.
     - И  я  обещаю  тебе  то  же  самое. Моя молчаливость еще сильнее моего
любопытства.
     - Так прошу тебя, удовольствуйся тем, что ты знаешь.
     - Знать половину хуже, чем не знать ничего.
     - Я не могу говорить.
     - Не начать ли мне снова с моими предложениями?
     - Ах, господин, сердечно прошу тебя...
     - Так  говори  скорее,  и я отправлюсь своей дорогой. Если же ты будешь
продолжать упираться...
     - Право  же,  дело  идет об одной бедной девушке, на которую ты бы и не
посмотрел.
     - Итак, это девушка.
     - Наш молосс напугал ее.
     - На улице?
     - Нет, на Лохиаде. Ее отец - дворцовый смотритель Керавн.
     - И  ее  зовут Арсиноей? - спросил с искренним сожалением Вер, вспомнив
о прекрасной девушке, избранной для роли Роксаны.
     - Нет, ее зовут Селеной; Арсиноя - ее младшая сестра.
     - Так ты везешь этот букет на Лохиаду?
     - Она  вышла  из  дому и не могла идти дальше; теперь она лежит в чужом
доме.
     - Где?
     - Да ведь это для тебя все равно.
     - Нет, вовсе нет. Прошу тебя сказать мне всю правду.
     - Вечные боги, какое тебе дело до этого больного создания?
     - Никакого, но я должен знать, куда ты едешь.
     - К морю. Я не знаю дома, но погонщик осла там позади...
     - Далеко это отсюда?
     - Каких-нибудь полчаса, - отвечал Мастор.
     - Так.  Значит,  порядочный кусок пути, - заметил Вер. - И Адриан стоит
на том, чтобы не быть узнанным?
     - Конечно.
     - А  ты,  его  приближенный раб, которого кроме меня знают еще и другие
люди  из  Рима,  думаешь  с  этим  букетом  в руке, привлекающим на тебя все
глаза,  целых  полчаса  ехать по улицам, на которых толпятся теперь все, кто
имеет ноги?! О Мастор, Мастор, это неблагоразумно!
     Раб испугался и, понимая, что Вер прав, спросил тревожно:
     - Что же мне делать в таком случае?
     - Сойти  с  этого  осла,  перерядиться  и  погулять  вволю  вот с этими
деньгами.
     - А букет?
     - Я позабочусь о нем.
     - Ты  наверное  сделаешь  это  и  не  скажешь  Антиною  о  том,  к чему
принуждаешь меня?
     - Разумеется, не скажу.
     - Так вот тебе цветы, а денег я не могу взять.
     - Так  я брошу их в толпу. Купи себе на эти деньги венок, маску и вина,
сколько можешь выпить. Где можно найти девушку?
     - У  госпожи  Анны.  Она  живет  в маленьком доме в саду вдовы Пудента.
Тот,  кто  будет  отдавать  букет,  должен  сказать,  что его прислал друг с
Лохиады.
     - Хорошо.  Теперь  иди  и  позаботься о том, чтобы никто не узнал тебя.
Твоя тайна - моя, и о друге с Лохиады будет упомянуто.
     Мастор  исчез  в  толпе,  а  Вер  вручил венок одному из садовых богов,
которые  за  ним  следовали,  смеясь,  вскочил  на осла и приказал погонщику
указывать ему дорогу.
     На  углу  ближайшей  улицы  он  встретил двое носилок; люди, которые их
несли, с трудом пробирались через толпу.
     В  первых  носилках  помещался  Керавн,  толстый,  как  Силен,  спутник
Диониса,  но  с  угрюмым  лицом;  его  шафранный плащ был заметен издали. Во
вторых   сидела   Арсиноя.  Она  весело  смотрела  кругом,  такая  свежая  и
прекрасная, что ее вид взволновал легко воспламеняющуюся кровь римлянина.
     Не   подумав   о   том,  что  он  делает,  Вер  взял  у  садового  бога
предназначенный для Селены букет, положил его на носилки девушки и сказал:
     - Александр приветствует прекраснейшую Роксану.
     Арсиноя  покраснела,  а  Вер,  посмотрев  несколько  времени  ей вслед,
приказал  одному  из  своих  мальчиков  следовать  за  носилками и затем, на
цветочном  рынке,  где  он  будет  его ждать, сообщить ему, куда эти носилки
направятся.
     Посланец  побежал,  а  Вер  повернул осла и скоро доехал до полукруглой
галереи  с  колоннами  на  теневой  стороне большой площади, где хорошенькие
девушки   продавали   пестрый   душистый  товар  известнейших  садовников  и
цветочников города.
     В  этот  день  все  лавки были в особенности богаты и полны товаром; но
потребность  в венках и цветах с самого раннего утра постоянно возрастала, и
хотя  Вер выбрал самые лучшие свежие цветы, какие только нашел, сделанный из
них  по  его приказанию букет при всей своей величине не был и вполовину так
красив, как первый, предназначенный для Селены и подаренный Арсиное.
     Это   огорчило   римлянина.   Чувство   справедливости  повелевало  ему
вознаградить  больную  девушку  за причиненный ей по его вине убыток. Стебли
букета  были  обвиты  пестрыми  лентами,  длинные  концы которых свешивались
вниз,  и Вер снял со своей одежды одну пряжку и прикрепил ее к банту, изящно
украшавшему букет.
     Теперь  он был доволен, и, глядя на вставленный в золотой ободок оникс,
где  было  вырезано изображение Эрота, точившего стрелы, он представлял себе
радость,  которую  почувствует  возлюбленная  прекрасного  вифинца  при виде
этого дивного подарка.
     Его  британские  рабы, наряженные садовыми богами, получили приказание,
взяв  погонщика  ослов в проводники, отправиться в дом Анны, передать Селене
букет  от  друга с Лохиады и затем ждать его, Вера, в доме префекта Титиана,
так  как  по  сведениям,  полученным  им  от  своего  маленького  быстроного
посланца, Керавн и его прекрасная дочь были отнесены туда.
     Веру  потребовалось  больше  времени,  чем  мальчику,  для  того, чтобы
проложить себе путь через толпы народа.
     Перед префектурой он снял маску.
     В  передней  комнате,  где  смотритель,  сидя на диване, дожидался свою
дочь,  Вер  привел  в порядок волосы и складки тоги, а затем велел проводить
себя  к  госпоже  Юлии,  у  которой  надеялся  снова  увидеть очаровательную
Арсиною.
     Но  в  приемной  комнате  супруги  префекта  он  нашел  вместо нее свою
собственную жену и поэтессу Бальбиллу с ее компаньонкой.
     Он  приветствовал  этих  дам  весело,  любезно,  грациозно, как всегда.
Когда  затем  он  стал осматривать комнату, не скрывая своего разочарования,
Бальбилла подошла к нему и тихо спросила:
     - Можешь ли ты быть честным, Вер?
     - Если это позволяют обстоятельства.
     - Позволяют ли они тебе это сделать?
     - Полагаю.
     - Так  отвечай  же  мне  правдиво: ты пришел сюда ради госпожи Юлии или
же...
     - Ну?
     - Или же ты надеялся найти у супруги префекта прекрасную Роксану?
     - Роксану?  -  спросил  Вер,  с  удивлением  посмотрев на нее, и на его
губах  мелькнула  лукавая  улыбка.  - Роксану? Да ведь это, кажется, супруга
Александра  Великого? Она, должно быть, давно умерла, а я пребываю с живыми,
и если оставил веселую сутолоку на улице, то это случилось единственно...
     - Ты подстрекаешь мое любопытство, - прервала Бальбилла.
     - ...Так  это  случилось  потому,  -  продолжал претор, - что мое вещее
сердце обещало мне, что я найду здесь тебя, моя прекраснейшая Бальбилла.
     - И  ты называешь это правдивым! - вскричала поэтесса и ударила претора
по  руке  опахалом  из  страусовых  перьев.  -  Послушай,  Луцилла, твой муж
утверждает, что он явился сюда ради меня.
     Претор с видом упрека посмотрел на поэтессу, но она шепнула ему:
     - Так наказывают нечестных людей.
     Затем, возвысив голос, она продолжала:
     - Знаешь  ли,  Луцилла,  что  если  я не вышла замуж, то в этом отчасти
виновен твой муж.
     - Да,  к  сожалению,  я  родился слишком поздно для тебя, - сказал Вер,
который знал, в чем именно думала упрекнуть его поэтесса.
     - Никаких  недоразумений! - вскричала Бальбилла. - Как можно отважиться
на  вступление  в брак, когда приходится бояться приобрести такого мужа, как
Вер?
     - И  какой мужчина будет настолько смел, чтобы посвататься к Бальбилле,
когда услышит, как строго она судит безобидного почитателя красоты?
     - Муж должен почитать не красоту, а только красавицу жену.
     - Весталка,  -  засмеялся  Вер.  - Я накажу тебя тем, что скрою от тебя
одну  великую  тайну,  которая касается всех нас. Нет, нет, я не болтлив, но
прошу  тебя,  жена,  возьми ее в руки и научи ее снисходительности, чтобы ее
будущему мужу не было слишком тяжело с нею.
     - Быть  снисходительной,  -  возразила  Луцилла,  - не научится никакая
женщина,  но мы оказываем снисхождение, когда нам не остается ничего другого
и когда грешник принуждает нас признать за ним те или иные достоинства.
     Вер поклонился жене, приложив губы к ее плечу, и затем сказал:
     - Где госпожа Юлия?
     - Она спасает овцу от волка, - отвечала Бальбилла.
     - То есть?
     - Как  только  доложили  о тебе, она увела маленькую Роксану в потайное
место.
     - Нет,  нет, - прервала Луцилла поэтессу. - Во внутренних комнатах ждут
портные,  которые должны сшить наряд для очаровательной девушки. Посмотри на
великолепный   букет,   который   она  принесла  госпоже  Юлии.  Неужели  ты
отказываешь даже мне в праве разделить с тобою твою тайну?
     - Как могу я это? - отвечал Вер.
     - Он  очень  нуждается в твоей признательности, - засмеялась Бальбилла,
в  то  время  как  претор  приблизился к жене и тихим голосом рассказал ей о
том, что узнал от Мастора.
     Луцилла  всплеснула  руками от удивления, а Вер, обращаясь к Бальбилле,
воскликнул:
     - Ты теперь видишь, какого удовольствия лишил тебя твой злой язык!
     - Как  можно  быть  таким  мстительным,  превосходнейший Вер? - льстила
поэтесса. - Я умираю от любопытства.
     - Поживи  еще  несколько  дней,  прекрасная  Бальбилла, и причина твоей
безвременной смерти будет устранена.
     - Подожди  же,  я  отомщу!  -  вскричала  девушка  и  погрозила претору
пальцем; но Луцилла отвела ее в сторону и сказала:
     - Теперь пойдем, теперь время помочь Юлии нашим советом.
     - Сделай  это,  -  сказал  Вер. - Я и так должен опасаться, что сегодня
здесь любой гость не кстати. Поклонитесь госпоже Юлии.
     Уходя,  он  бросил  взгляд  на букет, который Арсиноя, получив от него,
подарила так скоро, и проговорил, вздыхая:
     - Когда  человек  постарел,  он  должен  научиться примиряться с такими
вещами.


VII

     Вдова  Анна  до восхода солнца не сомкнула глаз, ухаживая за Селеной, и
беспрестанно освежала ей больную ногу и рану на голове примочками.
     Старый  врач  был  доволен  состоянием  пациентки,  но  приказал  вдове
немного  отдохнуть  и  предоставить на несколько часов уход за больной своей
молодой подруге.
     Когда  Мария  осталась  одна  с  Селеной и положила ей первый компресс,
больная повернулась к ней лицом и сказала:
     - Итак,  ты была вчера на Лохиаде. Расскажи мне, как ты там нашла всех.
Кто привел тебя в наше жилище и видела ли ты моих маленьких сестер и брата?
     - Ты  еще  не совсем отделалась от лихорадки, и я не знаю, можно ли мне
говорить с тобою; но мне бы очень хотелось...
     Это  уверение  было  произнесено очень ласковым тоном, и глаза горбатой
девушки, когда она говорила, сияли каким-то сердечным, приветливым блеском.
     Селена  внушала  ей  не только участие и сострадание, но и восторженное
удивление,  потому  что  была  так  прекрасна, так не похожа на нее самое, и
каждый   раз,   как   она   оказывала  какую-нибудь  услугу  больной,  Мария
чувствовала  себя  в положении жалкого бедняка, которому какой-нибудь монарх
позволяет ухаживать за ним.
     Ее  спина  никогда  еще  не  казалась  ей такой кривой, ее смуглое лицо
никогда  не  представлялось  ей таким безобразным, как сегодня, рядом с этой
девичьей  фигурой,  такой  пропорциональной,  с  такими  нежными и грациозно
округленными очертаниями.
     Но  Мария  не  ощущала  в  душе  ни  малейшего  движения  зависти.  Она
чувствовала  себя  только  счастливою  тем,  что служит Селене, помогает ей,
смеет смотреть на нее, хотя та и была язычницей.
     И  ночью  она  молилась в сердце своем, чтобы Господь сжалился над этим
прекрасным  добрым  созданием,  чтобы  он  позволил  больной  выздороветь  и
наполнил  ее  душу  той  любовью  к Спасителю, которая доставляла счастье ей
самой.
     Не  один  раз она порывалась поцеловать Селену, но не смела, так как ей
казалось, что больная создана из другого вещества, чем она.
     Селена  была  слаба, очень слаба, и когда боль утихла, то в этой тихой,
наполненной  любовью  обстановке  ее  охватило  сладостное  чувство  мира  и
успокоения,  которое  ей  было  ново  и очень приятно, хотя оно беспрестанно
прерывалось  тревогой  о  домашних.  Близость  вдовы Анны действовала на нее
благотворно,  потому  что теперь ей казалось, что в голосе этой женщины есть
что-то  такое, что было в голосе матери, когда та играла с нею и с особенной
нежностью прижимала ее к своему сердцу.
     В  папирусной  мастерской, за рабочим столом, вид горбуньи был противен
Селене;  здесь  же  она  заметила, какие у нее добрые глаза, какой ласковый,
симпатичный  голос;  осторожность,  с  какой  Мария  снимала  компресс  с ее
больной  ноги  и  накладывала его снова, как будто ее руки чувствовали такую
же боль, как сама больная, возбуждала в ней благодарность.
     Сестра  Селены,  Арсиноя,  была  суетная  александрийская  девушка и по
имени   безобразнейшего  из  всех  осаждавших  Трою  эллинов  дала  бедняжке
насмешливое  прозвище "девица Терсит"*, и иногда Селена повторяла за нею это
прозвище.
     ______________
     *  Терсит, или Ферсит, - один из участников Троянской войны, слыл самым
безобразным  и  наглым человеком. Гомер в "Илиаде" описывает его косоглазым,
хромоногим, горбатым, с конической головой, покрытой редким пухом.

     Теперь  ей  уже  не приходило в голову это отвратительное прозвище, и в
ответ на опасение, высказанное ее сиделкой, она возразила:
     - Нет,   лихорадка   не   сильная.  Если  ты  будешь  рассказывать  мне
что-нибудь,  я  перестану думать постоянно об этой неутолимой боли. Я тоскую
о своем доме. Ты не видела детей?
     - Нет,   Селена,   я  не  переступала  порог  вашего  жилища.  Ласковая
привратница  тотчас  же  сказала  мне,  что  я не застану ни твоего отца, ни
твоей сестры и что ваша раба вышла, чтобы купить пирожные для детей.
     - Купить?.. - спросила Селена с удивлением.
     - Старуха  сказала  также, что к вам нужно идти через множество комнат,
где  работают  рабы,  и  что  ее  сын,  находившийся  тут  же  при ней, меня
проводит.  Он это и сделал, но ваша дверь была замкнута, и потому он сказал,
чтобы  я сообщила его матери то, что нужно передать. Я так и сделала, потому
что она показалась мне умной и доброжелательной.
     - Так оно и есть.
     - И  очень  любит  тебя,  так  как,  когда  я  рассказывала  ей о твоем
несчастье,  у  нее  по  щекам  текли  горькие  слезы  и она хвалила тебя так
сердечно и была так расстроена, как будто ты ее родная дочь.
     - Ты,  однако  же,  не  сказала  ей,  что  мы  работаем в мастерской? -
спросила Селена с беспокойством.
     - Разумеется,  нет;  ведь  ты  просила  меня  не  говорить об этом. Мне
поручено пожелать тебе от имени старушки всего хорошего.
     Несколько минут обе девушки молчали, затем Селена спросила:
     - А  сын  привратницы,  который  проводил  тебя,  слышал, какое со мной
случилось несчастье?
     - Да.  На  пути  к вашему жилищу он весело шутил; но когда я рассказала
ему,  что ты вышла из дому с поврежденной ногой и теперь не можешь вернуться
домой,  что  врач  озабочен  твоим  состоянием,  то  он  рассердился и начал
богохульствовать.
     - Ты еще помнишь, что он говорил?
     - Не  совсем;  помню только одно: он обвинял своих богов в том, что они
создают  прекрасные  творения только для того, чтобы потом наносить им вред;
мало того, он осыпал их бранью...
     При  этом  сообщении  Мария  опустила глаза, как будто она рассказывала
нечто  непристойное. Селена же слегка покраснела от удовольствия и сказала с
жаром, как будто желая превзойти ваятеля в богохульстве:
     - Он совершенно прав! Те, что там, наверху, так и поступают...
     - Это нехорошо! - вскричала Мария тоном упрека.
     - Что?  - спросила больная. - Вы живете здесь тихо, в мире и любви друг
к  другу.  Некоторые  слова,  которые говорила Анна во время нашей работы, я
удержала  в  памяти  и  теперь  вижу,  что  она  и  поступает согласно своим
ласковым речам. Может быть, боги и добры к вам.
     - Бог добр ко всем.
     - Даже  и  к тем, - вскричала Селена со сверкающими глазами, - даже и к
тем,  чье  счастье  они  разрушают вконец? Даже и к дому с восемью детьми, у
которых  они  похитили мать? Даже и к бедным, которым они ежедневно угрожают
отнять у них того, кто их кормит?
     - Даже  и  для  них  существует  единый добрый Бог, - прервала ее Анна,
которая  вошла  в  комнату.  - Я покажу тебе доброго отца небесного, который
печется  обо  всех  нас,  как будто мы его дети, - покажу со временем, но не
теперь.  Ты  должна  отдыхать  и не говорить и не слушать ничего такого, что
может  взволновать  твою  бедную  кровь.  Теперь я поправлю тебе подушку под
головой,  Мария  сделает  тебе  свежую  примочку,  а  затем  ты постараешься
заснуть.
     - Я  не  могу,  -  говорила  Селена.  Между тем Анна заботливо взбивала
подушку  и  переворачивала  ее  на  другую  сторону.  - Расскажи мне о своем
ласковом Боге.
     - После,  милая девушка. Он найдет тебя, потому что из всех своих детей
он всего более любит тех, которые претерпевают тяжкие страдания.
     - Претерпевают  страдания? - спросила Селена с удивлением. - Какое дело
тому   или   другому  Богу,  в  его  олимпийском  блаженстве,  до  тех,  кто
претерпевает страдания?
     - Тише,  тише,  дитя,  - прервала Анна больную. - Ты скоро узнаешь, как
Бог печется о тебе и как любит тебя еще некто другой.
     - Другой...  -  прошептала  Селена про себя, и щеки ее покрылись легкою
краской.
     Она  подумала  о  Поллуксе  и  спрашивала  себя: взволновало ли его так
сильно  известие  о  ее страдании, если бы он не любил ее? Она начала искать
смягчающие  обстоятельства  в  связи  с  разговором,  который  она  слышала,
проходя мимо перегородки.
     Он  никогда не говорил ей ясно, что любит ее. Почему бы ему, художнику,
веселому,  беззаботному юноше, не пошутить с красивой девушкой, хотя бы даже
его сердце принадлежало другой...
     Нет,  он  не был к ней равнодушен; это она чувствовала в ту ночь, когда
позировала  ему; это доказывал ей и рассказ Марии; это, как ей казалось, она
подозревала, ощущала и знала.
     Чем  больше  она  думала  о нем, тем больше стала тосковать о том, кого
так любила еще ребенком.
     Ее  сердце  еще  никогда  не  билось для мужчины; но с тех пор, как она
снова  встретила  Поллукса в зале муз, его образ наполнил всю ее душу, и то,
что она чувствовала теперь, могло быть только любовью и ничем иным.
     Не  то  наяву,  не то во сне она представляла себе, что он входит в эту
тихую  комнату,  садится  у изголовья ее постели и смотрит ей в глаза своими
добрыми  глазами.  О, она не может теперь удержаться... Она должна привстать
и протянуть к нему руки.
     - Успокойся,  успокойся,  дитя, - сказала Анна, - тебе вредно так много
двигаться.
     Селена  открыла  глаза,  но  тотчас  же  закрыла  их снова и продолжала
грезить, пока не очнулась в испуге, услыхав громкие голоса в саду.
     Анна  вышла  из  комнаты,  ее  голос  смешался с голосами других людей,
стоявших  перед  домом,  и, когда она вернулась к больной, на ее щеках играл
румянец  и  она  не  тотчас нашла подходящие слова для передачи Селене того,
что она должна была рассказать ей.
     - Какой-то  высокий  человек  в  очень  вольном  костюме, - сказала она
наконец,  - просил впустить его к нам, и когда привратник отказал ему, то он
ворвался насильно. Он спрашивал тебя.
     - Меня?.. - спросила Селена, краснея.
     - Да,  дитя мое. Он принес большой букет цветов редкой красоты и сказал
при этом, что друг с Лохиады тебе кланяется.
     - Друг  с  Лохиады? - пробормотала Селена про себя в раздумье. Затем ее
глаза  радостно  заблестели,  и  она  поспешно  спросила: - Ты говоришь, что
человек, который принес букет, очень высок ростом?
     -