.
     Однако  обе  сестры  горячо  любили  друг  друга,  и если бы кто-нибудь
попытался  хоть  одним словом задеть одну в присутствии другой, то тотчас же
узнал  бы,  какая  искренняя  привязанность соединяет оба эти столь различно
созданных сердца.
     Но  ни  одна  девятнадцатилетняя  девушка  не  страдает  бессонницей  в
течение  всей ночи. И Селеной изредка овладевал сон на какие-нибудь четверть
часа, и каждый раз ей при этом снилась сестра.
     Один  раз  привиделась  ей  Арсиноя,  наряженная царицей и преследуемая
безобразными  ругательствами  нищих  детей.  Затем  она видела, как сестра в
шаловливой  возне  с  Поллуксом  разбила  бюст  матери,  стоявший на круглой
площадке  под  их  балконом.  Наконец  ей  приснилось,  что  сама она, как в
детстве,  играет  со  скульптором  в  саду  у  привратника; они вдвоем лепят
пирожки  из  песка,  а Арсиноя бросается на едва готовые пирожки и топчет их
ногами.
     Крепкого,  освежающего  сна  юности,  сна  без  сновидений,  прекрасная
бледная  девушка  не  знала уже давно: ибо сладкая дрема снисходит скорее на
тех,  кто  днем отдыхает, чем на чрезмерно утомленных, а такой Селена бывала
каждый вечер.
     Каждую  ночь  она  видела  сны,  но  они  всегда  были печальны или так
ужасны,  что  она  нередко  сама  просыпалась  от  своих пугливых стонов или
громким  криком  нарушала  крепкий  сон  Арсинои.  Отца эти испуганные вопли
никогда  не  будили, ибо он немедленно после отхода ко сну начинал храпеть и
переставал  только  тогда, когда вставал с постели Селена раньше всех в доме
(даже  раньше невольников) принималась за работу. А сегодня из-за бессонницы
приближение зари казалось ей освобождением.
     Когда  она  встала, было еще совершенно темно, но она знала, что восход
декабрьского  солнца уже недолго заставит себя ждать. Не обращая внимания на
других  спящих  и  не  давая  себе труда ходить тише или делать свое дело не
шумя,   она   зажгла   светильник,  умылась,  привела  волосы  в  порядок  и
постучалась  в  дверь  к своим старым рабам; они заспанными голосами и зевая
проговорили  "сейчас"  и  "слышим".  Селена  вошла  в  комнату  отца и взяла
кувшин, чтобы принести для него воды.
     Лучший  водоем  дворца  находился  на  маленькой  террасе,  на западной
стороне.  Он  наполнялся  водой  из городского водопровода и состоял из пяти
мраморных  чудовищ,  которые  на  своих  извивавшихся рыбьих хвостах держали
раковину,  где  покоился  бородатый  речной  бог.  Лошадиные  головы чудовищ
извергали  воду  в  большой  бассейн,  который  в  течение столетий зарастал
зелеными волокнами водяных растений.
     Чтобы  достигнуть  этого  фонтана,  Селена  должна  была  пройти  через
коридор, к которому прилегали комнаты, занимаемые императором и его свитой.
     Она  знала, что архитектор из Рима остановился в Лохиадском дворце (ибо
около  полуночи  у  нее попросили для него мяса и соли), но в каких комнатах
его поместили - этого ей никто не сказал.
     Когда  она вступила теперь на тот путь, по которому проходила ежедневно
в  один  и  тот  же  час,  в  душу ее прокралось чувство какой-то боязни. Ей
показалось,  что  здесь  как  будто  не  все  находится  в  таком  виде, как
обыкновенно;  и  когда  она  поставила  ногу  на последнюю ступень лестницы,
которая  вела  вверх  к  коридору,  и  подняла  свой  светильник выше, чтобы
посмотреть,   откуда  послышался  ей  шум,  то  увидела  в  полумраке  нечто
страшное,  что  приближалось к ней и походило на собаку, только было больше,
гораздо больше обыкновенной собаки.
     От страха у Селены застыла в жилах кровь.
     Несколько  мгновений  она  стояла точно завороженная и сознавала только
то,  что  ворчание и скрежет, которые она слышала, имеют враждебный характер
и угрожают ей.
     Наконец  она  собралась  с  духом, чтобы повернуть назад и обратиться в
бегство;  но  в  то  же  мгновение  за  нею  раздался громкий яростный лай и
послышались  быстрые  прыжки  чудовища,  которое гналось за нею по каменному
полу прохода.
     Она  почувствовала  стремительный  толчок.  Кувшин  вылетел из ее рук и
разбился  на  тысячу  черепков.  Сбитая  с  ног  какой-то теплой, шершавой и
страшной массой, она упала на землю.
     Жалобный  крик  девушки  раздался громким эхом среди пустого коридора и
разбудил спавших вблизи людей.
     - Посмотри,  что  там  такое?  -  крикнул  Адриан  своему рабу, который
тотчас же вскочил на ноги и схватился за меч и щит.
     - Собака,  кажется,  напала  на какую-то женщину, которая хотела пройти
здесь, - отвечал Мастор.
     - Оттащи  ее  назад,  но  не  бей!..  - закричал император ему вслед. -
Аргус только исполнил свой долг.
     Раб  побежал  как  можно скорее вдоль прохода и громко позвал собаку по
имени.
     Но  другой  человек  оттащил  Аргуса  от  его  жертвы.  То был Антиной,
комната  которого  находилась  у самого места этого нападения и который, как
только  услышал  лай  Аргуса  и  крик Селены, поспешил удержать пса, страшно
злого на страже и в потемках.
     Когда  показался  Мастор,  юноше  только что удалось оттащить Аргуса от
Селены,  лежавшей  на  ступенях,  которые вели к проходу. Прежде чем Антиной
добежал до нее, Аргус уже стоял над нею, ворча и скаля зубы.
     Собака,  вскоре усмиренная успокаивающими и укоризненными словами своих
друзей,  опустила  голову  и  тихо отошла в сторону. Антиной встал на колени
возле  лежавшей в обмороке девушки, на которую сквозь широкое отверстие окна
падал ранний свет пробуждавшегося утра.
     С  беспокойством всматривался юноша в бледное лицо Селены; он приподнял
ее  неподвижные  руки  вверх и искал на ее светлой одежде следы крови, но их
не оказалось.
     Заметив, что она дышит и что губы ее шевелятся, он крикнул Мастору:
     - Кажется,  Аргус только повалил ее, но не укусил. Она лишилась чувств.
Беги  скорей  в  мою  комнату  и  принеси мне голубоватую скляночку из моего
ящика с мазями, а также кубок с водой.
     Раб свистнул собаке и поспешил исполнить приказание.
     Антиной  продолжал  стоять  на  коленях  возле  безжизненной  девушки и
приподнял голову, украшенную мягкими густыми волосами.
     Как  прекрасны  были  эти  мраморно-бледные  благородные  черты,  каким
трогательным  казалось  ему  болезненное  подергивание ее губ, и как приятно
было   этому   избалованному   императорскому   любимцу,   которому   любовь
навязывалась  сама  повсюду,  где бы он ни появлялся, по собственному почину
выказать себя сострадательным и готовым помочь.
     - Очнись  же,  очнись!  - говорил он Селене. Но она не шевелилась, и он
все с большей настойчивостью и нежностью повторял: - Да очнись же!..
     Она  не слышала его призыва и оставалась без движения даже тогда, когда
он,  краснея,  накинул  на  ее  обнаженное  плечо  пеплум*,  сорванный с нее
собакой.
     ______________
     *  Пеплум,  или  пеплос,  -  древнегреческая  и  римская верхняя одежда
свободного  покроя,  обычно  застегивавшаяся  пряжкой на левом плече, правое
плечо оставалось открытым.

     В  это  время  явился  Мастор  с  водой и голубым флакончиком и, вручив
вифинцу то и другое, поспешно удалился со словами:
     - Император зовет меня.
     Антиной  положил  голову  девушки  к  себе на колени. Смочив лоб Селены
оживляющей  влагой,  он  дал  ей вдохнуть запах крепкой эссенции в склянке и
опять громким и задушевным тоном проговорил:
     - Да очнись же, приди в себя!..
     На  этот  раз  ее  бескровные  губы  раскрылись  и  показали  два  ряда
маленьких   снежно-белых   зубов;   веки,   скрывавшие  ее  глаза,  медленно
приподнялись.
     С  глубоким вздохом облегчения Антиной поставил стакан и флакон на пол,
чтобы  поддержать  ее;  но  едва он снова повернулся к ней, как она быстро и
порывисто   поднялась   и  в  смертельном  страхе,  обвив  руками  его  шею,
вскричала:
     - Спаси меня, Поллукс, спаси! Чудовище проглотит меня!..
     Антиной,  испугавшись,  хотел  схватить  руки девушки, но они бессильно
упали.
     Селена  затряслась,  точно  охваченная  лихорадочной  дрожью. Она снова
подняла руки и приложила их к вискам с выражением страха и смущения в лице.
     - Что это значит?.. Кто ты? - тихо спросила она.
     Он  быстро встал с пола и, поддерживая девушку при ее попытке подняться
и встать на ноги, сказал:
     - Благодарение  богам, ты жива! Наш большой пес свалил тебя на землю. У
него такие страшные зубы.
     Селена  стояла  теперь против юноши; при последних словах его она снова
вздрогнула.
     - Ты чувствуешь боль?.. - с беспокойством спросил Антиной.
     - Да, - отвечала она глухим голосом.
     - Он укусил тебя?..
     - Кажется, нет. Подними вон там пряжку; она упала с моего пеплума.
     Вифинец  поспешно  исполнил  ее  просьбу;  прикрепляя  одежду  на своем
плече, девушка спросила вторично:
     - Кто ты?.. Каким образом попала молосская собака в наш дворец?
     - Она  принадлежит...  она принадлежит нам. Мы приехали поздно вечером,
и Понтий...
     - Значит, ты принадлежишь к свите архитектора из Рима?..
     - Да. Но кто ты сама?..
     - Я - дочь дворцового смотрителя Керавна, Селена.
     - А кто такой Поллукс, которого ты, очнувшись, звала на помощь?
     - Какое тебе до этого дело?..
     Антиной покраснел и отвечал в смущении:
     - Я  испугался,  когда ты так порывисто вскочила с его именем на устах,
после того как я привел тебя в чувство при помощи воды и этой эссенции.
     - Я  бы  и  без  того  очнулась,  а  теперь  могу  дойти сама. Тот, кто
приводит  в  чужой  дом  злых  собак, должен лучше смотреть за ними. Привяжи
крепче  своего  пса,  потому что дети, мои маленькие сестры и брат, проходят
здесь,  когда  им  хочется выйти на свежий воздух. Благодарю тебя за помощь.
Где же мой кувшин?..
     При  этих  словах она начала искать глазами прекрасный сосуд, который в
особенности  любила  ее  покойная  мать.  Увидав  его разбитым на куски, она
всхлипнула и вскричала с раздражением:
     - Это гнусно!
     С  этим  возгласом  она  повернулась  к  Антиною  спиной и пошла домой,
осторожно ступая на левую ногу, в которой чувствовала сильную боль.
     Юноша   молча  смотрел  на  удалявшуюся  стройную  фигуру  Селены.  Ему
хотелось  последовать  за  девушкой,  высказать  ей, как прискорбен для него
этот  несчастный  случай,  и  объяснить,  что  собака  принадлежит не ему, а
другому человеку, но он не посмел.
     Она  давно  уже исчезла из его глаз, а он все еще стоял на том же самом
месте.  Наконец он собрался с силами, медленно пошел в свою комнату, сел там
на  постель  и  мечтательно  смотрел  на  пол  до тех пор, пока император не
заставил его очнуться.
     Селена едва удостоила юношу взглядом.
     Она  чувствовала боль не только в левой ноге, но и в затылке, где зияла
рана. Ее густые волосы задержали кровь.
     Она  была  в  совершенном  изнеможении,  и  потеря прекрасного кувшина,
который  теперь  придется заменить новым, причиняла ей такую сильную досаду,
что она даже не обратила внимания на красоту фаворита.
     Медленно,  усталой  походкой,  вошла она в комнату, где отец уже ожидал
ее.  Он привык получать воду постоянно в один и тот же час, и так как Селена
запоздала  теперь  больше,  чем  обычно, то он, ради препровождения времени,
тихо ворчал и бранил ее про себя.
     Когда  дочь  наконец  переступила  порог,  он  тотчас  заметил, что она
пришла без кувшина, и сердито спросил:
     - Я сегодня так и не получу воды?..
     Селена покачала головой, опустилась на стул и начала тихо плакать.
     - Что с тобой?.. - спросил Керавн.
     - Кувшин разбился, - печально ответила она.
     - Будь  внимательнее  к дорогим вещам, - сказал ей отец с упреком. - Ты
вечно  хнычешь,  когда  не  хватает  денег,  а между тем разбиваешь половину
вещей, нужных в хозяйстве.
     - Я была сбита с ног, - возразила Селена, отирая глаза.
     - Сбита с ног?.. Кем?.. - спросил смотритель дворца и медленно встал.
     - Злой  собакой  архитектора,  который  прибыл  вчера вечером из Рима и
которому мы в эту ночь дали хлеба и соли. Он ночевал в этом дворце.
     - И  он  травит  мое  дитя  своей  собакой?.. - вскричал Керавн, вращая
зрачками.
     - Собака была одна в коридоре, когда я вышла.
     - Она укусила тебя?..
     - Нет,  но  она сбила меня с ног и стояла надо мной, оскалив зубы. О!..
Это было ужасно!..
     - Проклятый  бродяга,  проходимец!..  -  заревел Керавн. - Я научу его,
как должно вести себя в чужом доме.
     - Оставь,   -   попросила  Селена,  увидав,  что  он  берется  за  свой
шафранно-желтый  паллий.  -  Случившегося  не  изменить,  а  если произойдет
ссора, это повредит тебе.
     - Негодяи,  наглецы,  которые  врываются  в  мой  дворец  с кусающимися
кобелями!..  - ворчал про себя Керавн, не слушая дочь, и, расправляя складки
своего паллия, загудел: - Арсиноя!.. Да разве ее дозовешься когда-нибудь!
     Когда  Арсиноя явилась, он приказал ей накалить щипцы, чтобы завить ему
волосы.
     - Они лежат уже на огне, - отвечала Арсиноя. - Иди в кухню.
     Керавн  пошел  за  нею  и предоставил ей завить в кольца и умастить его
крашеные волосы.
     Он  был  окружен  при  этом своими младшими детьми: они в кухне ожидали
мучной похлебки, которой Селена обыкновенно кормила их в это время.
     Керавн  ласково  отвечал  на  их  приветствия кивками головы, насколько
позволяли крепко державшие за волосы щипцы Арсинои.
     Только   слепого   Гелиоса,   хорошенького  шестилетнего  мальчика,  он
притянул к себе и поцеловал в щеку.
     Керавн  особенно  нежно  любил  этого лишенного благороднейшего из пяти
чувств,  но  все-таки  вечно  веселого  ребенка. Он засмеялся, когда мальчик
прижался  к орудовавшей щипцами сестре и спросил: "Знаешь ли, папа, почему я
жалею,  что не могу видеть?.." - а на вопрос отца: "Почему же?.." - ответил:
"Потому,  что  мне  очень  хотелось  бы  видеть  тебя  хоть раз в прекрасных
кудрях, которые тебе завивает Арсиноя".
     Но  веселость  обремененного заботами отца исчезла, когда дочь прервала
свою работу и спросила его полусерьезно-полушутя:
     - Думал  ли ты о приеме императора, отец?.. Я тебя ежедневно убираю так
красиво, что на этот раз ты должен позаботиться о моем убранстве.
     - Увидим, - уклончиво отвечал Керавн.
     - Знаешь  ли,  -  продолжала  Арсиноя  после  небольшой  паузы, завивая
щипцами  последний  локон,  - в эту ночь я еще раз обдумала все. Если нам не
удастся собрать мне денег на наряд, то можно бы...
     - Что?..
     - И Селена не имела бы ничего против этого...
     - Против чего?..
     - Ты опять рассердишься.
     - Говори же.
     - Ты ведь платишь налоги, как всякий гражданин?..
     - Ну так что же?..
     - Следовательно, и мы имеем право требовать кое-чего от города.
     - Для чего?..
     - Чтобы  заплатить  за  мой наряд для празднества, которое устраивается
не  одним  каким-нибудь  человеком, а целым обществом граждан. Милостыни мы,
конечно,  не  можем  принять. Но было бы глупо отказываться от того, что нам
предлагает богатый город. Это все равно что подарить городу эту сумму.
     - Молчи!  -  вскричал Керавн, положительно возмущенный словами дочери и
напрасно  стараясь  припомнить  афоризм,  которым  вчера  опроверг  подобное
мнение. - Молчи и жди, пока я сам не заговорю об этом снова.
     Арсиноя  бросила  щипцы на очаг так сердито, что они ударились о камень
с громким лязгом, а отец ее вышел из кухни и вернулся в свою комнату.
     Там  он  увидел  Селену,  лежавшую на кушетке, и старую рабыню, которая
прижимала  мокрый платок к ее затылку, а другой прикладывала к ее обнаженной
левой ноге.
     - Ты ранена? - вскричал Керавн, и его глаза медленно начали вращаться.
     - Посмотри,  какая  опухоль,  -  сказала  старуха  на ломаном греческом
языке,  обращая  внимание  отца  на  белоснежную  ногу Селены. - Есть тысяча
богатых барынь, у которых руки больше этой ноги. Бедный маленький ножка!
     При  этих  словах  старуха  прильнула  губами  к  ноге  девушки. Селена
отстранила ее и сказала, обращаясь к отцу:
     - Рана  на  затылке  невелика,  и о ней не стоит горевать, но здесь, на
лодыжке,  вздулись  жилы.  Верхняя  часть  ноги немного болит, когда я хожу.
Когда собака накинулась на меня, я, вероятно, ударилась о каменные ступени.
     - Это  неслыханно!..  -  вскричал Керавн, и кровь снова бросилась ему в
голову. - Погоди же! Я тебе покажу, что я думаю о подобном поступке!
     - Нет,  нет,  -  просила  Селена,  - только вежливо попроси их запереть
собаку или привязать ее на цепь, чтобы она не бросалась на детей.
     Ее  голос звучал очень робко, так как опасение, что отец может потерять
свое  место,  было  в  ней  теперь  сильнее,  чем  когда-либо.  Ей почему-то
показалось, что он давно потерял право на эту должность.
     - Как?..  Я  еще  буду  говорить  ласковые  слова  по  поводу того, что
случилось? - возразил Керавн, как будто от него ждали чего-то неслыханного.
     - Нет,  нет!..  Скажи ему свое мнение!.. - вскричала старуха. - Если бы
это случилось с твоим отцом, он бы задал этому чужеземному каменотесу!
     - А  его сын, Керавн, тоже не останется в долгу, - ответил смотритель и
вышел из комнаты, не обращая внимания