ленной от залы
муз только несколькими комнатами и длинным коридором.
     Незапертая  дверь  вела  в темную переднюю, за которой следовала другая
горница  и,  наконец, третье, хорошо убранное помещение. Входы, которые вели
в  это  последнее,  очевидно  столовую  и жилую комнату смотрителя, были без
дверей и закрывались только драпировками, теперь широко откинутыми.
     Понтий  мог  беспрепятственно,  не будучи замеченным, смотреть на стол,
на котором стояла между блюдом и тарелками бронзовая трехрожковая лампа.
     Толстяк  повернул  свое  круглое, сильно раскрасневшееся лицо в сторону
архитектора,   который   в   раздраженном   состоянии  быстро  и  решительно
направился  было  к  нему,  однако,  не войдя еще во вторую комнату, услыхал
тихое, но горькое рыдание.
     Плакала  молодая  стройная девушка, которая вышла из задних дверей этой
комнаты и поставила перед смотрителем маленький поднос с хлебом.
     - Да  не  плачь  же,  Селена,  - сказал смотритель, медленно разламывая
хлеб и стараясь успокоить дочь.
     - Как  мне  не  плакать?  -  возразила девушка. - Позволь только завтра
купить  для  тебя кусок мяса; врач запретил тебе есть постоянно хлеб, только
хлеб.
     - Человек  должен  быть  сыт, а мясо дорого, - сказал толстяк. - У меня
девять  ртов, которые нужно набить, не считая рабов. Где же мне взять денег,
чтобы всем нам питаться дорогим мясом?
     - Нам оно не нужно, а тебе необходимо.
     - Невозможно,  дитя  мое.  Мясник  уже  не  отпускает  в  долг,  другие
кредиторы  пристают,  а  чтобы прожить до конца месяца, у нас остается всего
десять драхм.
     Девушка побледнела и робко сказала:
     - Но,   отец,   ведь   ты  сегодня  показал  мне  три  золотые  монеты,
доставшиеся  на  твою  долю  из  суммы,  пожалованной  гражданам  по  случаю
прибытия императрицы.
     Смотритель  в  смущении скатал пальцами шарик из хлебного мякиша, затем
сказал:
     - Я  купил  на  них вот эту фибулу* с ониксом, покрытым резьбой; это до
смешного  дешево,  уверяю  тебя!  Когда  приедет  император, он должен будет
видеть,  кто  я такой, а когда я умру, то вам дадут вдвое против заплаченной
мною  цены  за это произведение искусства. Уверяю тебя, деньги императрицы я
выгодно поместил в этот оникс.
     ______________
     * Фибула - пряжка, застежка.

     Селена  ничего  не  возразила,  но глубоко вздохнула и окинула взглядом
ряд  бесполезных  вещей,  которые смотритель накупил и натаскал в дом только
потому,  что  они  продавались "дешево", между тем как она с братом и шестью
сестрами нуждались в самом необходимом.
     - Отец,  -  снова  сказала  девушка  после  короткой  паузы,  -  мне не
хотелось  бы  говорить  об  этом  больше,  но я все-таки скажу, хотя бы ты и
рассердился  на  меня.  Архитектор,  который  начальствует над рабочими там,
наверху, уже дважды присылал за тобой.
     - Молчать!  -  закричал  толстяк и ударил кулаком по столу. - Кто такой
этот Понтий и кто я!
     - Ты  человек благородного македонского происхождения, может быть, даже
состоишь  в  родстве  с царской династией Птолемеев и имеешь стул в собрании
граждан;  но  будь снисходителен и добр на этот раз. У архитектора работы по
горло, он устал...
     - Да  ведь  я  и  сегодня  не  мог  посидеть  спокойно.  Я  Керавн, сын
Птолемея,  предки  которого  пришли в Египет с Великим Александром и помогли
основать  Александрию.  Это известно каждому. Наши владения были урезаны, но
именно   поэтому   я   настаиваю,   чтобы   наша   благородная  кровь  всеми
признавалась.  Понтий  велит  позвать Керавна!.. Это было бы смешно, если бы
не  было  возмутительно!  Ведь  кто  такой этот человек, кто?! Я уже говорил
тебе.  Его  дед был вольноотпущенником покойного префекта Клавдия Бальбилла,
а  отец  его  только  по  милости  римлян  пошел  в  гору  и  разбогател. Он
происходит  от  рабов, а ты требуешь, чтобы я был его покорным слугой, когда
ему будет угодно потребовать меня к себе!
     - Но,   батюшка,   он   велит  просить  к  себе  не  сына  Птолемея,  а
управляющего этим дворцом.
     - Пустая игра слов! Молчи! Я ни шагу не сделаю ему навстречу.
     Девушка закрыла лицо руками и жалобно и громко начала всхлипывать.
     Керавн вздрогнул и закричал вне себя:
     - Клянусь  великим  Сераписом,  я не могу больше выносить этого! К чему
это хныканье?
     Девушка  собралась  с  духом  и,  приблизившись  к  раздраженному отцу,
сказала прерывающимся от слез голосом:
     - Ты  должен  идти,  отец, должен! Я говорила с производителем работ, и
он  холодно  и  решительно  объявил,  что  архитектор  прислан сюда от имени
императора  и  что,  в случае твоего непослушания, он немедленно уволит тебя
от  должности.  А  если  это случится, тогда... Отец, отец, подумай о слепом
Гелиосе  и  о  бедной Веронике! Арсиноя и я уж как-нибудь заработаем себе на
хлеб, но малютки, малютки!
     При  последних  словах  девушка  упала  на  колени  и  протянула руки к
упрямому отцу.
     У  того кровь прилила к голове и к глазам, и он опустился на свой стул,
точно его хватил удар.
     Дочь  вскочила  с  пола и протянула ему кубок с вином, который стоял на
столе;  но Керавн отстранил его рукой и вскричал, пыхтя и стараясь перевести
дух:
     - Уволить  меня  от  должности,  выгнать меня из этого дворца! Там, вон
там  в  ящичке  из черного дерева, хранится грамота Эвергета*, которою моему
прародителю  Филиппу  было  предоставлено управление этим дворцом в качестве
должности,  наследованной в его фамилии. Жена этого Филиппа имела честь быть
возлюбленной   или,  по  словам  других,  дочерью  царя.  В  шкатулке  лежит
документ,  написанный  красными  и  черными  чернилами  на желтом папирусе и
снабженный  печатью  и  подписью  второго Эвергета**. Все властители из дома
Лагидов   утвердили  его,  все  римские  префекты  уважали  его,  а  теперь,
теперь...
     ______________
     *   Эвергет,  т.е.  благодетель,  -  прозвище  некоторых  египетских  и
сирийских  царей. Здесь имеется в виду Птолемей III Эвергет, правивший с 246
по 221 г. до н.э.
     ** Птолемей VII (Эвергет II Пузатый) правил со 146 по 116 г. до н.э.

     - Ну,  отец,  -  прервала девушка Керавна, ломавшего руки в отчаянии, -
ты ведь еще не смещен с должности, и если бы ты только подчинился...
     - Подчинился,  подчинился!  -  вскричал  Керавн и затряс своими жирными
руками  над  головой,  к которой прилила кровь. - Я подчиняюсь! Я не ввергну
вас  в беду! Я иду. Ради детей моих я позволю помыкать мною и топтать меня в
грязь!  Подобно  пеликану,  я буду питать своих птенцов кровью сердца. Но ты
должна  знать, что мне стоит подвергнуться этому унижению! Оно невыносимо, и
мое  сердце лопнет, потому что архитектор обругал меня, как своего слугу; он
кинул  мне  вслед  -  я собственными ушами слышал это - мне, которому врач и
без  того грозит смертью от паралича, он кинул вслед подлое пожелание, чтобы
я  задохся  в  собственном сале! Оставь меня, оставь! Я знаю, что для римлян
все  возможно.  Вот,  я  готов  идти.  Подай  мне  мой паллий цвета крокуса,
который  я  ношу  в  Совете,  принеси мне золотой обруч для головы. Я украшу
себя, как жертвенное животное, и покажу ему...
     Архитектор  не  упустил  ни одного слова из этого разговора, который то
возбуждал  в  нем  досаду, то заставлял смеяться, то умилял его. Деятельной,
энергичной  натуре  Понтия  была  противна всякая лень и праздность. Поэтому
медлительность  и  равнодушие  толстяка  при  таких обстоятельствах, которые
должны  были  бы  понудить  его и каждого действовать быстро и с напряжением
всех  сил,  заставили  архитектора  произнести  слова,  о  которых он теперь
сожалел.  Глупая нищенская спесь смотрителя возмущала его, да и кому приятно
слышать  о  пятне,  лежащем  на  его  происхождении?  Но слезы дочери такого
жалкого  отца  тронули  его  сердце.  Ему было жаль олуха, которого он одним
щелчком  мог  ввергнуть  в  бездну  несчастья  и  которого его слова уязвили
гораздо  глубже,  чем сам он был уязвлен услышанными сейчас словами Керавна.
Понтий  охотно подчинился движению своей благородной натуры и решил пощадить
несчастного.
     Он  сильно  постучал суставом пальца о внутренний косяк двери передней,
затем  громко  кашлянул,  и,  войдя  в  жилую  горницу,  сказал смотрителю с
глубоким поклоном:
     - Я  пришел,  благородный  Керавн,  отдать  тебе  визит.  Извини, что я
являюсь  в  такой  поздний час, но ты и представить себе не можешь, до какой
степени я был занят с тех пор, как мы расстались.
     Керавн  взглянул  на  неожиданного  гостя  сперва  с  испугом,  потом с
изумлением.  Наконец  он  подошел  к Понтию, протянул к нему обе руки, точно
избавившись  от  кошмара,  и  по  его  лицу  разлилось  такое  теплое сияние
искреннего  сердечного удовольствия, что Понтий удивился, каким образом он с
первого  раза  совершенно  не  обратил  внимания  на благообразие лица этого
толстого чудака.
     - Присядь  к  нашему  скромному  столу,  -  попросил  Керавн. - Селена,
позови  раба.  Может  быть,  у  нас  найдется фазан, жареная курочка или еще
что-нибудь; правда, уже поздно...
     - Весьма  благодарен,  -  возразил,  улыбаясь,  архитектор. - Ужин ждет
меня  в  зале  муз, и мне нужно вернуться к своим людям. Я был бы тебе очень
благодарен,  если бы ты соблаговолил пойти со мною. Нам нужно потолковать об
освещении  комнат,  а  говорить  удобнее всего за сочным жарким и за глотком
вина.
     - Весь к твоим услугам, - сказал Керавн, вежливо кланяясь.
     - Я  пойду  вперед,  -  сказал  архитектор. - Но прежде всего, будь так
добр,  передай все, какие только у тебя есть, свечи, лампы, смоляные горелки
рабам,   которые   через   несколько  минут  будут  у  твоей  двери  ожидать
приказаний.
     Когда Понтий удалился, Селена вздохнула с облегчением:
     - Уф,  как  я испугалась! Пойду теперь искать лампы. Как ужасно все это
могло кончиться!
     - Хорошо,  что  дело  приняло  такой  оборот!  -  пробормотал Керавн. -
Архитектор все-таки довольно вежливый человек для своего происхождения.


V

     Понтий  вошел  в  квартиру  смотрителя  с  нахмуренным  лбом,  а теперь
возвращался  оттуда к своим людям легким шагом и с улыбкой на плотных губах.
Производителю  работ,  который  встретил  его  вопросительным  взглядом,  он
сказал:
     - Господин  смотритель был не без основания несколько обижен; но теперь
мы с ним друзья, и он сделает все возможное, чтобы наладить освещение.
     В  зале муз он остановился у перегородки, за которой работал Поллукс, и
крикнул ему:
     - Друг ваятель, послушай, давно пора ужинать!
     - Правда, - отвечал Поллукс, - иначе это будет уже не ужин, а завтрак.
     - Ну,  так  отложи  на  четверть часа инструмент и помоги мне вместе со
смотрителем этого дома уничтожить присланные мне кушанья.
     - Тебе  не  нужна ничья помощь, если тут будет Керавн. Перед ним каждое
кушанье тает, как лед от солнца.
     - Так спаси его от переполнения желудка.
     - Невозможно,  потому  что  я  только что сейчас безжалостно нападал на
блюдо,   наполненное   капустой   с  колбасками.  Это  божественное  кушанье
состряпала моя мать, и мой отец принес его своему старшему сыну.
     - Капуста  с  колбасками,  -  повторил  архитектор,  и  по  голосу было
слышно, что его голодный желудок охотно бы познакомился с этим блюдом.
     - Забирайся  сюда,  - тотчас же вскричал Поллукс, - и будь моим гостем.
С капустой случилось то же, что предстоит этому дворцу: ее разогрели.
     - Разогретая  капуста  вкуснее  только  что  сваренной;  но  тот огонь,
который  необходим,  чтобы  вновь  сделать  это здание подходящим для жилья,
должен  гореть особенно жарко, и нам необходимо энергично его раздувать. А к
тому же лучшие и незаменимые вещи здесь исчезли.
     - Как  колбаски,  которые я уже выудил из капусты, - засмеялся ваятель.
-  Я  так-таки  не  могу  пригласить  тебя  в  гости,  ибо, назвав это блюдо
капустой  с  колбасками,  я бы польстил ему. Я поступил с ним, как с шахтою:
после  того  как колбасные залежи оказались исчерпанными, остается почти что
одна  основная  порода,  и  лишь  два-три  жалких осколка напоминают о былом
богатстве...  В  следующий  раз  мать  состряпает  это  блюдо  для тебя; она
готовит его с неподражаемым искусством.
     - Хорошая мысль, но сегодня ты мой гость.
     - Я совершенно сыт.
     - В таком случае приправь наш ужин своей веселостью.
     - Извини  меня,  господин,  и оставь меня лучше здесь, за перегородкой.
Во-первых,  я  в  хорошем  настроении,  я в ударе и чувствую, что в эту ночь
кое-что выйдет из моей работы...
     - Ну, так до завтра.
     - Дослушай меня до конца.
     - Ну?
     - Притом  ты  оказал  бы другому гостю плохую услугу, если бы пригласил
меня.
     - Так ты знаешь смотрителя?
     - С самых детских лет. Я ведь сын здешнего привратника.
     - Ба!  Значит,  это  твой  веселый  домик  с  плющом,  птицами и бойкой
старушкой?
     - Это  моя  родительница,  и,  как  только ее придворный мясник зарежет
свинью, она изготовит для нас с тобой несравненное капустное лакомство.
     - Приятная перспектива.
     - Но   вот  с  топотом  приближается  гиппопотам,  или,  при  ближайшем
рассмотрении, смотритель Керавн.
     - Ты с ним не в ладах?
     - Не  я  с  ним,  а  он  со  мной,  -  возразил скульптор. - Это глупая
история!  За  будущей  нашей  пирушкой не спрашивай меня об этой семье, если
хочешь  видеть  перед  собой  веселого  сотрапезника.  Да и Керавну лучше не
говори, что я здесь: это не поведет ни к чему хорошему.
     - Как тебе угодно; да вот несут и наши лампы!
     - Их  достаточно  для  того,  чтобы  осветить  преисподнюю!  - вскричал
Поллукс,   сделав   рукою   знак   приветствия   архитектору,   и  исчез  за
перегородкой, чтобы снова всецело погрузиться в работу над своей Уранией.
     Полночь  давно  уже  прошла,  и  рабы,  принявшись с большим рвением за
дело,   закончили  работу  в  зале  муз.  Теперь  им  разрешалось  отдохнуть
несколько  часов  на  соломе,  разостланной на противоположном крыле дворца.
Архитектор  также  желал  воспользоваться  этим временем, чтобы подкрепиться
перед  тяготами  следующего  дня.  Но  этому  намерению  помешало  появление
грузной фигуры Керавна.
     Этого  человека, питавшегося из экономии одним хлебом, Понтий пригласил
для  того,  чтобы накормить мясом, и Керавн в этом отношении вполне оправдал
возложенные  на  него надежды. Но когда последнее блюдо было снято со стола,
смотритель  счел  долгом  оказать  хозяину  честь присутствием своей знатной
особы.  Хорошее  вино  префекта  развязало  язык  этому  обыкновенно  весьма
необщительному  собеседнику.  Он  заговорил сперва о разных застоях в крови,
которые  мучили  его  и  грозили опасностью его жизни. И когда Понтий, желая
отвлечь  его  от этого предмета, неосторожно упомянул о городском Совете, то
Керавн  дал  волю  своему красноречию и, осушая стакан за стаканом, старался
изложить  основания, побуждавшие его и его друзей употреблять все усилия для
того,   чтобы   лишить   членов  большой  еврейской  общины  в  городе  прав
гражданства  и,  если возможно, изгнать их из Александрии. В своем увлечении
он  совершенно  забыл  о  присутствии  и  хорошо известном ему происхождении
архитектора  и объявил, что необходимо также исключить из числа граждан всех
потомков вольноотпущенников.
     По  пылавшим  щекам и глазам смотрителя Понтий видел, что говорит в нем
вино,  и  не  возразил  ни  слова,  но, решив не убавлять из-за него времени
своего  отдыха, в котором так нуждался, он встал из-за стола и, извинившись,
отправился в комнату, где для него была приготовлена постель.
     Раздевшись,  он  приказал  рабу  посмотреть, что делает Керавн, и скоро
получил успокоительный ответ, что смотритель заснул крепким сном и храпит.
     - Я  подложил  ему под голову подушку, - закончил раб свое донесение, -
потому  что  иначе  с этим дородным господином могло бы случиться что-нибудь
нехорошее из-за его полноты.
     Любовь  -  это  растение,  расцветающее  для  многих,  которые его и не
сеяли,  а  для иного, кто его не растил и не лелеял, оно становится тенистым
деревом.
     Как  мало  сделал  смотритель  Керавн,  чтобы  завоевать  сердце  своей
дочери,  и  как  много совершил такого, что неминуемо должно было замутить и
иссушить  течение  ее  юной  жизни!  И однако Селена, чье девятнадцатилетнее
тело  требовало  отдыха и больше радовалось освободительному сну, чем новому
утру,  сулившему  новые  заботы  и тяготы, все еще сидела перед трехконечным
светильником,  бодрствовала и, по мере того как становилось все позднее, все
больше беспокоилась из-за долгой отлучки отца.
     Неделю  тому  назад  толстяк  вдруг  (хотя  и всего на несколько минут)
лишился  чувств,  и  врач сказал ей, что, несмотря на пышущий здоровьем вид,
пациент  должен  строго держаться его предписаний и избегать какого бы то ни
было  излишества.  Любая неосторожность способна быстро и неожиданно пресечь
нить его жизни.
     После  ухода  отца,  последовавшего  по приглашению архитектора за ним,
Селена  принялась  чинить  платье  младшего братца и сестриц. Правда, сестра
Арсиноя,  которая  была  всего  на  два  года  моложе  и  обладала  столь же
проворными  пальцами,  как  и  она сама, могла бы помочь ей; но Арсиноя рано
удалилась  на покой и теперь спала подле детей, которых нельзя было по ночам
оставлять без присмотра.
     Рабыня,  служившая  еще  при  деде  и  бабке  Селены,  должна  была  ей
помогать;  но  полуслепая  старуха негритянка при свече видела еще хуже, чем
днем, и после нескольких стежков уже больше ничего не различала.
     Селена отослала ее спать и одна уселась за работу.
     В  первый час она шила, не поднимая глаз, и раздумывала о том, как бы с
немногими  оставшимися  в  ее  распоряжении  драхмами* с честью довести свой
бюджет  до  конца  месяца.  Ею  все  больше  и  больше овладевала усталость,
прекрасная  головка  опускалась  на  грудь от изнеможения, но она продолжала
сидеть  за работой. Ей необходимо было дождаться отца, чтобы напомнить ему о
приготовленном для него врачом питье, иначе он мог забыть об этом.
     ______________
     * Драхма - название серебряной монеты весом в 3,41 г.

     К  концу второго часа дремота одолела ее, и ей казалось, будто стул, на
котором  она  сидела,  сломался  и  она  сперва  тихо, а потом все быстрее и
быстрее опускается в глубокую бездну, разверзшуюся под нею.
     В  поисках помощи она во сне подняла глаза, но не увидела ничего, кроме
отцовского  лица, равнодушно смотревшего в сторону. В дальнейшем течении сна
она  вновь  и  вновь  звала  его,  но  он, казалось, долгое время не слышал.
Наконец  он  посмотрел на нее сверху и, узнав, улыбнулся ей, но, вместо того
чтобы  оказать  помощь,  набрал  камней  и  земли  и  стал  бить по пальцам,
которыми  она  цеплялась  за  кусты  лесной  малины и за корни, торчавшие из
скважины  скалы.  Она  просила  его  бросить  эту  игру,  умоляла, взывала о
пощаде,  но  на  склонившемся  над  нею  лице не дрогнул ни один мускул. Оно
казалось  застывшим  в  ничего  не  говорящей улыбке, а родительская любовь,
видимо,  умерла.  Безжалостно бросал он в нее камень за камнем, ком за комом
до  тех  пор,  пока  ее  руки не принуждены были выпустить последнюю хрупкую
зацепку, и Селена провалилась в смертоносную бездну.
     От  собственного  громкого  крика  она  пробудилась, но в то мгновение,
когда  она  переходила от сна к действительности, ей почудилась на один миг,
но  зато ясно и отчетливо, сквозь быстро редеющий туман испещренная белыми и
желтыми  звездочками  камелий,  фиолетовыми колокольчиками и красными маками
высокая  трава  лужайки,  на  которую  она  упала, как на мягкую постель; за
травою  же  синело  блестящее  озеро,  а  позади  него  возвышались  красиво
округленные  горы  с  красноватыми  утесами,  зелеными  рощами  и полянками,
сверкавшими   под  луча