евратилось в твердое намерение и подстрекало его
к  поспешному  обдумыванию  путей  и  способов  встретиться  с  нею  еще  до
возвращения  императора.  Просто  проникнуть  в  жилище ее возмущенного отца
казалось  ему  невозможным,  хотя  он был уверен, что найдет ее там: раненая
нога, наверное, не позволит ей выйти из дому.
     Не  обратиться ли ему вновь к смотрителю за хлебом и солью? Но от имени
Адриана   он  не  смел  ни  о  чем  просить  Керавна  после  сцены,  недавно
разыгравшейся здесь.
     Не  пойти  ли  ему  туда,  чтобы  предложить  ей  новый  кувшин  взамен
разбитого?  Но это еще более рассердит этого высокомерного человека. Сделать
так...  или не сделать?.. Нет, все это никуда не годится... Но это... это...
да, это то, что нужно!..
     В   его  ящичке  с  мазями  было  несколько  эссенций,  подаренных  ему
императором.  Он  хотел  предложить  одну из них Селене, чтобы она, разбавив
эту   эссенцию   водою,  примачивала  свою  больную  ногу.  Этого  поступка,
внушаемого  состраданием,  не  мог  не  одобрить и Адриан, который сам любил
испытывать над больными свои познания во врачебном искусстве.
     Антиной  тотчас  же  позвал  Мастора,  приказал  ему хорошо смотреть за
собакой,  затем  пошел  в  свою  спальню,  взял там флакончик из чрезвычайно
ценного  материала,  подаренный  ему  в  день  его  рождения  императором  и
принадлежавший  некогда  супруге  Траяна  Плотине,  и  направился  к  жилищу
Керавна.  У  ступеней, где он утром нашел Селену, он встретил черного раба с
несколькими  детьми.  Старик уселся здесь из страха перед собакой римлянина.
Антиной  подошел  к рабу и попросил проводить его к жилищу своего господина.
Раб  пошел  впереди,  отворил  дверь  передней и сказал, указывая на дальнюю
комнату:
     - Там, но Керавна нет дома.
     Не  заботясь  больше  об  Антиное, раб вернулся к детям. Вифинец, держа
свой  флакончик,  остановился  в нерешимости, потому что кроме голоса Селены
он слышал также голос другой девушки и какого-то мужчины.
     Он  все еще медлил, когда громкий вопрос Арсинои: "Кто там?" - заставил
его идти дальше.
     В  жилой комнате стояла Селена, в длинной светлой одежде и с покрывалом
на  голове,  по-видимому  собравшись  выйти  из  дому.  Младшая  сестра  ее,
приподнявшись  на  цыпочки,  опиралась  на  край  стола,  на  котором лежало
множество древних вещиц.
     Перед  нею  стоял  какой-то  финикиец, мужчина средних лет, державший в
руке   стакан   с   прекрасной  резьбой,  из-за  которого  он,  по-видимому,
торговался  с девушкой. Керавн заходил к другому антиквару, но не застал его
и  оставил  в  лавке  записку,  чтобы  Хирам зашел к нему на Лохиаду, где он
увидит   ценные   древности.   Финикиец   явился   до  возвращения  Керавна,
задержавшегося   на  заседании  Совета,  и  теперь  Арсиноя  показывала  ему
сокровища своего отца и хвалила их достоинства с большим красноречием.
     К  сожалению,  Хирам  предлагал  за  них  цену  немногим  большую,  чем
Габиний, так бесцеремонно прогнанный вчера Керавном.
     Селена  с  самого  начала  была  уверена  в  неудаче  и желала поскорее
положить  конец  этому  торгу, так как приближался час, в который она должна
была  идти  с Арсиноей в папирусную мастерскую. На отказ сестры, не желавшей
сопровождать  ее, и на просьбы рабыни о том, чтобы она поберегла, по крайней
мере на сегодня, свою больную ногу, она твердо отвечала: "Я иду".
     Появление  Антиноя  привело  девушку  в  некоторое беспокойство. Селена
тотчас  же  узнала  его;  Арсиноя  нашла его красивым, но неловким; продавец
художественных   произведений   смотрел   на  него  с  изумлением  и  первый
поклонился ему.
     Антиной  ответил  на  это  приветствие,  поклонился  сестрам  и  затем,
обращаясь к Селене, сказал:
     - Мы  слышали,  что у тебя поранена голова и повреждена нога. И так как
мы  виноваты в твоем несчастье, то желали бы предложить тебе этот флакончик,
который содержит в себе хорошее лекарство против подобных повреждений.
     - Благодарю  тебя,  -  отвечала девушка, - но я чувствую себя опять так
хорошо, что думаю выйти из дому.
     - Это тебе не следовало бы делать, - настойчиво упрашивал Антиной.
     - Я должна, - решительно ответила Селена.
     - Так  оставь  у  себя, по крайней мере, флакон, чтобы делать примочки,
когда ты вернешься домой. Десять капель на один кубок с водой.
     - Я могу попробовать это лекарство, когда вернусь.
     - Сделай  это,  и  ты  увидишь,  как  целебна  эта  эссенция. Ты уже не
сердишься на нас?..
     - Нет.
     - Это  радует  меня!..  -  сказал  Антиной и посмотрел на Селену своими
большими задумчивыми глазами, полными сдержанной страсти.
     Ей  не  понравился  этот  взгляд,  и холоднее, чем прежде, она спросила
вифинца:
     - Кому я должна отдать этот флакончик, когда он будет опорожнен?
     - Прошу  тебя,  оставь  его  у  себя.  Он  изящен и приобретет для меня
двойную цену, когда будет принадлежать тебе.
     - Он красив, но я не желаю никакого подарка.
     - Так  разбей  его,  когда  он  будет  не  нужен тебе. Ты до сих пор не
простила нам скверной проделки нашего пса, и мне это очень прискорбно!..
     - Я не сержусь на тебя. Арсиноя, вылей лекарство в какую-нибудь чашку.
     Младшая  дочь  Керавна  тотчас  исполнила  это  приказание  и,  заметив
красоту  флакончика  и  разнообразие красок, которыми он блестел, сказала не
стесняясь:
     - Если   моя   сестра  отказывается,  то  подари  его  мне.  Как  можно
упрямиться из-за такой безделицы, Селена!..
     - Так  возьми  его,  -  сказал Антиной и с беспокойством опустил глаза,
так  как теперь он вдруг вспомнил, как высоко ценил этот маленький флакончик
император, который, может быть, спросит о нем когда-нибудь после.
     Селена  пожала  плечами  и,  опуская  свое покрывало на лоб, крикнула с
недовольным видом сестре:
     - Нам давно пора!
     - Я  не  пойду  сегодня, - упрямо отвечала Арсиноя, - и притом ведь это
сумасшествие - идти четверть часа с распухшей ногой.
     - Было бы лучше, если бы ты поберегла себя, - вежливо сказал Хирам.
     - Я  должна  идти,  -  решительно  возразила  Селена, - и ты пойдешь со
мною, сестра.
     Селена    настаивала   не   из   упрямства,   а   вследствие   жестокой
необходимости.  Ей  нельзя было не идти в этот день в папирусную мастерскую,
потому  что  там  нужно  было получить недельную плату за работу ее сестры и
свою  собственную.  Кроме  того,  на  завтра  и  еще на четыре следующих дня
работы  прекращались  и касса закрывалась, так как император обещал богатому
владельцу  мастерской посетить ее, и в честь Адриана предполагалось починить
кое-что в неприглядном здании и несколько украсить его.
     Не  быть сегодня в мастерской - значило не получить заработной платы не
только  за  неделю,  но  и  за  двенадцать  дней,  так  как  работникам было
объявлено,  что  в  ознаменование радости по случаю императорского посещения
им  будет  выдана  полная плата за свободное от работы время. А Селене нужны
были  деньги  на содержание семьи, и потому она была вынуждена настаивать на
своем.
     Увидев,  что  Арсиноя  не  обнаруживает  никакого  желания  идти с нею,
Селена строго серьезным тоном спросила:
     - Пойдешь ты или нет?..
     - Нет!.. - вскричала Арсиноя строптиво.
     - Значит, я должна идти одна?
     - Тебе следует остаться дома.
     Селена  еще  раз  подошла  к  сестре  и  посмотрела на нее укоризненным
взглядом.  Но  Арсиноя  настаивала на своем. Она скривила рот, как капризный
ребенок,  трижды  хлопнула  ладонями  по  столу,  к которому прислонилась, и
столько же раз прокричала "нет".
     Тогда  Селена  позвала старую рабыню, приказала ей оставаться в комнате
до  возвращения  отца,  ласково  простилась с Хирамом, Антиною же равнодушно
кивнула головой и вышла.
     Антиной  последовал  за  нею  и догнал ее там, где находились дети. Она
оправила на них одежду и приказала держаться подальше от злой собаки.
     Антиной  погладил  маленького  слепого  Гелиоса  по  красивой  кудрявой
головке и спросил Селену, собиравшуюся всходить по лестнице:
     - Могу ли я помочь тебе?
     - Да,  -  отвечала  она,  так  как  на  первой же ступени почувствовала
резкую  боль  в  ноге.  Она подала руку юноше, чтобы он поддержал ее. Селена
наверное  ответила бы "нет", если бы чувствовала малейшую симпатию к любимцу
императора,  но  в  ее  сердце  был  образ  другого  человека, и она даже не
заметила красоты Антиноя.
     Никогда  еще  сердце  вифинца  не  билось  так сильно, как в те краткие
мгновения,  в  которые  ему было разрешено прикасаться к руке Селены. Он вел
ее,  словно  одурманенный,  но  все,  же  успел  заметить, что она страдает,
поднимаясь по немногим ступеням маленькой лестницы.
     - Пожалей  же  себя  и  останься  сегодня  дома,  - еще раз попросил он
неуверенным голосом.
     - Вы  все  мне  надоели,  - ответила она с досадой. - Мне нужно идти, и
здесь недалеко.
     - Могу я проводить тебя? - спросил он.
     Она засмеялась и отвечала с оттенком насмешки в голосе:
     - Разумеется,  нет!..  Проводи  меня  только через проход, чтобы собака
опять не напала на меня, а затем иди куда хочешь, но не со мною.
     Он  повиновался  ей,  и, когда в том месте, где проход примыкал к одной
из  больших  зал,  он  сказал ей "прощай", она поблагодарила его несколькими
любезными словами.
     Для  выхода  из  квартиры Керавна на двор было два пути. Один вел через
круглую  площадку  с  бюстами  женщин  из  рода  Птолемеев и через множество
террас,  поднимавшихся  и  спускавшихся  на первый двор; другой, ровный, вел
через  комнаты  и  залы  дворца.  Селена  должна была выбрать этот последний
путь,  так  как  ей  было невозможно с больной ногой взбираться и спускаться
без  посторонней  помощи  по  такому  множеству  ступеней;  но  она неохотно
решилась  на  это,  зная,  как  много  мужчин  толпится  именно в этом месте
благодаря работам, производимым во дворце.
     Для  ограждения  себя  она предпочитала попросить Поллукса проводить ее
через  толпу  работников и грубых рабов до дома его родителей. Но решиться и
на  это  ей  было  нелегко,  так как с того дня, как Поллукс показал бюст ее
матери  Арсиное прежде, чем ей, она сердилась на художника, для которого так
недавно  открылась  ее бедная любовью душа. И ее гнев против него не слабел,
а с течением времени все усиливался.
     Да,  во  все  часы дня и при всем, что она делала, Селена уверяла себя,
что  имеет основание быть недовольной. Зачем он вчера показал изображение ее
матери прежде Арсиное, а потом ей?
     Теперь  она  собиралась  спросить его: для кого из двух-для нее или для
сестры  -  он  выставил  бюст  на  площадке  - и дать ему почувствовать свое
неудовольствие.
     Она  должна  была  также  сообщить  ему, что не может позировать в этот
вечер. Это было невозможно уже по причине боли в ноге.
     С  этой  все усиливающейся болью она переступила через порог залы муз и
приблизилась к перегородке, скрывавшей друга ее детства.
     Он  был не один, так как за перегородкой разговаривали. Судя по голосу,
Поллукс  находился в обществе женщины. Селена еще издали услыхала ее веселый
смех.
     Когда  затем  она остановилась у ширм, чтобы позвать Поллукса, женщина,
которая,  как  теперь  можно  было заключить, служила ему моделью, возвысила
голос и весело вскричала:
     - Ну,  уж  это  слишком! Ты хочешь исполнять обязанности моей служанки!
Чего только не позволяет себе этот художник!..
     - Скажи  "да",  -  попросил  Поллукс  тем  добродушно-веселым  голосом,
которым  он  не  раз  пленял  сердце  Селены.  -  Ты  изумительно прекрасна,
Бальбилла;  но  если  бы  ты  позволила мне поступить по-своему, то могла бы
быть еще прекраснее.
     За перегородкой снова раздался игривый смех.
     Веселый  тон  художника,  должно  быть, очень неприятно подействовал на
бедную  Селену,  потому  что  ее  плечи  высоко поднялись, а прекрасное лицо
приняло  такое страдальческое выражение, как будто она почувствовала сильную
боль.   И   она   прошла  мимо  перегородки  Поллукса,  шутившего  со  своей
красавицей; а затем через двор на улицу.
     Что  причинило  несчастной  такую  жестокую муку?.. Стесненные домашние
обстоятельства,  ее собственное физическое страдание, усиливавшееся с каждым
ее  шагом,  или  же окаменевшее раненое сердце, обманутое в своей только что
расцветшей прекраснейшей и последней надежде?..


XVI

     Обычно,  когда  Селена выходила на улицу, не один мужчина с восхищением
оборачивался  на  нее;  но  сегодня  ее свита состояла всего из двух уличных
мальчишек.  Они  все  время  кричали  ей  вдогонку:  "Хлип-хлюп!"  Этот крик
безжалостных   сорванцов   был  вызван  слабо  подвязанной  к  больной  ноге
сандалией, которая при каждом шаге стучала о мостовую.
     В  то  время  как  Селена  с  жестокой  болью  в  ноге  приближалась  к
папирусной  мастерской, радость и счастье вернулись к Арсиное, так как, едва
ее  сестра  и  Антиной  вышли,  Хирам  обратился  к  ней с просьбой показать
флакончик, подаренный ей красивым юношей.
     Внимательно  осматривая флакон, купец поворачивал его то той, то другой
стороной  к  солнцу,  пробовал  его  звук,  проводил  по  нему камнем своего
перстня и пробормотал про себя: "Vasa murrhina"*.
     ______________
     *  Мурринские  вазы  восточного  происхождения,  сделанные из какого-то
драгоценного  материала  (возможно,  из  одного  из видов агата), доходили в
цене до 300 тыс. сестерциев, или 341,1 кг серебра.

     От  тонкого  слуха  Арсинои  не  ускользнули  эти  слова, а от отца она
слыхала,  что  мурринские  вазы  -  драгоценнейшие из всех сосудов, которыми
богатые  римляне  украшают  свои  парадные  комнаты.  Поэтому  она тотчас же
объявила  Хираму,  что  ей  известно, какие большие суммы платят за подобные
флаконы,  и  что она и свой не продаст ему дешево. Он начал предлагать цену;
она  со  смехом  запросила  вдесятеро, и после долгого спора с девушкой то в
шутливом, то в чрезвычайно серьезном тоне финикиец наконец сказал:
     - Две тысячи драхм, ни одного сестерция больше.
     - Этого,  конечно, далеко не достаточно, - отвечала Арсиноя, - но так и
быть, возьми его.
     - Менее  прекрасной  продавщице  я  едва  ли  дал бы половину, - сказал
Хирам.
     - А я тебе уступлю флакон только потому, что ты так вежлив.
     - Деньги я пришлю тебе до захода солнца.
     Эти  слова  заставили  призадуматься  девушку,  которая  вся  сияла  от
радости  и  приятного  изумления и была готова броситься на шею лысому купцу
или  своей еще менее красивой рабыне и даже всему миру. Отец ее скоро должен
был  вернуться домой, и она не сомневалась, что он не одобрит ее поступок и,
вероятно,  отошлет молодому человеку флакон, а купцу - деньги. Да и сама она
никогда  не  стала  бы  выпрашивать  у  незнакомца эту вещицу, если бы имела
какое-нибудь  понятие о ее ценности. Но теперь флакон принадлежал ей, и если
бы  она  возвратила  его  бывшему  владельцу,  это  никого бы не порадовало.
Вероятно,  она  этим  только  оскорбила  бы  незнакомца,  а  себя  лишила бы
величайшего удовольствия, на какое могла рассчитывать.
     Что же делать?
     Она  все еще сидела на столе, держа в правой руке носок левой ноги, и в
этой   легкомысленной   позе   смотрела   на  пол  с  такой  сосредоточенной
серьезностью,   как   будто  надеялась  вычитать  на  узорах  каменных  плит
какую-нибудь мысль, какое-нибудь средство выпутаться из этой дилеммы.
     Купец  с  минуту  забавлялся  смущением,  которое удивительно шло ей, и
мысленно  пожалел,  что  он  не  молод,  как  его  сын, художник, но наконец
прервал молчание и сказал:
     - Твой  отец,  может  быть,  не  одобрит  нашей  сделки, а между тем ты
желаешь добыть для него денег?..
     - Кто тебе это сказал?..
     - Разве  он  стал  бы  предлагать  мне  свои  драгоценности, если бы не
нуждался в деньгах?
     - Это  только... я могу только... - проговорила, запинаясь, Арсиноя, не
привыкшая лгать. - Мне не хотелось бы только признаться ему.
     - Но  я  ведь  видел,  каким  невинным способом достался тебе флакон, -
возразил  купец.  -  А  Керавну  нет  и  необходимости знать об этой вещице.
Вообрази,  что  ты ее разбила и осколки лежат вон там, в глубине моря. Какую
из этих вещей ценит твой отец меньше всего?
     - Старый   меч   Антония,   -  отвечала  девушка,  лицо  которой  снова
прояснилось.  - Он говорит, что это оружие слишком длинно и слишком узко для
того  назначения,  которое  ему приписывают. Я, со своей стороны, думаю, что
это вовсе не меч, а просто вертел.
     - Я  велю  завтра  употребить  его  в  моей кухне, - сказал купец, - но
теперь  я  предлагаю за него две тысячи драхм. Я возьму его с собой, а через
несколько часов пришлю следуемую за него сумму. Ладно ли будет так?..
     Вместо  ответа  Арсиноя  соскользнула  со  стола и радостно захлопала в
ладоши.
     - Скажи  ему только, - продолжал купец, - что я мог так много заплатить
теперь   за  такой  меч  лишь  потому,  что  император,  наверное,  пожелает
посмотреть  на  вещи,  побывавшие  в  руках  у  Юлия  Цезаря, Марка Антония,
Октавиана  Августа  и  других  великих римлян в Египте. Пусть вон та старуха
несет  вертел за мною. На дворе ждет меня мой слуга, который спрячет его под
свой  хитон  и так донесет до самой моей кухни. Ведь если нести его открыто,
то,  пожалуй,  встречные  знатоки станут мне завидовать, а недобрых взглядов
следует беречься.
     Купец   засмеялся,   спрятал  флакон,  отдал  меч  старухе  и  дружески
простился с девушкой.
     Как  только Арсиноя осталась одна, она побежала в спальню, чтобы надеть
башмаки, накинуть покрывало и поспешить в папирусную мастерскую.
     Селена  должна  была узнать, какое неожиданное счастье выпало ей и всем
им  на  долю. Затем Арсиноя хотела нанять носилки, которые всегда можно было
найти  у  гавани,  чтобы отнести бедную сестру домой. Правда, между сестрами
не  всегда были мирные отношения, а порою даже весьма бурные и воинственные;
но,  если  с  Арсиноей случалось что-нибудь значительное (все равно, хорошее
или дурное), она не могла не поделиться этим с Селеной.
     Вечные  боги,  какая  радость!  Она  теперь может явиться среди дочерей
знатных  граждан одетой не менее богато, чем всякая другая из них, и принять
участие  в  торжественной  процессии.  Кроме того, еще останется кругленькая
сумма  для отца и всех домашних. С работой в мастерской, которая претила ей,
которую   она  ненавидела,  по  всей  вероятности,  теперь  будет  покончено
навсегда.
     Старый  раб  сидел  с  детьми  у лестницы. Арсиноя поцеловала каждую из
девочек,  прошептав  ей  на  ухо:  "Сегодня вечером будет пирожное". Слепого
Гелиоса  она  поцеловала в оба глаза и сказала ему: "Ты можешь идти со мною,
милый  мальчик; я потом найму для Селены носилки и посажу тебя в них, и тебя
понесут домой, как богатого барчука".
     Слепой ребенок потянулся к ней с ликующим возгласом:
     - По воздуху, по воздуху! И не упаду!
     Она  еще  держала  его на руках, когда ее отец с потным лбом и в сильно
возбужденном  состоянии  поднялся на лестницу, ведущую от ротонды в коридор.
Отирая лоб и сопя, он наконец перевел дух и сказал:
     - Я  встретил антиквара Хирама с мечом Антония. Ты ему продала этот меч
за две тысячи драхм?.. Глупая!..
     - Но,  отец,  -  засмеялась  Арсиноя,  - сам бы ты отдал этот вертел за
один пирог и глоток вина...
     - Я?..  -  вскричал  Керавн.  -  Я  выторговал  бы тройную цену за этот
драгоценный  предмет,  за  который  император  заплатит  талантами.  Но  что
продано,  то  продано. Притом я не хотел тебя срамить перед этим человеком и
не  стану  бранить тебя. Однако же... однако же... мысль, что у меня нет уже
меча Антония, заставит меня проводить бессонные ночи.
     - Когда  сегодня  вечером  перед  тобою  поставят на стол хороший кусок
говядины,  то придет и сон, - возразила