и тереть свои спины о стену, как Скавр,
и  закричали  императору:  "Великий  цезарь,  у нас нет рабов!" - "Так трите
друг друга", - сказал император и пошел дальше.
     ______________
     * Аподитериум - раздевальня в римской бане.

     - Превосходно! - засмеялся Дионисий.
     - Теперь  еще  другая  правдивая  история, - прервал его словоохотливый
галл.  -  Однажды  к  Адриану  пристал  какой-то  седоволосый человек, прося
милостыню.  Это  был  негодяй,  паразит, который переходил от одного стола к
другому  и  кормился  за  счет  чужого  кошелька и из чужих мисок. Император
знает  людей  и  прогнал его. Тогда этот попрошайка, чтобы не быть узнанным,
выкрасил  свои  седые  волосы в темный цвет и попытался подойти к императору
вторично.  Но  глаза  у Адриана зорки. Он указал просителю на дверь и сказал
при  этом  с самой серьезной миной: "Недавно я уже отказал в подаянии твоему
отцу".  В Риме ходит множество историй о подобных шутках императора, и, если
вы желаете, я расскажу вам еще целую дюжину их.
     - Ну,  рассказывай,  выкладывай  нам  свои  истории. Это все мои старые
знакомые,  - проговорил Флор заплетающимся языком. - А пока Фаворин болтает,
мы можем пить.
     Галл презрительно посмотрел на римлянина и быстро возразил:
     - Мои речи чересчур хороши для пьяных.
     Флор  начал  придумывать  ответ, но, прежде чем нашел его, приближенный
раб Вера вбежал в пиршественную залу, крича:
     - На Лохиаде пожар, во дворце императора...
     Вер  сбросил  с ног покрывало из лилий, разорвал пополам защищавшую его
газовую сетку и крикнул запыхавшемуся слуге:
     - Колесницу,  сейчас  колесницу!  До свидания, до какого-нибудь другого
вечера.  Благодарю  вас, друзья, благодарю за честь, которую вы оказали мне;
я должен ехать на Лохиаду.
     Одновременно  с  Вером,  который, не набросив даже паллия, быстро исчез
из  залы  и  разгоряченный,  в чем был, выбежал на прохладный ночной воздух,
вскочила  и  большая часть гостей, оставив дом, чтобы посмотреть на зарево и
послушать  новости.  Только  очень  немногие  из  них  отправились  на место
пожара, чтобы помочь тушившим гражданам.
     Многие сильно опьяневшие бражники остались на своих ложах.
     Когда   Фаворин  и  александрийцы  поднялись  со  своих  подушек,  Флор
вскричал:
     - Никакой  бог  не вытащит меня отсюда, если бы даже сгорел и весь дом,
и  Александрия,  и Рим, да, пожалуй, и все местечки и страны на земле! Пусть
горит  все!  Римская  империя  все  равно  не  может  стать  более великой и
совершенной,  чем при императорах. Пусть все горит, как куча соломы, мне это
безразлично, я останусь здесь и буду пить.
     На  сцене  прерванного  пира  царствовал  невообразимый беспорядок. Вер
между тем спешил к Сабине, чтобы известить ее о случившемся.
     Бальбилла  первая  заметила  пожар,  и  даже  в самом его начале, когда
после  прилежной  ночной работы, перед тем как лечь в постель, посмотрела на
море.  Она тотчас же поспешила вон из дома, крикнула: "Пожар!" - и принялась
искать кого-нибудь из слуг, чтобы велеть разбудить Сабину.
     Вся  Лохиада  сияла  пурпурным  и золотым пламенем. Она составляла ядро
широко  раскинувшегося  нежно-розового  сияния,  яркость и объем которого то
уменьшались, то увеличивались.
     Вер  нашел  поэтессу у двери, которая вела из сада в покой императрицы.
На  этот  раз  он  не  обратился  к  ней  с  обычным  приветствием, а только
торопливо спросил:
     - Уведомлена ли Сабина?..
     - Кажется, еще нет.
     - Так  вели разбудить ее. Поклонись ей от меня. Я должен отправиться на
Лохиаду.
     - Мы поедем вслед за тобой.
     - Останьтесь здесь; там вы будете мешать.
     - Я  займу  очень  мало  места  и  поеду  с  тобой.  Какое великолепное
зрелище!
     - Вечные  боги!  Пламя  поднимается  также  и  ниже  дворца,  у  гавани
императоров. Куда это запропастились колесницы?
     - Возьми меня с собой!
     - Нет, ты должна разбудить императрицу.
     - А Луцилла?
     - Вы, женщины, останетесь там, где находитесь.
     - Что  касается  меня,  то,  разумеется,  нет.  Императору, надеюсь, не
грозит опасность?
     - Едва ли. Старые плиты не могут сгореть.
     - Посмотри  только,  как это великолепно! Небо превращается в пурпурный
шатер. Прошу тебя, Вер, позволь мне сопровождать тебя.
     - Нет, прекраснейшая! Там нужны мужчины!
     - Как ты неласков!
     - Наконец-то!  Вот подъезжает колесница. Вы, женщины, останьтесь здесь.
Ты поняла меня?
     - Я не позволю никому приказывать мне и отправляюсь на Лохиаду.
     - Чтобы  видеть Антиноя в пламени?.. Подобное зрелище представляется не
каждый  день,  -  вскричал  Вер  насмешливо,  вскакивая  на  колесницу и сам
схватывая вожжи.
     Бальбилла с досадой топнула ногой.
     Она  пошла  в комнаты Сабины и окончательно решила отправиться на место
пожара.
     Императрица  не  впускала  к  себе  никого,  пока  не  была одета, даже
Бальбиллу.  Служанка  сообщила, что хотя Сабина и встанет, но ее здоровье не
позволит ей выехать среди ночи.
     Поэтесса  пошла  затем  к  Луцилле  и  попросила  ее  поехать  с нею на
Лохиаду.  Луцилла тотчас же выразила свою готовность; но когда она услышала,
что  ее  муж  желает, чтобы женщины оставались в Цезареуме, то объявила, что
она  должна  повиноваться  ему,  и  попыталась удержать свою подругу. Однако
упрямая  кудрявая  головка  твердо  решилась  исполнить  свое желание именно
потому, что Вер запретил ей это, да еще и с насмешкою.
     После  краткого  объяснения  со  своей  подругой она оставила Луциллу и
пошла  к  компаньонке.  Она  рассказала  Клавдии,  в  чем дело, устранила ее
возражения  очень  решительным  приказанием,  самолично  отдала распоряжение
управляющему  дворцом  приготовить  колесницу  и приехала к горевшему дворцу
часа через полтора после Вера.
     Необозримая  многоголовая  толпа  запрудила  узкую приматериковую часть
Лохиады  и  гавань у ее подножия, где несколько складов и верфей были объяты
пламенем.
     Бесчисленное  множество  судов  кишело  вокруг.  С громкими криками и с
громадными  усилиями  пытались  вывести  в  море и убрать в безопасное место
большие  суда,  ставшие  на  якорь в императорской гавани. Вдоль и вширь все
было   ярко   освещено,   как   днем,   но  только  красноватым,  беспокойно
волновавшимся  светом.  Норд-ост дул на огонь, затрудняя работу гасителей, и
выбрасывал  жаркое  пламя.  Каждый  горевший  сарай превратился в гигантский
факел  и на дальнее расстояние освещал ночную тьму. Белый мрамор высочайшего
маяка  на острове Фарос* принял красноватый оттенок, но огонь на вершине его
башни,  видный  обыкновенно  издалека,  казался  бледным  и  лишенным света.
Темные  корпуса  больших  кораблей  и рои лодок вдали были окружены огненным
мерцанием,   а  спокойное  море  у  берега,  как  зеркало,  отражало  блеск,
заливавший всю окрестность Лохиады.
     ______________
     *  Маяк на острове Фарос представлял собой вышку в три этажа, высотой в
120 м. Свет от него падал на расстояние 300 морских миль.

     Бальбилла  не  уставала  восторгаться  зрелищем  этой оживленной борьбы
самых  блестящих  красок  между  собою  и  самого яркого света с глубочайшей
тенью.  И  она  имела  время  созерцать  эту  чудную  картину, потому что ее
колесница  подвигалась  вперед очень медленно, а там, где улица направлялась
от   императорской  гавани  к  дворцу,  ее  остановили  ликторы  и  объявили
решительно, что дальше пробраться невозможно.
     Лошадьми,  испуганными  блеском пожара и теснившейся вокруг них толпой,
едва  можно  было управлять. Они поднимались на дыбы и били задними копытами
в кузов колесницы. Возница объявил, что не может уже ни за что ручаться.
     Поспешивший  на  помощь  народ  обменивался  замечаниями насчет женщин,
которым   нечего   делать   и  которым  лучше  бы  сидеть  за  прялкой,  чем
загораживать дорогу добрым людям.
     - Днем  довольно  времени  для  прогулок!  - вскричал один гражданин, а
другой прибавил:
     - Если вон той попадет искра в локоны, то произойдет лесной пожар!
     Положение  поэтессы  становилось  с  каждой  минутой все невыносимее, и
теперь  она  сама  приказала  вознице повернуть назад. Но на улице, кишевшей
народом,  это было легче приказать, чем исполнить. Одна из лошадей разорвала
ремень,   прикреплявший  ярмо  к  дышлу,  прыгнула  в  сторону  и  потеснила
попятившуюся толпу, которая громко закричала.
     Бальбилла  хотела  соскочить  с  колесницы,  но  Клавдия,  вне  себя от
страха,  крепко  вцепилась  в нее, умоляя не оставлять ее на произвол судьбы
среди погибели.
     Избалованная  патрицианка  не  была  боязлива,  но  на  этот раз горько
пожалела  о том, что не послушалась Вера. Сначала она подумала: "Очень милое
приключение,  однако  же  оно  будет  совсем  прекрасно  только тогда, когда
кончится";  но потом ее отважный поступок потерял для нее всякую прелесть, и
она  стала  в  нем  раскаиваться.  Она уже была ближе к слезам, чем к смеху,
когда какой-то густой мужской голос позади нее крикнул повелительно:
     - Место для насосов! Отбросить в сторону все, что загораживает дорогу!
     Эти  ужасные  слова  заставили  Клавдию  упасть  на колени, но они дали
новые крылья сломленному мужеству Бальбиллы.
     Она узнала голос архитектора Понтия.
     Он, верхом на лошади, остановился прямо позади ее колесницы.
     Значит,  это  был тот самый всадник, которого Бальбилла видела скачущим
от моря к горящим амбарам, лежавшим выше, а потом опять к морю и обратно.
     Она повернулась к нему всем корпусом и позвала его по имени.
     Он  узнал  ее,  попытался  заставить  своего  коня,  рвавшегося вперед,
стоять  мирно, с улыбкой покачал головою, как будто желая сказать этим: "Она
сумасшедшая  и  заслуживает  головомойки, но можно ли сердиться на нее?" - и
тут  же отдал сопровождавшим его полицейским следующие приказания, как будто
Бальбилла была каким-нибудь тюком товара, а не знатной наездницей:
     - Отпрягите  лошадей,  мы  можем  употребить их на возку воды. Помогите
женщинам  выйти  из  колесницы.  Возьмите  их под свою охрану, Нонн и Лукан!
Теперь  оттолкните колесницу туда, в кустарник! Очистить место там, впереди!
Место для наших насосов.
     Каждое  их  этих  приказаний  было  немедленно  исполнено, как будто их
отдавал     какой-нибудь     главнокомандующий    хорошо    вышколенным    и
дисциплинированным солдатам.
     Когда  пожарные  трубы  двинулись  вперед,  Понтий  подъехал вплотную к
Бальбилле и сказал:
     - Император  в  безопасности.  Что  касается  тебя, то тебе хотелось бы
видеть  пожар  вблизи;  да  и в самом деле цвета вон там великолепны. У меня
нет  времени отвезти вас в Цезареум. Идите за мною. Вон там, по той стороне,
в  каменном доме портового сторожа вы будете в безопасности и можете с крыши
видеть  Лохиадский  дворец  и  весь  полуостров. У тебя будет редкое зрелище
перед  глазами,  благородная  Бальбилла; но прошу тебя не забывать при этом,
как   много   дней  честного  труда,  какие  богатства,  сколько  имущества,
приобретенного  тяжелым  и  прилежным  трудом,  погибают в этот час. То, что
служит  тебе  развлечением,  то  будет  многим  стоить горьких слез. Поэтому
будем  надеяться,  что  это  зрелище достигло теперь высочайшей точки своего
блеска и скоро кончится.
     - Я надеюсь и желаю этого от всего сердца! - вскричала девушка.
     - Я  это  знал. Я навещу вас, как только будет можно. Вы, Нонн и Лукан,
проведите  этих знатных женщин в дом портового сторожа. Скажите ему, что они
близкие  приятельницы  императрицы.  Куда  это  едут  насосы?  До  свидания,
Бальбилла.
     С  этими  словами архитектор ослабил поводья лошади и стал прокладывать
себе путь через толпу.
     Через  четверть часа девушка стояла на крыше каменного домика. Клавдия,
совершенно  истомленная  и не способная выговорить ни одного слова, осталась
в душной комнате сторожа и уселась на деревянной скамейке грубой работы.
     Молодая  римлянка смотрела теперь на пожар другими глазами, чем прежде.
Понтий   научил   ее  возмущаться  пламенем,  которое  незадолго  перед  тем
приводило  ее  в  восторг,  высоко  поднимаясь к небу. Оно было еще довольно
сильно,  когда  Бальбилла взошла на кровлю, но скоро ему, по-видимому, стало
все  труднее  и  труднее  бороться  с  черным  дымом,  поднимавшимся с места
пожара.
     Бальбилла  искала  глазами  архитектора  и  скоро  нашла  его,  так как
человек на лошади возвышался над толпою.
     Он  останавливался  то  у  одного,  то  у  другого из горевших амбаров;
однажды  она  совсем  потеряла  его из виду - в это время он был на Лохиаде.
Затем  он  показался  снова, и везде, где он оставался некоторое время, сила
огня ослабевала.
     Бальбилла  не  заметила,  что  ветер  повернул совсем в другую сторону.
Затем   наступило  затишье  и  стало  теплее.  Это  помогло  тушившим  пожар
гражданам,   но   девушка   приписывала   только  распорядительности  своего
энергичного  друга  то,  что  огонь во многих местах ослабевал, а в других и
совсем погас.
     Один  раз  она  видела,  как  он  велел  сломать  строение,  отделявшее
горевший  сарай  от  нескольких  оставшихся  не  тронутыми огнем кладовых, и
поняла цель этого распоряжения. Он отрезал дорогу пламени.
     В  другой  раз  она увидела Понтия на холме, перед ним стоял охваченный
ярким  пламенем сарай, в котором хранились канаты и бочки. Понтий повернулся
к  Бальбилле  лицом  и спокойными движениями руки стал указывать то туда, то
сюда.
     Его  фигура  и  конь,  беспокойно  прыгавший  под  ним,  были  окружены
ярко-красным  светом.  Великолепная  картина!  Девушка  дрожала за него, она
удивлялась  этому  неустрашимому,  энергичному,  твердому  человеку. И когда
горевшая  балка  обрушилась близко возле него и он заставил своего пугливого
коня,  который начал было кружиться с ним вместе, снова повиноваться поводу,
то  она  вспомнила  насмешку  претора, будто она настаивает на своем желании
ехать на Лохиаду с целью насладиться видом Антиноя, охваченного пламенем.
     Теперь  она  восторгалась  более достойным зрелищем; однако же ее живая
фантазия,   которая  иногда,  даже  вопреки  ее  воле,  придавала  формы  ее
неопределенным  мыслям,  представила ей образ прекрасного юноши, окруженного
ярким сиянием, которое все еще окрашивало горизонт.
     Час   проходил   за   часом,  старания  тысяч  людей,  тушивших  пожар,
увенчивались  все  большим  успехом;  вспыхивавшие  то там, то сям огни были
один  за другим если не совсем погашены, то заглушены. На Лохиаде уже вместо
пламени  поднимался  в  вышину  только черный дым, перемешанный с искрами, а
Понтий все еще не являлся, чтобы осведомиться о Бальбилле.
     Она  не  видела  ни  одной звезды, потому что небо заволокло тучами, но
начало  нового  дня не могло быть далеко. Ей было холодно, и продолжительное
отсутствие друга начало вызывать в ней досаду.
     Пошел  крупный  дождь.  Она  по  лестнице  спустилась  с крыши и села в
комнате  портового сторожа у огня, возле своей заснувшей спутницы. Бальбилла
уже  не  менее  получаса  мечтательно  глядела  на  согревающее пламя, когда
услыхала  топот копыт и явился Понтий. Его лицо почернело от копоти, а голос
охрип от приказаний, которые архитектор отдавал в течение нескольких часов.
     Увидев  его,  поэтесса  забыла  свою досаду, приветливо поздоровалась с
ним  и  сказала ему, что наблюдала каждое его движение. Но эта живая и легко
воодушевлявшаяся  девушка  теперь могла с трудом произнести только несколько
слов для выражения похвалы, которую возбудил в ней его образ действий.
     Поняв  по голосу Понтия, что у него пересохло во рту и что он нуждается
в   каком-нибудь  освежительном  питье,  Бальбилла,  которая  в  иное  время
приказывала  рабам  подавать  каждую  понадобившуюся  ей  булавку  и которой
судьба  не  подарила  никого,  кому  она  охотно  могла  бы услужить, теперь
собственноручно  зачерпнула  из большого, стоявшего в углу глиняного кувшина
чашку воды и подала Понтию с просьбой испить.
     Он  жадно  вобрал  в  себя  живительную  влагу, а когда маленькая чашка
опорожнилась,  Бальбилла  молча  взяла  ее  у него из рук, снова наполнила и
подала ему.
     Госпожа  Клавдия,  проснувшаяся  при  приходе архитектора, с удивлением
покачивая  головой, смотрела на эту неслыханную услужливость своей питомицы.
Выпив  третью  чашку,  которую  ему подала Бальбилла, Понтий сказал, глубоко
переводя дух:
     - Вот  это напиток! Во всю мою жизнь ни один не был мне и вполовину так
вкусен.
     - Мутная вода из скверного глиняного сосуда, - засмеялась девушка.
     - И  все-таки  она  показалась  мне  лучше  библосского вина* в золотом
кубке.
     ______________
     * Вино с острова Наксос, по названию местной реки Библос.

     - Ты заслужил ее, а жажда придает вкус самому скромному напитку.
     - Ты  забываешь  руку,  которая  подала  его!  -  вскричал архитектор с
горячим воодушевлением.
     Тут  Бальбилла  покраснела  и  смущенно  опустила  глаза,  но  лишь  на
мгновение.  Затем  она  подняла  голову  и  сказала весело и беззаботно, как
всегда:
     - Значит,  тебя  угостили  великолепным питьем; а теперь ты отправишься
домой,  и  трубочист  снова  превратится в великого архитектора. Но прежде я
прошу  тебя  рассказать, какое божество привело тебя сюда как раз вовремя из
Пелузия, каким образом произошел пожар и что творится во дворце на Лохиаде.
     - У  меня  мало  времени,  - ответил Понтий и рассказал наскоро, что по
окончании  предварительных  работ  в  Пелузии он возвратился с императорской
почтой  в  Александрию.  Выйдя  из  повозки  на почтовой станции, он заметил
зарево  над  морем  и  узнал  от  одного  раба, что это пожар на Лохиаде. На
почтовой  станции  было  множество  лошадей. Он выбрал из них одну получше и
прискакал  во  дворец,  прежде чем началась давка. Как произошел пожар - это
покамест остается нерасследованным.
     - Император,  -  сказал  он,  - наблюдал небо, когда в одном из амбаров
возле  обсерватории вспыхнул огонь. Антиной первый заметил это несчастье. Он
закричал   "пожар!"  и  уведомил  Адриана.  Я  нашел  повелителя  в  сильном
возбуждении.  Он  поручил  мне  руководить  тушением  пожара. На Лохиаде мне
помогал  Вер,  и  с  такой отвагой, с таким умением, что я должен извиниться
перед  ним  за  многое.  Самого  императора  задержал во дворце его любимец,
потому что бедный юноша обжег себе обе руки.
     - Ах!  -  вскричала  Бальбилла  с  искренним  сожалением.  - Как же это
случилось?
     - Спускаясь  в  первый  раз с башни, Адриан и Антиной захватили с собою
столько  инструментов  и бумаг, сколько в состоянии были унести. Сойдя вниз,
император  заметил,  что  оставил  на  столе  таблицы с важными заметками, и
высказал  свое  сожаление  на этот счет. Между тем огонь уже захватил легкое
строение  новой  обсерватории,  и  проникнуть в нее казалось невозможным. Но
вифинский  мечтатель  иногда  пробуждается  от своих грез, и в то время, как
император  с  беспокойством смотрел на горевшие пуки льняной пакли, уносимые
ветром  в  гавань, смелый юноша кинулся в горящее строение, сбросил таблички
с  верха  обсерватории вниз и побежал по лестнице обратно. Впрочем, отважный
поступок  стоил бы бедняге жизни, если бы прибежавший в это время раб Мастор
не  вынес  Антиноя на открытый воздух с каменных ступеней старого здания, на
котором  стоит новая башня. Он лежал в верхней части его, полузадохшийся и в
обмороке.
     - Но  он  жив,  этот  прекрасный, подобный богам юноша, и находится вне
опасности? - вскричала обеспокоенная Бальбилла.
     - Он  чувствует  себя хорошо. Он только обжег руки, как я уже сказал, и
немного опалил волосы, но они ведь отрастут снова.
     - Мягкие  прелестные  кудри!  -  вскричала  Бальбилла.  - Пойдем домой,
Клавдия.  Садовник  срежет  нам  великолепный  букет из роз, и мы пошлем его
Антиною, чтобы порадовать его.