даже никаких известий о себе, хотя был
здоров  и  каждый гонец привозил от него свитки, подписанные его собственной
рукой.
     Итак,  он,  на  верную  преданность  которого  она  полагалась,  как на
твердую скалу, был не менее других мужчин эгоистичен и непостоянен.
     Она  ежедневно  и ежечасно думала о нем, как только какое-нибудь судно,
приходившее  с  севера,  бросало  якорь  возле  ее  судна;  она  смотрела на
выходивших из него на берег путешественников, чтобы увидеть его между ними.
     Она  тосковала  по  Понтию  подобно заблудившемуся страннику, который с
нетерпением  ждет  возвращения  своего  скрывшегося  проводника,  и  все  же
сердилась  на  него.  Он  тысячью признаков выдавал, что она ему дорога, что
она  обладает  влиянием  на  его  сильную  волю, и вот теперь он оказывается
неверным данному слову, и его все нет и нет!
     А она?
     Она  не осталась нечувствительной к его поклонению и была благосклоннее
к  внуку  отпущенника  своего  деда, чем к благороднейшим мужчинам из своего
собственного круга.
     И,   несмотря   на  все  это,  именно  Понтий  портил  ей  удовольствие
путешествия  тем,  что  вместо  того,  чтобы  следовать  за нею, оставался в
Александрии.
     Как  нетрудно  было  бы  ему  передать  постройки  другим архитекторам,
которыми кишел большой мировой город!
     Если  ему  нет  до  нее  никакого дела, то, говоря по правде, у нее еще
меньше  основания  заботиться  о  нем.  К  концу путешествия он, может быть,
явится  и  пусть  тогда  увидит,  как  мало  она  обращает  внимания  на его
наставления.
     Она  с  нетерпением дожидалась его приезда, чтобы прочесть ему все свои
стихи,  написанные  в  честь  Антиноя, и спросить его, как они ему нравятся.
Она  чувствовала  какое-то  детское удовольствие в том, чтобы умножать число
этих  маленьких стихотворений, тщательно отделывать их и блистать в них всей
своей   ученостью,   всем   своим   умением.   Она   отдавала   предпочтение
искусственным   и   трудным  размерам;  некоторые  стихи  были  написаны  на
латинском  языке,  другие то на аттическом наречии, то на эолийском, которым
она  уже  научилась  владеть,  -  и все это для того, чтобы наказать Понтия,
чтобы  его  раздразнить, и для того, чтобы как можно ярче блеснуть перед ним
своим  талантом.  Она воспевала Антиноя, но любимец императора не получил от
нее  ни  одного  цветка,  при посылке которого она, капризно надув губки, не
думала бы об архитекторе.
     Но   девушка   не   может   воспевать   красоту   какого-нибудь   юноши
безнаказанно,  и  наступили  часы,  когда Бальбилла была склонна думать, что
любит  Антиноя.  Тогда она стала называть себя его Сафо, а он, казалось, был
предназначен для того, чтобы сделаться ее Фаоном.
     Во  время  его  продолжительных  странствий  с  императором  она  могла
пламенно,  даже до слез, тосковать о нем; но как только он возвращался и она
снова  смотрела  на  его  мало оживленные черты и томные глаза и слышала его
вялое  "да"  или  "нет",  которыми  он  отвечал  на  ее  вопросы, очарование
совершенно  исчезало,  и  она  честно  признавалась  себе самой, что почти с
таким  же  удовольствием  смотрела  бы на его статую, высеченную из мрамора,
как и на него самого.
     В  подобные  часы  ее  воспоминание  об  архитекторе было в особенности
живо.  И  однажды,  когда  ее  корабль  проходил  между  цветами лотоса, над
которыми  возвышался  один  прекрасный  и вполне развернувшийся цветок, она,
быстро  схватывавшая  всякое замечательное явление, чтобы переработать его в
поэтическую  форму, набросала ряд стихов. В них она называла Антиноя цветком
лотоса,  который  одной  своей  красотой выполняет свое назначение, а Понтия
сравнивала  с  прочно  построенным  и  хорошо  управляемым кораблем, который
зовет нас с собой в далекую даль.
     Плавание вверх по Нилу окончилось у стовратных Фив.
     Ничто,  казавшееся  римским  путешественникам  интересным,  не осталось
здесь  неосмотренным. Могилы фараонов, вторгающиеся в самое сердце скалистых
гор,  и  большие,  но  лишенные  своего  древнего  блеска  храмы на западной
стороне   Города   мертвых   возбудили  восторженное  удивление  императора.
Императорская  чета  и  ее  свита  слышали также три раза ранним утром звук,
издаваемый  колоссом Мемнона*, верхняя часть которого была обрушена на землю
землетрясением.
     ______________
     *  Колосс  Мемнона  представлял  собою  сидячую  статую  в 20 м высоты,
изображавшую  Аменофиса  III,  разрушенную во время землетрясения в 27 г. до
н.э.  и начавшую после разрушения издавать на заре звук, походивший не то на
надорванную струну, не то на человеческий голос.

     Бальбилла  описала  это  событие  в  нескольких длинных стихотворениях,
которые  Сабина приказала вырезать на камне колосса*. Поэтессе казалось, что
она  слышит  голос  Мемнона,  который песнью отвечал своей матери Эос, между
тем  как  ее слезы - свежая утренняя роса - орошают статую сына, павшего под
стенами Трои**.
     ______________
     *  В  числе  72  надписей,  выдолбленных по желанию путешественников на
ногах  колосса Мемнона, сохранились имена Адриана, его супруги и свиты, дата
их посещения, а также стихи Бальбиллы.
     **  В  "Эфиопиде",  приписываемой Арктину Милетскому, легендарный герой
Мемнон,  сын  богини зари Эос, выступает на помощь Приаму, убивает Антилоха,
друга  Ахилла,  и  сам  падает убитый этим последним. Миф о Мемноне проник в
Египет  лишь  в  александрийское  время.  Когда именно связали имя Мемнона с
упомянутой   статуей   Аменофиса,   неизвестно.   Впервые  "колосс  Мемнона"
упоминается в "Естественной истории" Плиния Старшего (I в. н.э.).

     Громадные  храмы на обоих берегах Нила вполне соответствовали ожиданиям
императора,   хотя   вследствие   землетрясений  и  осад  потерпели  сильные
повреждения,  и  обедневшее  жреческое  сословие Фив было уже не в состоянии
заботиться не только о восстановлении, но даже о поддержании их.
     Бальбилла  сопровождала  Адриана  и  в  храм  Аммона,  находившийся  на
восточном берегу.
     В  обширнейшей  и величайшей из всех колонных зал ее восприимчивая душа
вознеслась  ввысь,  и  когда  император  заметил, как она с пылающими щеками
смотрит  то  вверх,  то, прислонясь к одному из столбов, высоких, как башни,
озирается  кругом,  он  спросил  ее,  что она чувствует в этом истинном доме
богов.
     - Я  чувствую,  во-первых  и  прежде  всего,  что  искусство  зодчества
возвышеннее  всех других искусств! - вскричала поэтесса. - Этот храм кажется
мне  величественной  эпопеей,  а  тот,  кто  вдохновенно  создал эту эпопею,
сложил  ее  не  из  бедных  слов, а из тяжелых неповоротливых каменных глыб.
Тысячи  частей  здесь  соединены  в одно целое, и каждая из них в прекрасной
гармонии   приспособлена   к  другой  и  помогает  выразить  мысль,  которая
наполняла  душу  творца  этой  залы. Какое другое искусство было бы способно
создать  такое  вековечное,  далеко  превосходящее  всякую обыкновенную меру
произведение?
     - Поэтесса  подносит  лавровый венок архитектору, - сказал император. -
Но   разве   область   поэта   не  беспредельна  и  разве  зодчий  переходит
когда-нибудь за пределы конечного и ограниченного?
     - А  существо  богов  разве доступно измерению? - спросила Бальбилла. -
Нет,  однако  мне  кажется, что эта зала устроена так, что божество могло бы
поместиться в ней.
     - Это  потому,  что  она  обязана  своим  происхождением  мастеру, душа
которого,  когда  он  создавал залу, касалась границ вечности. Но думаешь ли
ты, что эти храмы переживут песни Гомера...
     - Нет,  однако  же  память  о  них сохранится в не меньшей степени, чем
память о гневе Ахилла и странствованиях хитроумного Одиссея.
     - Жаль,  что  тебя не слышит Понтий! - вскричал император. - Он окончил
план  одной  постройки, которой суждено пережить и меня, и тебя, и всех нас.
Я  говорю  о  моем  надгробном  памятнике*.  Сверх того, я хочу поручить ему
постройку  в  Тибуре  ворот,  дворов и зал в египетском стиле, которые будут
напоминать  нам  о  нашем  странствовании по этой удивительной стране. Я жду
его завтра.
     ______________
     *  Мавзолей  Адриана  в  Риме  на берегу Тибра строился с 132 по 139 г.
Нижняя  часть  его  представляла  собой  квадратное  здание,  каждая сторона
которого  была длиною в 104 м, верхняя цилиндрическая часть - диаметром в 75
м.  Ее  окружали коринфская колоннада и множество статуй. Все здание венчала
колоссальная статуя Адриана.

     - Завтра? - спросила Бальбилла, и все ее лицо залилось ярким румянцем.


XII

     Вскоре  после  своего  отъезда  из  Фив,  состоявшегося второго ноября,
Адриан пришел к важному решению.
     Вер должен быть признан не только сыном, но и наследником императора.
     Одних  наставлений  Сабины самих по себе было бы недостаточно для того,
чтобы  положить  конец  его  колебанию, но как раз в это время они совпали с
собственными желаниями императора.
     Сердце  его жены жаждало иметь дитя; но и его сердце тосковало по сыну,
и он обладал им в лице Антиноя.
     Его  любимец  был  подобранный  на  дороге  ребенок  незнатного, хотя и
свободного  происхождения,  но  во власти императора было сделать его важным
лицом,  возложить  на  него высшие почетные должности Рима и наконец открыто
признать его своим наследником.
     Если  кто-нибудь  заслуживал  этого, то именно Антиной, и только ему он
мог  без  зависти  передать  все,  чем  обладал  сам. Эти мысли, эти желания
зародились  в  нем много месяцев тому назад, но осуществлению их все более и
более препятствовали ум и характер вифинца.
     Адриан  серьезнее  своих предшественников старался поднять понизившееся
значение  сената,  но  все же он мог быть вполне уверенным в его согласии на
самые  рискованные  мероприятия.  Руководящие  правительственные  учреждения
республики,  даже  при  самых  необузданных  из  его  предшественников, были
официально  признаны  и продолжали свою деятельность. Правда, все они, какое
бы  ни  носили  название, должны были повиноваться императору, но все же они
были  налицо,  и  империя,  даже с каким-нибудь слабым властителем во главе,
могла  продолжать  свое  существование  без сужения ее границ, установленных
Адрианом.
     Однако  же за несколько месяцев до этого времени император не осмелился
бы  думать  об  усыновлении  своего  любимца.  Теперь он надеялся, что стоит
ближе к исполнению своего желания.
     Антиной,  правда,  оставался  мечтателем  по-прежнему,  однако  же  его
путешествия  и  охота  в  Египте  сделали его бодрым и сильным, и со времени
отъезда из Фив он иногда оказывался веселым и отважным до дерзости.
     Этого  Антиноя  он мог вышколить под собственным руководством, и, когда
он  возвысится,  переходя  от  одной  почетной  должности к другой, наступит
время  назначить его своим наследником. На первое время этот план должен был
сохраняться в тайне.
     Если  он  открыто  усыновит  Вера, то этим самым будет исключена всякая
мысль  о  новом  выборе  сына.  К  тому  же  он смело мог решиться назначить
любимца  Сабины  своим  наследником,  так как знаменитейшие римские врачи, к
которым  он  обращался  с вопросом, писали ему, что полуразрушенное здоровье
претора  не  может  быть восстановлено. В лучшем случае ему остается прожить
еще очень небольшое число лет.
     Итак,  пусть  он  спокойно сойдет в могилу среди своих блистательнейших
надежд.  Только  тогда,  когда сомкнутся его глаза, наступит время поставить
на его место мечтателя, достигшего возраста зрелого, деятельного мужа.
     На  обратном  пути  из  Фив  в  Александрию  Адриан встретился со своей
супругой  в  Абидосе  и  открыл ей свое решение назначить избранного ею сына
своим наследником.
     Сабина  поблагодарила  его  словом  "наконец-то!",  которое выражало ее
удовольствие и в то же время досаду на долгое промедление.
     Адриан  позволил  ей возвратиться из Александрии в Рим, и в тот же день
были уже отправлены гонцы с посланиями в сенат и к префекту Египта.
     Послание  к  Титиану  заключало  в  себе  приказ публично провозгласить
усыновление  претора,  устроить  по  этому  случаю  радостное  празднество и
даровать   народу,   от   имени   императора,  все  милости,  предписываемые
египетскими обычаями властителю при рождении наследника престола.
     Свита   императорской  четы  отпраздновала  это  событие  великолепными
пирами,  но  Адриан  не  принимал  в  них участия. Он велел переправить себя
через  Нил  и  у  Антеополя  направился в пустыню, чтобы проникнуть оттуда в
ущелье  Аравийских  гор  и поохотиться за дикими зверями. Его не сопровождал
никто, кроме Антиноя, Мастора, нескольких охотников и собак.
     У  Безы  он  думал встретить корабли. Посещение этого города он отложил
до  обратного  пути,  потому что находился теперь на западном берегу Нила, а
переправа через реку отняла бы у него слишком много времени.
     В  один  душный  ноябрьский  вечер  шатры путников были раскинуты между
Нилом  и  известковыми  горами, в которых находился длинный ряд могил времен
фараонов.
     Адриан   посетил  их,  потому  что  его  забавляли  достопримечательные
изображения  на  их  стенах;  но  Антиной  остался в лагере, так как ему уже
приходилось  осматривать  подобные  гробницы  в Верхнем Египте гораздо чаще,
чем  он  желал.  Он находил эти изображения однообразными и некрасивыми, и у
него  недоставало  терпения  углубляться  в  их  смысл.  Чтобы  не оставлять
Адриана  одного,  а вовсе не ради них, он сто раз входил с императором в эти
старые  пещеры,  но  сегодня едва сдерживался от нетерпения и досады, потому
что знал, что несколько часов пути привели бы его в Безу, к Селене.
     Император  во  всяком  случае  не должен был вернуться раньше чем через
три  часа,  и  если  бы  у  него,  Антиноя,  хватило  смелости, он мог бы до
возвращения  Адриана  навестить  девушку, по которой тосковало его сердце, и
все-таки возвратиться раньше своего повелителя.
     Но раздумье пришло раньше, чем действие!
     Вон  там  император взбирается на гору и может его видеть. Ждут гонцов,
и  ему  поручено  принять  их.  В случае дурных известий император не должен
оставаться один ни при каких условиях.
     Антиной  десять  раз  подходил к своему доброму охотничьему коню, чтобы
вскочить  ему  на  спину;  однажды  он  уже  схватил  его  за уздечку, чтобы
взнуздать,  но  за  то  время,  что  он  продевал жеребцу через зубы гибкую,
составленную из множества звеньев узду, его энергия снова пропала.
     Эти  колебания  заняли  целые часы, и наконец стало уже слишком поздно.
Император   мог  скоро  вернуться,  и  теперь  было  бы  безумием  думать  о
выполнении прекрасного плана.
     Ожидаемый  посланец  уже  явился со множеством писем, но Адриан все еще
не возвращался.
     Смеркалось;  большие  капли  дождя  падали  с  неба,  покрытого густыми
тучами, а Антиной по-прежнему оставался один.
     К  его тоске присоединилось сожаление об упущенном случае снова увидеть
Селену и беспокойство по поводу долгого отсутствия повелителя.
     Несмотря  на  усиливавшийся  дождь,  он  вышел  на  воздух, подавляющая
удушливость  которого  прежде  парализовала его слабую волю, и позвал собак,
намереваясь  с  ними  разыскивать императора, но в эту минуту послышался лай
молосского  пса,  и скоро затем Адриан с Мастором выступили из тьмы в полосу
света, окружавшую освещенные палатки.
     Император   наскоро  поздоровался  со  своим  любимцем  и  затем  молча
позволил  Антиною  высушить  ему  волосы  и  принести трапезу, между тем как
Мастор  вымыл  ему  ноги  и  одел  его в сухое платье. Когда Адриан вместе с
вифинцем лег перед столом с приготовленными яствами, он сказал:
     - Странный  вечер!  Какой  жаркий  и душный воздух! Нам нужно беречься,
потому что нам грозит беда.
     - Что с тобою случилось, государь?
     - Разные  происшествия.  У  первой же двери гробницы, в которую я хотел
войти,  я  нашел  какую-то  черную старуху, которая замахала на нас руками и
прокричала какие-то отвратительно звучавшие слова.
     - Ты понял ее?
     - Нет. Разве кто-нибудь может научиться египетскому языку?
     - Значит, ты не знаешь, что она сказала?
     - Мне  пришлось  узнать.  "Смерть!"  -  закричала  старуха! В гробнице,
которую она охраняла, лежало множество людей, заболевших чумой.
     - И ты видел их?
     - Да.  До  сих  пор  я  только  слыхал  об  этой  болезни. Она ужасна и
соответствует тем описаниям, которые я читал.
     - Ах, государь! - вскричал испуганный Антиной с упреком.
     - Когда  мы  отошли  от могилы, - продолжал Адриан, не обращая внимания
на  замечание  юноши,  -  мы  встретили  старика  в  белой одежде и какую-то
странную девушку, хромую и необыкновенно красивую.
     - Она тоже шла к больным?
     - Да, она несла им лекарство и хлеб.
     - Но она не вошла к ним?
     - Вошла,  несмотря на мое предостережение. В ее спутнике я узнал своего
старого знакомого.
     - В старике?
     - Он  во  всяком  случае  старше  меня.  Мы  с  ним часто встречались в
Афинах,  когда  были еще молоды. Он принадлежал тогда к числу последователей
Платона. Он был прилежнее и, может быть, также и талантливее нас всех.
     - Каким  образом  подобный  человек  очутился  при  больных  в Безе? Он
сделался врачом?
     - Нет.  Еще  в  Афинах  он  с  пламенным  рвением искал истину и теперь
утверждает, что нашел ее.
     - Здесь, среди египтян?
     - В Александрии, у христиан.
     - А  хромая  девушка,  сопровождавшая  философа, тоже верит в распятого
бога?
     - Да,  она сиделка или что-то в этом роде. Однако есть что-то великое в
мечтаниях этих людей.
     - Правда ли, что они поклоняются ослу и голубю?
     - Вздор.
     - Я  тоже  не  совсем  этому  верил.  Но, во всяком случае, они добры и
заботятся о всех страждущих, даже чужих, не принадлежащих к их числу.
     - Откуда ты знаешь это?
     - Да ведь в Александрии много говорят о них.
     - К  сожалению.  Я  не преследую призрачных врагов, а к ним я причисляю
мысли  и  верования  людей;  но  иногда  я  спрашиваю  себя:  полезно ли для
государства  то,  что  граждане  перестают  бороться  с житейскими нуждами и
утешают  себя  надеждой  на  фантастическое  счастье в другом мире, который,
может быть, существует только в воображении тех, кто верит в него?
     - Я  бы  желал,  чтобы  жизнь  совсем  оканчивалась  смертью,  - сказал
Антиной задумчиво. - Однако же...
     - Ну?
     - Если  бы  я  знал  наверное, что найду в том другом мире тех, которых
мне хотелось бы увидеть снова, я пожелал бы второй жизни.
     - Значит,  ты  желал  бы  снова  и целую вечность толкаться и тесниться
среди  массы  старых  знакомых,  которых  от  первого  до  последнего смерть
посылает в другой мир?
     - Нет,  но я желал бы, чтобы мне было позволено вечно жить с некоторыми
избранными.
     - А я принадлежал бы к их числу?
     - Да! - вскричал Антиной с жаром и прижал губы к руке Адриана.
     - Я  знал  это.  Но ни за какую цену, даже из-за тебя, моего любимца, я
не   пожелал  бы  отказаться  от  единственного  права,  которое  составляет
преимущество человека перед бессмертными богами.
     - Какое право ты подразумеваешь?
     - Право  выйти  из  рядов  живущих,  как  только  небытие мне покажется
сноснее существования.
     - Боги, разумеется, не могут умереть.
     - А  христиане  желают  умереть  только  для того, чтобы присоединить к
старой жизни новую.
     - Более прекрасную, чем первая на земле.
     - Они  называют ее блаженною. Мать этой вечной жизни - неутомимая жажда
существования  -  не  умирает  даже  среди самых несчастных людей; ее отец -
надежда.  Они  веруют  в  отсутствие страданий на том, другом, свете, потому
что  тот,  кого  они называют Искупителем, распятый Христос, якобы освободил
их от будущей скорби своей смертью.
     - Разве  может  кто-нибудь взять на себя страдание дру