приказал  ожидавшим  у колесницы ликторам поспешить в его дом,
взять  там  несколько  надежных  рабов,  уроженцев  Александрии,  которых он
перечислил  поименно, и отвести их к архитектору Понтию и тут же послать для
него  в  старый  дворец на Лохиаде хорошую кровать с подушками и одеялами, а
также  обед  и старое вино. Затем Титиан сел в свою колесницу и поехал вдоль
морского  берега  через  Брухейон к великолепному зданию, носившему название
Цезареум.
     Он  медленно  подвигался  вперед, так как чем ближе он был к цели своей
поездки,  тем  гуще  становилась  толпа  любопытных  граждан, плотной массой
окружавших это обширное здание.
     Еще  издали  префект  увидел яркий свет. Этот свет поднимался к небу из
больших  плошек со смолой, поставленных на башнях по обеим сторонам высоких,
обращенных   к   морю  ворот  Цезареума.  У  этих  ворот,  справа  и  слева,
возвышались   два   обелиска.   На   обоих  зажигались  теперь  светильники,
укрепленные  накануне  по четырем углам и на вершине. "Это в честь Сабины, -
подумал  префект.  - Все, что делает этот Понтий, выполняется толково, и нет
более бесполезного дела, чем проверять его распоряжения".
     Всецело  руководствуясь  этим  соображением,  он  не  поехал к воротам,
которые  вели  к  храму Юлия Цезаря, построенному Октавианом, а велел своему
вознице  остановиться у других ворот, в египетском стиле, обращенных к садам
дворца  Птолемеев.  Эти  ворота вели в императорский дворец. Он был построен
александрийцами   для   Тиберия   и  при  позднейших  императорах  подвергся
кое-каким  расширениям  и  украшениям.  Священная роща отделяла его от храма
Цезаря, с которым он соединялся крытой колоннадой.
     Перед  главным подъездом стояло несколько колесниц, и целая толпа белых
и  черных  рабов ждала возле носилок своих господ. Здесь - ликторы оттесняли
назад  жадную  до  зрелищ  толпу,  там  - стояли центурионы, прислонившись к
колоннадам,  и  римский дворцовый караул, с лязгом оружия и при звуках труб,
только что собрался за воротами в ожидании смены.
     Перед  колесницей  префекта  все почтительно расступились. Когда Титиан
проходил   затем   по   украшенным   колоннами   галереям   Цезареума   мимо
многочисленных,   выставленных  здесь  образцовых  произведений  скульптуры,
картин,  мимо  зал  дворцовой  библиотеки,  он  думал  о трудах и стараниях,
которые  ему,  с  помощью  Понтия,  пришлось  в  течение  нескольких месяцев
затратить  на  то,  чтобы  этот  дворец,  остававшийся  пустым, превратить в
жилище,  которое  могло  бы  понравиться  Адриану. Императрица жила теперь в
этом  приготовленном  для  ее  супруга  дворце, покои которого были украшены
лучшими  произведениями искусства. И Титиан с грустью говорил себе, что если
только  Сабина проведает об этих произведениях, то уж никак невозможно будет
перевезти  их  на  Лохиаду.  У входа в великолепную залу, предназначенную им
для  приема  императорских  гостей,  префект  встретил постельничего Сабины,
который взялся немедленно проводить его к своей госпоже.
     Потолок  залы,  в  которой  префект  должен  был найти Сабину, открытый
летом,  а  теперь,  в  ограждение  от  дождей  александрийской зимы, а также
потому,  что  Сабина и в более теплое время года жаловалась обычно на холод,
был  прикрыт  подвижным  медным  зонтом, благодаря которому получался приток
свежего воздуха.
     Когда  Титиан  вошел в эту комнату, на него повеяло приятной теплотой и
тонкими  благоуханиями.  Теплота  происходила  от весьма своеобразных печей,
стоявших  посреди  залы. Первая представляла кузницу Вулкана*. Ярко пылавшие
древесные  угли  лежали  перед  раздувальным  мехом,  который через короткие
правильные  промежутки  приводился в действие посредством приспособленного к
нему  самодвигателя.  Вулкан  и его помощники, изваянные из бронзы, окружали
огонь  со  щипцами и молотами в руках. Другая печь, из серебра, представляла
большое  птичье  гнездо,  в  котором  тоже  горели  древесные  угли.  Над их
пламенем  поднималась  к  небу вылитая из бронзы и походившая на орла фигура
птицы  Феникс.  Сверх того, многочисленные лампы освещали эту залу, убранную
стульями  изящной формы, кушетками и столами, цветочными вазами и статуями и
казавшуюся слишком обширной для собравшихся в ней лиц.
     ______________
     *  Вулкан  -  бог огня (греко-римская мифология). Он устроил под землей
кузницу, где вместе с циклопами ковал перуны Юпитера.

     Для  небольших  приемов  префект  и  Понтий первоначально предназначали
совсем  другое  помещение  и  отделали  его  соответственно  этой  цели.  Но
императрица предпочла залу менее обширной комнате.
     Чувство   принужденности  и  даже  какого-то  смущения  овладело  душой
высокородного  маститого  сановника,  когда  он стал рассматривать небольшие
группы  находившихся  здесь  людей  и  услышал  тут  -  тихий  говор,  там -
невнятный  шепот  и  сдержанный  смех, но нигде не услыхал свободно льющейся
речи.  Было мгновение, когда ему казалось, что он вошел в приют произносимой
шепотом  клеветы,  хотя  знал  причину,  по  которой  никто  не  осмеливался
говорить здесь громко и непринужденно.
     Громкий  говор  беспокоил императрицу, чей-нибудь звучный голос был для
нее  пыткой,  хотя  немногие  обладали таким сильным грудным голосом, как ее
собственный  супруг,  не  имевший  обыкновения сдерживаться ни перед кем, не
исключая и своей супруги.
     Сабина  сидела в большом кресле, походившем на кровать. Ноги ее глубоко
тонули  в  косматой  шерсти  дикого  буйвола,  а ступни были обложены кругом
шелковыми пуховыми подушками.
     Голова  ее  была круто поднята вверх. Трудно было понять, каким образом
ее  тонкая  шея могла удерживать на себе эту голову вместе с нитками жемчуга
и   цепочками   из   драгоценных  каменьев,  которыми  было  обвито  высокое
сооружение  ее прически из светло-рыжих локонов цилиндрической формы, плотно
прилегавших  друг  к  другу.  Исхудалое  лицо  императрицы казалось особенно
миниатюрным   под   множеством   естественных   и  искусственных  украшений,
покрывавших  ее  лоб и темя. Красивым оно не могло быть даже в молодости, но
черты  его  были  правильны.  И  префект,  глядя  на это лицо, изборожденное
мелкими  морщинками  и покрытое белилами и румянами, подумал, что художнику,
которому  за  несколько  лет  перед  тем  было поручено изобразить ее в виде
Венеры-Победительницы,  Venus  Victrix,  все  же  удалось  бы придать богине
некоторое  сходство  с  царственным  оригиналом,  если  бы только совершенно
лишенные  ресниц  глаза этой матроны не были так поразительно малы, несмотря
на  проведенные  около  них рисовальной кисточкой темные черточки, и жилы не
выдавались  так  явственно  на  шее,  которую  императрица не считала нужным
прикрывать.
     С  глубоким  поклоном  Титиан  взял  правую,  унизанную  кольцами  руку
Сабины;  но  та  быстро,  словно  боясь, что он может повредить ее, отняла у
друга  и  родича  своего мужа эту тщательно выхоленную, но такую бесполезную
руку и спрятала ее под накидку.
     В  Александрии  она  впервые  встретилась  с  Титианом, которого в Риме
привыкла  видеть  у  себя  ежедневно.  Накануне  ее, изнемогающую от морской
болезни,  в  закрытых  носилках  доставили в Цезареум, и утром она вынуждена
была  отказать  ему  в  приеме,  так  как  находилась всецело в распоряжении
врачей, банщиц и парикмахеров.
     - Как  можешь  ты  выносить  жизнь в этой стране? - спросила она тихим,
сухим  голосом,  который  постоянно  звучал  так,  как будто разговор - дело
трудное,  тягостное и бесполезное. - В полдень печет солнце, - заметила она,
- а вечером делается так холодно, так невыносимо холодно!
     При  этих словах она плотно закуталась в свою накидку, но Титиан указал
на печи, стоявшие посреди залы, и произнес:
     - А  мне  казалось,  что мы перерезали тетиву у лука египетской зимы, и
без того не слишком туго натянутую.
     - Все  еще  молод,  все  еще  полон  образов,  все еще поэт! - ответила
императрица  вялым  тоном.  -  Два часа тому назад, - продолжала Сабина, - я
виделась  с  твоей  женой. Ей в Африке, по-видимому, не везет. Я ужаснулась,
найдя прекрасную матрону Юлию в таком состоянии. У нее нехороший вид.
     - Годы - враги красоты.
     - Часто; но истинная красота нередко выдерживает их нападение.
     - Ты сама служишь живым доказательством правдивости этого утверждения.
     - Ты хочешь сказать, что я становлюсь старой?
     - Нет, что ты умеешь оставаться прекрасной.
     - Поэт!   -   прошептала   императрица,   и   ее  тонкая  верхняя  губа
искривилась.
     - Нет, государственные дела не в ладу с музою.
     - Но  кому  вещи кажутся более прекрасными, чем в действительности, или
кто  дает  им имена более блистательные, чем они заслуживают, того я называю
поэтом, мечтателем, льстецом, как случится.
     - Скромность отклоняет даже заслуженное поклонение.
     - К  чему  это  пустое  перебрасывание  словами?  -  вздохнула  Сабина,
глубоко  опускаясь  в кресло. - Ты посещал школу спорщиков здешнего Музея, а
я  - нет. Вон там стоит софист Фаворин... он, вероятно, доказывает астроному
Птолемею,  что звезды не что иное, как кровавые пятнышки в нашем глазу, а мы
воображаем,  что  видим  их  на  небе.  Историк Флор* записывает этот важный
разговор;  поэт  Панкрат**  воспевает великую мысль философа, а какая задача
выпадает  по  этому поводу на долю вон того грамматика - это ты знаешь лучше
меня. Как его зовут?
     ______________
     *  Флор  -  историк, жил во II в. н.э.; написал историю римских войн от
первых царей до Августа.
     **  Панкрат  -  александрийский поэт, причисленный к Музею за хвалебные
стихи в честь Адриана и Антиноя.

     - Аполлонием*.
     ______________
     *  Аполлоний  Дискол  (т.е.  ворчун) - александрийский грамматик, автор
трактата о синтаксисе.

     - Адриан  дал  ему прозвище Темный. Чем труднее бывает понять речь этих
господ, тем выше их ценят.
     - За  тем,  что  скрыто в глубине, приходится нырять, а то, что плавает
на  поверхности,  уносится  любой  волной или становится игрушкой ребятишек.
Аполлоний - великий ученый.
     - В  таком  случае  моему  супругу  следовало  бы  оставить его при его
учениках  и книгах. Он пожелал, чтобы я приглашала этих людей к моему столу.
Относительно Флора и Панкрата я согласна, но другие...
     - От  Фаворина  и  Птолемея  я  легко  мог бы освободить тебя; пошли их
навстречу императору.
     - Для какой цели?
     - Чтобы развлекать его.
     - Его  игрушка  при  нем,  - возразила Сабина, и ее губы искривились на
этот раз с выражением горького презрения.
     - Его  художественный  взор,  -  сказал  префект,  - наслаждается часто
прославляемой  красотой форм Антиноя, которого мне еще до сих пор не удалось
видеть.
     - И ты жаждешь посмотреть на это чудо?
     - Не стану отрицать.
     - И  тебе  все-таки  хочется отдалить встречу с императором? - спросила
Сабина,  и  ее  маленькие  глаза  взглянули  пытливо  и подозрительно. - Так
хочешь ты отсрочить приезд моего супруга?
     - Нужно  ли  мне  говорить  тебе,  -  отвечал  Титиан с живостью, - как
радует  меня  после  четырехлетней  разлуки  свидание  с  моим  повелителем,
товарищем  моей  юности,  величайшим и мудрейшим из людей? Чего бы не дал я,
чтобы  он  был  теперь уже здесь, и все же я желаю, чтобы он приехал сюда не
через одну, а через две недели.
     - В чем же дело?
     - Верховой  гонец  привез  мне  сегодня  письмо,  в  котором  император
извещает, что хочет поселиться не в Цезареуме, а в Лохиадском дворце.
     При  этом  известии  лоб  Сабины  нахмурился,  глаза  стали  мрачными и
неподвижными, опустились, и, закусив нижнюю губу, она прошептала:
     - Это потому, что здесь живу я!
     Титиан  сделал вид, будто не слышал этого упрека, и продолжал небрежным
тоном:
     - Он  найдет  там  тот обширный вид вдаль, который он любит с юных лет.
Но  старое  здание  в упадке, и я с помощью нашего превосходного архитектора
Понтия  уже  приступил  к  делу,  употребляя все силы, чтобы по крайней мере
одну  часть дворца сделать возможной для жилья и не совсем лишенной удобств,
но  все-таки  срок слишком короток для того, чтобы... что-либо подходящее...
достойное...
     - Я  желаю  видеть  своего  супруга  здесь,  и чем скорее, тем лучше! -
решительно   прервала   императрица.   Затем   она  повернулась  к  довольно
отдаленной  от  ее  кресла  колонне,  тянувшейся  вдоль правой стены залы, и
крикнула: - Вер!
     Но  ее  голос  был  так  слаб,  что  не достиг цели, и потому она снова
повернулась лицом к префекту и проговорила:
     - Прошу тебя, позови ко мне Вера, претора Луция Элия Вера.
     Титиан  поспешил  исполнить  приказание.  Уже  при  входе  он обменялся
дружеским   приветствием   с   человеком,   с   которым   пожелала  говорить
императрица.  Вер  же заметил префекта лишь тогда, когда тот вплотную к нему
подошел,  ибо  сам  он  стоял  в  центре  небольшой  группы мужчин и женщин,
слушавших  его  с  напряженным  вниманием.  То,  что он рассказывал им тихим
голосом,  по-видимому,  было  необыкновенно  забавно,  так как его слушатели
употребляли  усилия  для  того,  чтобы  их  тихое,  сдержанное  хихиканье не
превратилось в потрясающий хохот, который ненавидела императрица.
     Через   минуту,   когда  префект  подходил  к  Веру,  молодая  девушка,
хорошенькая  головка которой была увенчана целой горой маленьких кругленьких
локончиков, ударила претора по руке и сказала:
     - Это  уж  слишком  сильно;  если  ты будешь продолжать в таком духе, я
стану  впредь  затыкать  уши, когда ты вздумаешь заговорить со мной. Это так
же верно, как то, что меня зовут Бальбиллой*.
     ______________
     *  Бальбилла  - римская поэтесса, писавшая главным образом на эолийском
наречии  в  подражание Сафо - греческой поэтессе VI в. до н.э. Она хвалилась
своим  происхождением  от римского наместника в Египте Клавдия Бальбилла (55
г. н.э.) и от сирийского властителя Антиоха.

     - И что ты происходишь от царя Антиоха, - прибавил Вер с поклоном.
     - Ты  все  тот  же,  -  засмеялся  префект,  мигнув забавнику. - Сабина
желает говорить с тобою.
     - Сейчас,  сейчас, - отозвался Вер. - Моя история правдива, - продолжал
он  свой  рассказ,  -  и  вы  все должны быть благодарны мне, потому что она
освободила  вас  от  этого  скучнейшего  грамматика,  который вон там прижал
моего  остроумного  друга  Фаворина  к стене. Твоя Александрия нравится мне,
Титиан,  но  все-таки  ее  нельзя назвать таким же великим городом, как Рим.
Здесь  люди  еще  не  отучились удивляться. Они все еще впадают в изумление.
Когда я выехал на прогулку...
     - Говорят,  твои  скороходы  с  розами в волосах и крылышками на плечах
летели перед тобою в качестве купидонов.
     - В честь александриек.
     - Как  в  Риме  -  в  честь  римлянок,  а в Афинах - в честь аттических
женщин, - прервала его Бальбилла.
     - Скороходы  претора  мчатся  быстрее парфянских скакунов! - воскликнул
постельничий императрицы. - Он назвал их именами ветров.
     - Чего  они  вполне  заслуживают,  -  добавил  Вер.  - А теперь пойдем,
Титиан.
     Он  крепко  и  по-дружески  взял  под  руку  префекта,  с которым был в
родстве, и прошептал ему на ухо, пока они вместе приближались к Сабине:
     - Для пользы императора я заставлю ее ждать.
     Софист  Фаворин,  разговаривавший  в  другой  части  залы  с астрономом
Птолемеем,  грамматиком  Аполлонием  и философом-поэтом Панкратом, посмотрел
им вслед и сказал:
     - Прекрасная   пара.  Один  -  олицетворение  всеми  почитаемого  Рима,
властителя вселенной, а другой - с наружностью Гермеса...*
     ______________
     *  Гермес - вестник богов, изображался в виде сильного, стройного юноши
с добродушным, умным и хитрым лицом.

     - Другой,  -  перебил  софиста  грамматик строгим и негодующим тоном, -
другой  -  образец  наглости,  сумасбродной роскоши и позорной испорченности
столичного города. Этот беспутный любимец женщин...
     - Я  не думаю защищать его манеру обхождения, - перебил Фаворин звучным
голосом  и  с  таким  изяществом  греческого произношения, что оно очаровало
даже  самого  грамматика.  -  Его  поведение, его образ жизни позорны, но ты
должен  согласиться со мною, что его личность запечатлена чарующей прелестью
эллинской  красоты,  что  хариты*  облобызали  его  при  рождении  и что он,
осуждаемый   строгой  моралью,  заслуживает  похвалы  и  венков  со  стороны
приветливых поклонников прекрасного.
     ______________
     *  Хариты  (у  греков)  -  богини  изящества,  соответствующие  римским
грациям.

     - Да, для художника, которому нужен натурщик, он находка.
     - Судьи в Афинах оправдали Фрину* ради ее красоты.
     ______________
     *  Фрина  -  греческая  гетера IV в. до н.э. По преданию, ее собирались
осудить,  обвиняя  в  безбожии,  но ее защитник Гиперид додумался в судилище
сорвать с нее одежду, и судьи, пораженные ее красотой, оправдали ее.

     - Они совершили несправедливость.
     - Едва  ли  в глазах богов, совершеннейшие создания которых заслуживают
почтения.
     - Но и в прекрасных сосудах порою находишь яд.
     - Однако  же  тело  и  душа всегда соответствуют друг другу в известной
степени.
     - Неужели ты и красавца Вера решишься назвать превосходным человеком?
     - Нет,  но  беспутный Луций Элий Вер в то же время самый веселый, самый
привлекательный  из  всех  римлян.  Этот человек, будучи чужд всякой злобы и
заботы,  не  печется  также  и ни о какой морали; он стремится обладать тем,
что ему нравится, но зато и сам старается быть приятным всем и каждому.
     - Относительно меня труды его пропали даром.
     - А я подчиняюсь его обаянию!
     Последние  слова  как  софиста, так и грамматика прозвучали громче, чем
было принято в присутствии императрицы.
     Сабина,  только что рассказывавшая претору о том, какое местопребывание
выбрал  для  себя  Адриан,  тотчас  пожала  плечами  и  скривила губы, точно
почувствовав  боль,  и  Вер  с укоризненным выражением повернул к говорившим
свое  лицо, мужественное при всей тонкости и правильности черт. При этом его
большие блестящие глаза встретились с враждебным взглядом грамматика.
     Сознание  чьего-либо отвращения к своей особе было невыносимо для Вера.
Он  быстро  провел  рукою  по  своим  иссиня-черным  волосам,  только слегка
посеребренным  сединой  у  висков,  хотя и не вьющимся, но окружавшим голову
мягкими  волнами,  и,  не  обращая  внимания  на  вопросы Сабины о последних
распоряжениях ее супруга, сказал:
     - Противная  личность  - этот буквоед. У него дурной глаз, который всем
нам  угрожает  бедой,  и  его  трубный голос столько же неприятен мне, как и
тебе. Неужели мы должны ежедневно выносить его присутствие за столом?
     - Адриан желает этого.
     - В  таком  случае  я возвращаюсь в Рим, - сказал Вер. - Моя жена и без
того  рвется к детям, и мне в качестве претора более пристало жить на Тибре,
чем на Ниле.
     Эти  слова  были  произнесены  таким равнодушным тоном, как будто в них
заключалось   приглашение   на   какой-нибудь  ужин,  но  они,  по-видимому,
взволновали   императрицу.   Она  закачала  головой  (которая  во  время  ее
разговора  с Титианом оставалась почти неподвижной) так сильно, что жемчуг и
драгоценные  каменья  на  ее  локонах  зазвенели. Затем несколько секунд она
неподвижным  взором  смотрела  на  свои  колени.  Когда Вер наклонился, чтоб
поднять выпавший из ее волос бриллиант, она быстро проговорила:
     - Ты прав - Аполлоний невыносим. Пошлем его навстречу моему супругу.
     - В  таком  случае  я  остаюсь,  - отвечал Вер, похожий на своенравного
ребенка, который добился исполнения своего каприза.
     - Ветреная  голова!  -  прошептала  Сабина  и,  улыбаясь, погрозила ему
пальцем.  -  Покажи  мне этот камень. Это один из самых крупных и чистых; ты
можешь взять его себе