вянный остов игрушки, через окно
подул  сквозной  ветер, он погнал пламя на других барашков, и в один миг все
они  превратились  в  пепел.  Тогда  мальчик подумал: "Ах, если бы я оставил
безобразного  барашка  в покое! Чем теперь я буду играть?" И он заплакал. Но
этим  дело  не кончилось, вышло кое-что похуже. Между тем как малютка отирал
глаза,  пламя  пошло  дальше,  уничтожило  ткацкий  станок,  шерсть,  паклю,
готовые  ткани,  весь дом его отца, родной город мальчика, а с ним, кажется,
и  самого  мальчика.  Так  вот,  любезные  друзья  и  македонские  граждане,
подумайте  об  этом немножко. Те из вас, у кого есть имущество, поймут смысл
моей истории.
     - Прочь факел! - закричала жена продавца угольев.
     - Он  прав;  из-за еврея вы подвергаете весь город опасности! - крикнул
сапожник.
     - Безумцы уже швыряют головни!
     - Эй  вы,  там,  наверху!  Бросьте  только еще раз, так я вам переломаю
ребра! - угрожал продавец кудели.
     - Не  надо  поджигать!  -  рявкнул  портной. - Ломайте дверь и вытащите
еврея!
     Это  предложение  вызвало  целую бурю одобрения, и толпа хлынула к дому
Аполлодора. Никто уже не слушал Вера.
     Претор  соскочил  с  плеч  своих  рабов,  встал  перед  воротами дома и
вскричал:
     - Именем императора, именем закона оставьте этот дом в покое!
     Предостережение  римлянина звучало очень строго, и по всему было видно,
что в эту минуту с ним нельзя было шутить.
     Но  среди  всеобщего  шума  только  немногие  слышали его приказание, и
яростный  портной  осмелился схватить претора за пояс, чтобы с помощью своих
единомышленников  оттащить  его  от  двери.  Однако  же  ему пришлось дорого
поплатиться  за  свою отвагу: кулак Вера ударил его в лоб так сильно, что он
упал,  точно пораженный громом. Один из британцев повалил колбасника, и дело
дошло  бы до ужасной рукопашной свалки, если бы к теснимому толпой римлянину
не подоспела с двух сторон помощь.
     Сперва  появились  ветераны  с  несколькими  ликторами,  а вскоре затем
Вениамин,  старший  сын  Аполлодора,  который, проходя по Канопской улице со
своими товарищами, увидал, что угрожало дому его отца.
     Подобно  ветру,  разгоняющему бегущие облака, солдаты рассеяли толпу, а
молодой  еврей  увлек  своих  товарищей вперед и, размахивая тяжелым тирсом,
так   мужественно   и   энергично  прокладывал  себе  дорогу  сквозь  толпу,
охваченную   внезапным  страхом,  что  достиг  двери  отцовского  дома  лишь
немногим позднее ветеранов.
     Ликторы  начали  стучаться в дверь, но так как никто не отпирал, то они
с  помощью  солдат  сломали запоры, чтобы держать караул в осаждаемом доме и
охранять его от яростной толпы.
     Трибун  и  Вер вошли с вооруженными солдатами в жилище еврея, а за ними
скоро  появился  и Вениамин со своими друзьями, молодыми греками, с которыми
он ежедневно встречался в бане или в гимнасии.
     Аполлодор  и  его  гости  высказали  Веру  свою  благодарность, и когда
старая  домоправительница  еврейка,  которая  из  своего тайного убежища под
кровлей  видела и слышала все, что произошло перед домом ее хозяина, вошла в
комнату  мужчин и дала подробный отчет о беспорядках на улице, то претор был
осыпан  изъявлениями  признательности. Какими яркими красками сумела старуха
расписать свой рассказ!
     Она  еще  говорила,  когда  вернулась  домой  Йемена,  прекрасная  дочь
Аполлодора;  и  не успела та, плача от волнения, кинуться на шею к отцу, как
экономка схватила ее за руку, подвела к Веру и вскричала:
     - Вот  этот  благородный  господин  -  да  будет  над ним благословение
Всевышнего!  -  подверг опасности свою жизнь, чтобы спасти нашу. Он позволил
разорвать  на  себе  эту  прекрасную  одежду ради нас, и каждая дочь Израиля
должна  бы  с  сердечным  чувством  поцеловать его изорванный хитон, который
драгоценнее всех богатейших праздничных одежд в глазах Господа.
     Старуха  прижала  хитон  претора  к  губам  и хотела заставить и Йемену
сделать то же, но Вер не допустил этого и вскричал со смехом:
     - Как  могу  я  позволить моему хитону принять этот поцелуй? Я сам едва
ли достоин того, чтобы меня коснулись подобные уста.
     - Поцелуй его, поцелуй его! - вскричала старуха.
     Но  претор  взял голову покрасневшей девушки обеими руками, прижал губы
к ее лбу и весело сказал:
     - Теперь  я  щедро  вознагражден  за все, что мне было дано сделать для
тебя, Аполлодор!
     - А  мы,  мы,  - вскричал Гамалиил, - а я и первородный сын моего брата
поручаем  великому  богу  наших отцов вознаградить тебя за то, что ты сделал
для нас!
     - Кто  вы?  -  спросил  Вер,  в  котором  пророческая фигура достойного
старца и одухотворенное лицо его племянника вызвали удивление.
     Аполлодор  сообщил  ему,  до  какой  степени  рабби  стоит  выше  своих
единоверцев  в  знании закона и в истолковании тайного учения своего народа,
передаваемого  из  уст  в  уста  и называемого каббалою, и как далеко Симеон
Бен-Иохай   превосходит  всех  астрологов  своего  времени.  Он  упомянул  о
пресловутом   астрологическом   сочинении  под  названием  "Созар",  автором
которого  был  этот  молодой человек, и не преминул прибавить, что племянник
Гамалиила   обладает  способностью  даже  предсказывать  положение  звезд  в
последующие ночи.
     Вер  слушал  Аполлодора  с  все  возрастающим  вниманием  и  пристально
смотрел  на  Бен-Иохая,  который  прерывал  речь  хозяина разными внушенными
скромностью возражениями.
     Претор  вспомнил  о  приближавшемся  дне своего рождения и о том, что в
ночь,  предшествующую этому дню, Адриан будет наблюдать положение созвездий.
То,  что  узнает  из  этого наблюдения император, должно решить и судьбу его
собственной жизни.
     Должна  ли  эта  роковая  ночь  приблизить  его  к  величайшей цели его
честолюбия или же удалить от нее?
     Когда Аполлодор замолчал, Вер протянул руку молодому ученому и сказал:
     - Я  рад,  что  встретился  с  человеком  таким  значительным  и  таким
сведущим,  как  ты.  Чего  бы  я не дал за то, чтобы хоть на несколько часов
обладать твоими знаниями!
     - Они  -  твои,  -  отвечал  астролог.  - Располагай моим знанием, моим
прилежанием,   моим   временем;   предложи  мне  столько  вопросов,  сколько
пожелаешь. Мы до такой степени у тебя в долгу...
     - Вы  не  должны  смотреть  на меня как на своего заимодавца, - прервал
ученого  претор. - И вы даже не обязаны мне благодарностью. Я познакомился с
вами  только после вашего спасения и выступил против толпы и ее бесчинств не
ради какого-нибудь определенного человека, а во имя порядка и закона.
     - Ты  был так добр, что защитил нас, - возразил Бен-Иохай, - не будь же
так суров, чтобы пренебречь нашею благодарностью.
     - Она  делает  мне  честь,  мой  ученый друг, клянусь всеми богами, она
делает  мне  честь,  - отвечал Вер. - И в самом деле, очень возможно, что...
может  быть...  Не  будешь  ли ты так добр, не проводишь ли меня вот туда, к
бюсту  Гиппарха?  С  помощью  науки, которая обязана ему столь многим, может
быть, ты окажешь мне важную услугу.
     Когда  они  вдвоем, отделавшись от других, остановились перед мраморной
статуей великого астронома, Вер спросил:
     - Ты  знаешь,  каким  способом  император узнает вперед судьбу людей по
звездам?
     - В точности.
     - Через кого?
     - Через Аквилу*, ученика моего отца.
     ______________
     *  Аквила  -  еврейский  прозелит, родом из Понта, переведший Библию на
греческий язык. Адриан поручил ему постройку Элии Капитолины.

     - Можешь  ли  ты  вычислить,  что  предскажут  ему  звезды  в  ночь  на
тридцатое  декабря  о  судьбе  одного человека, который родился в эту ночь и
гороскоп которого у меня есть?
     - На этот вопрос можно ответить "да" только условно.
     - Что препятствует тебе дать безусловно утвердительный ответ?
     - Непредвиденные явления на небе.
     - Они бывают часто?
     - Нет, скорее их можно назвать необычайными.
     - Может,  и  мое счастье не принадлежит к числу обыкновенных; и я прошу
тебя  вычислить  для  меня  по  способу Адриана, что в данную ночь возвестит
небо тому, чей гороскоп принесет тебе мой раб завтра самым ранним утром.
     - С удовольствием.
     - В какой срок ты можешь окончить эту работу?
     - Самое большее - в четыре дня; может быть, даже и раньше.
     - Превосходно! Но еще одно: считаешь ли ты меня мужественным?
     - Имел  ли  бы  я  причину  быть  благодарным  тебе, если бы ты не имел
мужества?
     - Хорошо.  Так ты не скрывай от меня ничего, даже самого страшного, что
могло  бы  отравить жизнь и сломить мужество какого-нибудь другого человека.
Все,  что  только  ты  прочтешь  в книге небес, - малое и великое, хорошее и
дурное - все я желаю слышать.
     - Я не утаю от тебя ничего, решительно ничего.
     Претор  протянул  Бен-Иохаю  правую руку и сильно пожал нежную, изящную
руку еврея.
     Уходя,  он  предварительно  условился  с  Бен-Иохаем насчет того, каким
образом тот должен уведомить его об окончании своей работы.
     Аполлодор,  его  гости  и  дети  проводили претора до ворот. Не хватало
юного  Вениамина.  Он  сидел  с  друзьями в столовой своего отца и угощал их
старым вином в благодарность за оказанную помощь.
     Гамалиил  слышал  их  веселые  крики  и  пение. Он указал на комнату и,
пожимая плечами, сказал хозяину:
     - Они благодарят бога наших отцов по-александрийски.
     Возле  дома Аполлодора господствовала теперь тишина, прерываемая только
звонкими  шагами  ликторов  и  солдат,  которые стояли перед ним на страже с
оружием в руках.
     На  одной  из боковых улиц претор встретил портного, которого перед тем
сбил  с  ног  ударом кулака, колбасника и других зачинщиков нападения на дом
еврея.
     Их вели как арестованных к начальнику ночной стражи.
     Вер  охотно возвратил бы им свободу, но он знал, что император спросит,
что  сделано с нарушителями спокойствия, и потому предоставил их собственной
участи.  В  другое  время  он, наверное, отправил бы их домой без наказания;
теперь  же  он  весь  находился  во власти чувства, которое было сильнее его
добросердечия и легкомыслия.


XIII

     В  Цезареуме  претора  ожидал  старший  камерарий*, чтобы отвести его к
Сабине, которая желала с ним говорить, несмотря на поздний час.
     ______________
     * Камерарий - заведующий дворцовым имуществом.

     Войдя   в  комнату  своей  благодетельницы,  Вер  нашел  ее  в  большом
волнении.
     Она  не  лежала,  как  обыкновенно,  на  своих  подушках, а большими не
женскими шагами ходила взад и вперед по обширной комнате.
     - Хорошо,  что  ты  пришел! - вскричала она навстречу претору. - Лентул
говорил,  что  встретил  раба  Мастора,  и  Бальбилла уверяет... но ведь это
невозможно!
     - Они думают, что император здесь? - спросил Вер.
     - Они сказали это и тебе тоже?
     - Нет.  Я  не  имею  обыкновения  медлить, когда ты зовешь меня и когда
есть  что-нибудь  важное,  что  нужно  рассказать. Итак, недавно... Но ты не
должна пугаться.
     - Только без лишних слов.
     - Недавно я встретил...
     - Кого?
     - Адриана.
     - И ты не ошибаешься? Ты видел его?
     - Вот этими глазами.
     - Неслыханно,  недостойно,  постыдно!  -  вскричала Сабина так громко и
запальчиво,  что  сама  испугалась  резкого  звука своего голоса. Ее высокая
сухая  фигура  дрожала от волнения, причем всякому другому она показалась бы
в  высшей степени непривлекательной, неженственной и отталкивающей, но Вер с
детства  привык  смотреть на нее более ласковыми глазами, чем другие люди, и
она внушала ему сострадание.
     Есть    женщины,   которые   напоминают   увядшие   цветы,   потухающие
светильники,   исчезающие   тени,  и  они  не  лишены  прелести;  но  крепко
сложенная,  жестко-угловатая Сабина не обладала ни в малейшей степени гибкой
нежностью этих милых существ.
     Слабость,   которую   она   выставляла  напоказ,  плохо  шла  ей,  и  в
особенности  была  ей  не  к  лицу  тогда,  когда,  как  в  этот час, грубая
жесткость ее озлобленной души выказывалась с безобразной откровенностью.
     Она была глубоко возмущена оскорблением, которое нанес ей супруг.
     Не  довольствуясь  тем, что он устроил для себя дом, обособленный от ее
дома,  он  проживал  в Александрии, не уведомив ее о своем прибытии. Руки ее
дрожали  от волнения, и, запинаясь, она велела претору приказать принести ей
успокоительное лекарство.
     Когда  он  вернулся, она лежала уже на диване, лицом к стене, и сказала
жалобным тоном:
     - Меня   знобит.  Накинь  на  меня  вон  то  покрывало.  Я  несчастное,
оскорбленное существо.
     - Ты  слишком чувствительна и слишком близко принимаешь все к сердцу, -
осмелился возразить претор.
     При этих словах она привскочила на постели, полная негодования.
     Она  прервала  Вера  и  подвергла  его  строгому  допросу, точно он был
обвиняемым, а она судьей.
     Скоро  она  узнала,  что Вер встретил раба Мастора, что ее муж живет на
Лохиаде,  что  он,  переодетый,  принимал  участие в празднике и подвергался
серьезной опасности перед домом Аполлодора.
     Она  заставила  Вера  рассказать  также,  каким образом он спас еврея и
кого  встретил  в  его  жилище,  и осыпала его горькими упреками за безумное
легкомыслие,  с  каким  он  из-за  какого-то  жалкого  еврея  рисковал своею
жизнью, забывая, что предназначен судьбою для высочайшей цели.
     Претор  не  прерывал  ее.  Наконец  он  наклонился, поцеловал ее руку и
сказал:
     - Твое  доброе  сердце  предвидит  для  меня  то,  на что я сам не смею
надеяться.  Что-то мерцает на горизонте моего будущего. Есть ли это вечернее
зарево  моего  заходящего счастья или розовая утренняя заря моего будущего -
кто  может знать? Я жду терпеливо. Что предопределено в ближайшее время, все
должно решиться.
     - Да, и настанет конец этой неизвестности, - прошептала Сабина.
     - Ляг  теперь  и  попробуй  заснуть,  -  сказал Вер со свойственной его
голосу,  проникавшей до сердца искренностью. - Полночь прошла, а врач не раз
запрещал  тебе  ложиться  спать слишком поздно. Прощай, пусть приснятся тебе
прекрасные  сны,  и  пусть ты останешься для меня, мужчины, тем, чем ты была
для ребенка и юноши.
     Сабина отняла у него руку, которую он схватил, и сказала:
     - Ты  не должен меня оставлять! Ты мне нужен! Я не могу теперь обойтись
без твоего присутствия.
     - До  завтра;  всегда,  всегда  я  буду  оставаться  при  тебе, если ты
позволишь.
     Императрица  снова протянула ему правую руку и тихо вздохнула, когда он
опять наклонился к ее руке и долго не отрывал от нее своих губ.
     - Ты  мой  друг, Вер, мой друг; да, я знаю это, - сказала она, прерывая
наконец молчание.
     - О  Сабина,  моя  мать!  -  отвечал  он серьезно. - Ты избаловала меня
своей  добротой,  когда  я  был  еще  ребенком,  и что могу я сделать, чтобы
отблагодарить тебя за все это?
     - Оставайся  в  своих  отношениях  ко  мне  таким,  каким  был сегодня.
Останешься  ли  ты  таким  всегда, во всякое время, как бы ни сложилась твоя
судьба?
     - В  счастье  и  в  несчастье  всегда буду тем же, всегда твоим другом,
готовым отдать жизнь за тебя.
     - Не  считаясь  с  волей  моего  мужа  и  даже если бы ты думал, что не
нуждаешься больше в моей благосклонности?
     - Всегда, потому что без нее я жалок, без нее я ничто.
     Императрица глубоко вздохнула и высоко приподнялась на подушках.
     Она  приняла  великое решение и сказала медленно, выразительно, оттеняя
каждое слово:
     - Если   в   ночь   твоего   рождения  не  произойдет  на  небе  ничего
неслыханного,  то  ты будешь нашим сыном, ты будешь преемником и наследником
Адриана, - клянусь в этом!
     В  ее  голосе  звучало  что-то торжественное, и ее маленькие глаза были
широко раскрыты.
     - Сабина,  мать,  дух-хранитель  моей жизни! - вскричал Вер и опустился
перед ее постелью на колени.
     Глубоко  тронутая, она посмотрела в его прекрасное лицо, приложила руки
к его вискам и запечатлела поцелуй на его темных волосах.
     Ее  сухие  глаза,  не  привыкшие  к  слезам, светились каким-то влажным
блеском,  и  таким  мягким,  умоляющим  тоном,  какого  еще никто никогда не
слыхал от нее, она сказала:
     - Даже  и  в  счастье,  даже  после  усыновления,  даже когда ты будешь
носить багряницу, ты останешься таким же, как сегодня? Да? Скажи мне "да"!
     - Всегда, всегда! - вскричал Вер. - И когда наше желание исполнится...
     - Тогда,  тогда... - прервала его Сабина, и мороз пробежал по ее жилам,
-  тогда ты все-таки останешься для меня тем же, что сейчас; но, разумеется,
разумеется... храмы пустеют, когда смертным нечего больше желать.
     - О  нет,  тогда,  тогда  приносятся  благодарственные  жертвы богам, -
возразил  Вер  и  посмотрел  на  императрицу;  но  Сабина  уклонилась от его
улыбавшегося взгляда и вскричала боязливо и тревожно.
     - Никакой  игры словами, никакого празднословия! Ради богов, не теперь!
Потому  что  эта  ночь  среди  других ночей то же, что освещенный храм среди
домов,  даже  более - это солнце среди других небесных светил. Ты не знаешь,
что  я  чувствую,  я  сама  едва  ли знаю это! Теперь, только теперь никаких
праздных слов!
     Вер смотрел на Сабину со все возраставшим удивлением.
     Она  всегда  была к нему добрее, чем к остальным людям, и он чувствовал
себя  связанным  с  нею  узами  благодарности  и  прекрасными воспоминаниями
детства.  Будучи еще ребенком, он из всех своих сверстников был единственным
мальчиком,  который не только совсем не боялся ее, но даже привязался к ней.
Но  теперь...  Кто  когда-либо  видел  Сабину  такою?  Неужели  это та самая
неприятная,  язвительная  женщина,  сердце которой, казалось, было наполнено
желчью  и  язык  которой  подобно  кинжалу  наносил раны каждому, к кому она
обращалась?  Неужели  это  та  самая  Сабина, которая, правда, была дружески
расположена  к  нему,  но  вообще  не  любила никого, не исключая даже самой
себя?
     Не обманывается ли он?
     Слезы  - настоящие, искренние, неподдельные слезы - наполнили ее глаза,
когда она продолжала:
     - Вот  я  лежу  здесь,  бедная, болезненная женщина, страдающая душою и
телом,  как  будто я вся покрыта ранами. Каждое прикосновение, каждый взгляд
и  голос  большинства людей причиняют мне боль. Я стара, гораздо старше, чем
ты  думаешь,  и  так  несчастна,  так  несчастна,  что  вы  все  не можете и
представить  себе!  Ни  ребенком, ни молодой женщиной я не была счастлива, а
как  жена - вечные боги! - за каждое ласковое слово, которым удостаивал меня
Адриан, я заплатила тысячью унижений.
     - Он всегда оказывал тебе уважение, - прервал ее Вер.
     - Перед  вами,  перед людьми! Но какое мне дело до его уважения! Я имею
право  требовать  почтения,  поклонения  от  миллионов, и оно воздается мне.
Любви,  любви,  хоть немножко бескорыстной любви желаю я; и если бы только я
была  уверена,  если бы только я смела надеяться, что ты даришь ее мне, то я
отблагодарила  бы  тебя  всем,  что  имею,  тогда  этот  час  был  бы  самым
благословенным часом в моей жизни.
     - Как можешь ты сомневаться во мне, мать, моя искренне любимая мать!
     - Вот  это мне приятно, вот это приносит мне отраду, - отвечала Сабина.
-  Твой  голос  никогда  не кажется мне слишком громким, и я верю тебе, могу
верить. Этот час делает тебя моим сыном, делает меня матерью.
     Умиление,  смягчающее сердце умиление оживляло очерствевшую душу Сабины
и светилось в ее глазах.
     Она  чувствовала  себя подобно молодой женщине, у которой родилось дитя
и  которой голос сердца поет радостно: "Это дитя живет, оно мое собственное,
а я - я мать этого человека".
     Счастливым взглядом она посмотрела на Вера и воскликнула:
     - Дай  мне  руку,  мой сын, помоги мне встать, я не хочу лежать дольше.
Как  у  меня  хорошо  на  душе!  Да,  это  блаженство, которое дается другим
женщ