й господин, с которым он
говорит  о  новейшем истолковании эллинских мифов, еврей?" И как приятен вам
человек,  который  спрашивает  вас,  не  из Афин ли вы родом, потому что ваш
греческий  язык  обладает  такой аттической чистотой. Что приятно нам самим,
то  мы позволяем и нашим детям, и потому вы выбираете для них имена, которые
льстят вашему собственному тщеславию.
     - Клянусь Гераклом, отец!..
     На  губах умного Гамалиила мелькнула победоносно-насмешливая улыбка, и,
прерывая александрийца, он спросил:
     - Разве    какой-нибудь    особенно    почтенный   человек   из   наших
александрийских единоверцев называется Гераклом?
     - Никто  не  думает  при  этой клятве о сыне Алкмены; она соответствует
выражению: "Поистине!" - вскричал Аполлодор.
     - Ну,  вот!  Вы  не особенно строги в выборе имен и слов; и то сказать:
где,  как здесь, есть так много такого, на что посмотреть и чем насладиться,
-  там  не  всегда  можно  держать свои мысли в порядке. Это понятно, вполне
понятно!  В  этом  городе  все  так  вежливы,  что  даже  истину  прикрывают
красивыми  одеждами.  Смею  ли я, варвар из Иудеи, выставить ее перед твоими
глазами нагую, без всяких прикрас?
     - Прошу тебя, говори.
     - Вы  -  евреи,  но  вы  желали  бы  не  быть  ими  и  переносите  свое
происхождение  как неизбежное зло. Только тогда, когда вы чувствуете сильную
руку  Всевышнего,  вы признаете его и заявляете свое право на принадлежность
к  его  избранному  народу. При покойном течении повседневной жизни вы гордо
причисляете  себя  к  его врагам... Не прерывай меня и ответь мне откровенно
на  то,  что  я  у  тебя  спрошу:  в какую минуту своей жизни ты всего более
чувствовал себя обязанным самой теплой благодарностью богу твоих отцов?
     - К  чему  мне  скрывать  это?  Тогда, когда моя дорогая, ныне покойная
жена подарила мне первенца.
     - И как вы назвали его?
     - Но ты знаешь, что его зовут Вениамин.
     - Как  любимого  сына праотца Иакова. Почему ты так назвал его? Потому,
что  в  тот  час,  когда  ты  дал  ему  это имя, ты был тем, что ты есть; ты
чувствовал  благодарность за то, что тебе было даровано прибавить одно новое
звено  к  цепи  твоего  рода; и ты был тогда настоящим евреем, и наш бог был
несомненно,  да, несомненно, также и твоим. Рождение твоего второго сына уже
не  так  глубоко затронуло твою душу, и ты дал ему имя Теофил*. Когда у тебя
родился  третий сын, ты уже не думал больше о боге твоих отцов, так как этот
сын  называется,  по  имени  языческого  идола,  Гефестионом**. Словом, вы -
евреи,  когда  бог  посылает вам какую-нибудь особенную милость или угрожает
вам  самыми  тяжкими  испытаниями; вы - язычники во всякое время, когда ваша
тропа  не  ведет  вас  по  высочайшим  вершинам  или  по глубочайшим безднам
человеческой  жизни.  Я  не  могу  изменить  вас;  но жена сына моего брата,
невестка  Бен-Акибы, должна чувствовать себя и утром, и в полдень, и вечером
дочерью своего народа. Я ищу для своего Исаака Ревекку, а не Йемену.
     ______________
     * Теофил - т.е. любезный богам.
     ** Гефестион - греческое имя, происходящее от имени бога Гефеста.

     - Я  не звал вас к нам, - возразил Аполлодор, - но если вы покинете нас
завтра,  то  за  вами  последует  наше  глубокое  уважение.  Не считайте нас
худшими,  чем  мы на самом деле, из-за того, что мы, может быть, больше, чем
следовало  бы,  сжились  с  обычаями и образом мыслей народа, среди которого
выросли  и  чувствуем  себя  хорошо.  Мы знаем, как высоко стоит наша вера в
сравнении  с  верою  язычников.  В  сердце своем мы - евреи; но разве нам не
следует  стремиться,  где и как только возможно, к изощренности, образованию
и  облагорожению  нашего  ума,  созданного  Господом,  конечно,  из не менее
тонкого  материала,  чем  ум других народов? И в какой школе можно воспитать
мышление  лучше  и  по более твердым законам, чем в нашей, - я разумею школу
эллинских наставников? Познание высочайшего...
     - Это  познание,  -  воскликнул  старик  с  жаром, размахивая руками, -
познание  высочайшего  и  всего,  что только доступно исследованию чистейшей
философии,  что  самые сильные и чистые из мыслителей, которых ты разумеешь,
могут    когда-нибудь   узнать   посредством   серьезного   и   углубленного
размышления,  -  все это каждый ребенок в нашем народе уже получил от своего
бога  в  подарок.  Сокровищами, которые ищут ваши мудрецы с таким трудом, мы
уже  обладаем  в  нашем  писании,  в  наших  заповедях, в нашем нравственном
законе.  Мы  -  народ  из  народов, первенцы Господа, и когда из нашей среды
явится Мессия...
     - Тогда,  - прервал его Аполлодор, - исполнится то, чего я желаю вместе
с  Филоном:  именно,  чтобы  мы  были  священниками  и  пророками для других
народов.  Тогда мы сделаемся поистине народом священнослужителей, призванных
к  тому,  чтобы  своими  молитвами  испрашивать для всех людей благословение
Всевышнего.  Для  нас,  для нас одних явится посланник божий, чтобы из рабов
сделать нас царями народов.
     Аполлодор  с  удивлением  посмотрел  взволнованному  старику  в  лицо и
спросил с недоверчивой улыбкой:
     - Распятый назареянин был ложным Мессией, но когда появится истинный?
     - Когда  он  появится?  -  вскричал  рабби.  -  Когда? Разве я могу это
сказать?  Я  знаю  только  одно. Червь теперь поднимает уже свое жало, чтобы
ужалить пяту того, кто его попирает. Слыхал ли ты имя Бар-Кохба?*
     ______________
     *  Бар-Кохба  (т.е.  "Сын  звезды")  - имя некоего Симеона, выдававшего
себя  за Мессию и поднявшего в 132 г. еврейское восстание против притеснений
Адриана.

     - Дядя,  -  прервал  Бен-Иохай  речь  старого  рабби, вставая со своего
места, - не говори того, в чем ты можешь раскаяться.
     - Не  беспокойся,  -  возразил  Гамалиил  серьезно.  -  Эти  люди здесь
низвели  божественное до степени человеческого; но они не предатели. - Затем
он  снова  обратился  к  Аполлодору и сказал: - Сильные во Израиле воздвигли
кумиры  на  нашем  святом месте; они хотят снова принудить народ поклоняться
этим богам; но мы позволим скорее сломить себе спину, чем согнуть ее.
     - Вы  снова  замышляете  большое  восстание?  -  спросил александриец с
беспокойством.
     - Отвечай мне, слыхал ли ты имя Бар-Кохба?
     - Да, как имя безрассудного вождя вооруженных банд.
     - Он - герой, может быть, избавитель.
     - Это  для  него  ты  поручил  мне  нагрузить мой корабль для перевозки
зерна, отправляющийся в Яффу, мечами, щитами и наконечниками копий?
     - Разве только одним римлянам позволительно носить оружие?
     - Нет;  но  мне  все-таки  не  годится снабжать друга оружием, когда он
желает употребить его против сильнейшего, который, наверное, его уничтожит.
     - Бог воинов сильнее тысячи легионов.
     - Будь осторожен, дядя! - снова вскричал Бен-Иохай.
     Гамалиил  с  гневом  повернулся  к  племяннику;  но  прежде  чем он мог
отклонить  предостережение  молодого  человека,  он  вздрогнул:  дикий рев и
грохот  сильных  ударов, поколебавших железные ворота дома, ворвались в залу
и отразились громовым эхом от мраморных стен.
     - Это нападение на мой дом! - вскричал Аполлодор.
     - Это  благодарность  тех,  для  которых ты изменил богу твоих отцов, -
сказал  старик  глухим  голосом.  Затем он поднял глаза и руки и вскричал: -
Услышь  меня,  Адонаи!  Я древен годами и созрел для могилы, но пощади этого
человека, сжалься над ним!
     Бен-Иохай,  подобно своему дяде, поднял руки к небу, и его черные глаза
сверкнули мрачным пламенем на бледном лице.
     Молитва  его  и  рабби  Гамалиила  была  коротка,  потому что опасность
надвигалась все ближе и ближе.
     Аполлодор ломал руки и ударял кулаком себе в лоб.
     Все  его  движения  были  судорожны и порывисты. Страх совершенно лишил
его  прекрасной,  сдержанной,  спокойной  манеры,  которую он приобрел, живя
среди  своих  эллинских  сограждан.  Он бросался во все стороны, перемешивал
греческие проклятия и заклинания с призывами к богу своих отцов.
     Он  искал  ключи  от  подземных  комнат своего дома, но не находил; они
хранились   у   ключника,   и  тот,  подобно  всем  слугам  Аполлодора,  или
развлекался на улице, или сидел в каком-нибудь кабаке.
     Теперь  в  комнату  стремительно  вбежал  недавно  купленный  еврейский
повар,  которому  празднование  в честь Диониса внушало омерзение, и, терзая
волосы и бороду, закричал хриплым голосом:
     - Филистимляне  нападают  на  нас.  Спаси  нас,  рабби,  великий рабби!
Возопи  о  нас  к  Господу,  человек  божий!  Они  идут с пиками и кольями и
потопчут  нас,  как  траву, они сожгут нас в этом доме, как саранчу, которую
бросают в печь!
     В  смертельном  страхе  раб  извивался  у  ног  Гамалиила,  обхватив их
руками, но Аполлодор вскричал:
     - Следуйте за мною! Вверх, на крышу!
     - Нет,  нет,  -  завыл  раб. - Амаликитяне* приготовляют головни, чтобы
бросить  их  в  наши шатры. Язычники прыгают и беснуются, пламя, которое они
бросят,  пожрет  нас.  Рабби,  рабби, призови воинство Господа! Боже правый!
Вот ворота взломаны!.. Господи, Господи, Господи!
     ______________
     * Амаликитяне (библ.) были злейшими врагами иудеев.

     Зубы  у  испуганного  раба  стучали;  стеная  и  охая, он закрыл руками
глаза.
     Бен-Иохай  оставался  совершенно  спокойным,  но  дрожал  от злобы. Его
молитва  была  окончена,  и  он  сказал  своим  низким  голосом, обращаясь к
Гамалиилу:
     - Я  знал, что так и будет, и не умолчал об этом перед тобою. Мы начали
свое  путешествие  под  дурными  звездами.  Будем  же теперь терпеть то, что
Господь предопределил нам. Его дело отомстить за нас.
     - Мщение  принадлежит  ему,  -  сказал  старик  и  закрыл белой верхней
одеждой свою седую голову.
     - В   спальню!  Идите  за  мной!  Спрячемся  под  кроватями!  -  кричал
Аполлодор.  Он  оттолкнул  ногой повара, обнимавшего колени рабби, и схватил
старика за плечи, чтобы увести его.
     Но  было  уже  слишком поздно: двери в передней комнате распахнулись, и
послышался стук оружия.
     - Погибло, все погибло! - вскричал Аполлодор.
     - Адонаи!..  Помоги,  Адонаи!  -  бормотал  старик,  прильнув  к  плечу
племянника,  который,  превосходя  его  ростом на целую голову, обхватил его
правой рукой, как будто желая защитить.
     Опасность,  угрожавшая  жизни  Аполлодора  и  его гостей, была близка и
происходила  от  гнева  возбужденной  толпы по поводу того, что дом богатого
еврея не был украшен.
     Тысячу  раз  наступали  моменты,  когда  одного  слова было достаточно,
чтобы  воспламенить  горячую  кровь  александрийцев,  вызвать  возмущение  и
побудить их прорвать все преграды закона и схватиться за меч.
     Кровавые   распри   между   язычниками  и  равными  им  по  численности
еврейскими  обывателями  Александрии были обыкновенным делом, и последние не
менее   часто,   чем   первые,   были   виновны  в  нарушении  общественного
спокойствия.
     С  тех  пор  как  в  некоторых  провинциях  империи,  в  особенности  в
Киренаике  и на Кипре, израильтяне со свирепой злобой произвели нападение на
угнетавших   их   сограждан,   ненависть   и   доверие   к  ним  со  стороны
александрийцев других вероисповеданий сделалась ожесточеннее, чем прежде.
     Сверх  того, зажиточность многих и богатство некоторых евреев наполняли
сердца  беднейших  язычников  жадностью и желанием завладеть имуществом тех,
которые  - этого нельзя было отрицать - не раз выказывали открытое презрение
к их богам.
     Как  раз  в  последние  дни  эта  старая  вражда обострилась вследствие
споров  по  поводу  празднеств,  которые  предполагалось  устроить  в  честь
посещения  города  императором.  Таким  образом, почва была подготовлена для
того,  чтобы  вид  неукрашенного  дома Аполлодора на Канопской улице побудил
народ к нападению на великолепное, подобное дворцу, жилище еврея.
     И опять несколько слов дали толчок для возбуждения ярости толпы.
     Началось  с  того,  что  кожевник  Меламп,  разорившийся и опустившийся
пьяница,  проходя  по  улице  во  главе  своих  товарищей по ремеслу, указал
тирсом на совершенно лишенный украшений дом и воскликнул:
     - Посмотрите  на  этот  голый  барак!  То,  что  еврей  в прежнее время
выставлял на улицу для украшения, он теперь складывает в свои сундуки!
     Эти слова возымели действие и вскоре вызвали и другие:
     - Этот  мошенник  обкрадывает  нашего  отца  Диониса! - вскричал другой
гражданин, а третий, подняв высоко факел над головой, заревел:
     - Отнимем  у  него драхмы, дать которые он поскупился для бога; нам они
пригодятся.
     Колбасник  Главк  вырвал засмоленный горящий канат из рук своего соседа
и заревел:
     - За мной! Зажжем дом у него над головой!
     - Стой,  стой!  -  закричал  сапожник,  поставлявший  обувь  для  рабов
Аполлодора,  преграждая  дорогу  разъяренному  мяснику.  -  Может  быть, там
оплакивают какого-нибудь умершего. Еврей прежде всегда украшал свой дом.
     - Нет!  -  возразил  какой-то  флейтист  хриплым голосом. - Сын старого
скряги   недавно   мчался  через  весь  Брухейон  с  веселыми  товарищами  и
беспутными девками, и его пурпурный плащ развевался далеко позади него.
     - Посмотрим,  что  красней:  финикийская ткань парня или пламя, которое
покажется,  когда  дом  старика  загорится!  -  вскричал сухопарый портной и
оглянулся, чтобы удостовериться в действии своей остроты.
     - Попробуем!  -  раздалось  сперва из одних, потом из нескольких других
уст.
     - В дом!
     - Паршивый толстосум будет помнить об этом дне!
     - Ведите его сюда!
     - Волоките его на улицу!
     Такие  крики  раздавались  то  здесь,  то  там  среди все более и более
сгущавшейся толпы.
     - Вытащите  его  вон!  -  еще  раз  закричал египетский надсмотрщик над
рабами,  и  это  требование  было  поддержано  тотчас  же какой-то женщиной.
Сорвав  шкуру  козы с плеча и размахивая ею над своими растрепанными черными
волосами, она завыла в бешенстве:
     - Разорвите его в куски!
     - Зубами  в  куски! - вскричала какая-то пьяная менада, которая подобно
большинству  сбежавшихся  людей  не  имела  ни  малейшего  понятия о поводе,
возбудившем гнев черни против Аполлодора и его дома.
     Толпа  перешла  уже  от слов к действиям. Ноги, кулаки, палки стучали и
ударяли  в  замкнутые железные ворота здания. Четырнадцатилетний корабельный
юнга  вскочил  на  плечи черного раба и усердно старался взобраться на крышу
колоннады  и  бросить в незакрытую переднюю комнату дома факел, поданный ему
колбасником.


XII

     Лязг  оружия,  который  услышали  в  передней  комнате  Аполлодор и его
гости,  производили не враги, а римские воины, которые явились, чтобы спасти
осажденных.
     Когда  Вер, оставив пир ветеранов, проходил с одним из военных трибунов
двенадцатого  легиона  и со своими британскими рабами по Канопской улице, он
был задержан собравшейся толпой, которая осаждала дом Аполлодора.
     Претор  встречал  его  у  префекта  и  знал  как одного из богатейших и
умнейших между александрийцами.
     Нападение  на  его дом возмутило римлянина; но он, наверное, не остался
бы  праздным  зрителем даже в том случае, если бы осаждаемый дом принадлежал
не  такому  уважаемому человеку, а какому-нибудь беднейшему и презреннейшему
христианину.
     Римлянину  было  ненавистно  и  невыносимо  всякое  беззаконие,  всякое
посягательство  на  существующий  порядок,  и он не мог бы праздно смотреть,
как  чернь  в  мирное  время  нападает  на  собственность  и  угрожает жизни
спокойного и достопочтенного гражданина.
     Этот  необузданный,  предающийся расслабляющим наслаждениям человек был
на  войне  и  повсюду,  где  это  требовалось,  столь же осмотрителен, как и
мужественен.
     Он  узнал,  что  затеяла  возбужденная  толпа,  и  тотчас  же подумал о
средствах и способах помешать исполнению ее преступного намерения.
     Нарушители  мира  уже  ломились  в дверь еврейского дома, уже несколько
парней  стояли  с  горящими  факелами на кровле колоннады. Нужно было в одно
мгновение  сообразить,  что  делать.  К  счастью,  Вер  обладал способностью
быстро думать и действовать.
     В  нескольких  решительных  словах  он  попросил  трибуна Луция Альбина
поспешить  к  ветеранам  и  привести  их  сюда  к  нему  на помощь. Затем он
приказал  своим сильным рабам проложить ему путь к воротам осаждаемого дома.
Скоро  эта задача была выполнена; но как велико было его изумление, когда он
нашел здесь императора!
     Император  стоял среди толпы и именно в ту минуту, как появился претор,
вырвал факел из руки рассвирепевшего портного.
     Вслед   за  тем  он  громким,  далеко  раздававшимся  голосом  приказал
александрийцам,   не   привыкшим  выслушивать  могущественные  императорские
повеления, оставить их бессмысленное намерение.
     Свистки, рев, насмешки заглушили слова повелителя.
     Когда  Вер  приблизился  к  нему  со  своими  рабами,  несколько пьяных
египтян уже подошли, чтобы схватить непрошеного наставника.
     Претор загородил им дорогу.
     Прежде  всего  он  шепнул  Адриану:  "Пусть  Зевс  управляет  миром,  а
спасение  еврейского  дома  предоставит более незначительным смертным. Через
несколько минут здесь будут солдаты". Затем он громко закричал:
     - Прочь,  ты,  софист!  Твое  место  за  книгой  в  Музее  или  в храме
Сераписа,  а  не  здесь,  между  разумными  людьми.  Прав  ли я, македонские
граждане, или не прав?
     Поднялся  одобрительный  говор,  к которому присоединился громкий смех,
когда Вер, после того как Адриан удалился, продолжал:
     - У  него борода, как у императора, и поэтому и жесты у него такие, как
будто  он  носит багряницу! Вы хорошо сделали, что дали ему уйти, потому что
его жена и дети ждут его с супом.
     Во  время своих веселых похождений Вер часто смешивался с толпой и умел
обращаться  с  ней.  Если бы ему удалось теперь задержать толпу до появления
солдат, его игра была бы выиграна.
     Там,  где  это  было  нужно,  Адриан  вел себя как герой; но здесь, где
нельзя было приобрести славу, он предоставил Веру успокоить народ.
     Как только император удалился, Вер взобрался на плечи своих рабов.
     Его красивое, приветливое лицо возвышалось над толпой.
     Скоро его узнали, и несколько голосов из народа закричали:
     - Ба, сумасшедший римлянин! Претор! Поддельный Эрот!
     - Он  самый,  македонские граждане, он самый, - отвечал Вер громко, - и
я хочу рассказать вам одну побасенку.
     - Слушайте,  слушайте! В дом еврея! После, после; теперь дайте говорить
поддельному  Эроту!  Я разобью тебе зубы, мальчишка, если ты не замолчишь! -
кричали яростно в толпе.
     Любопытство  послушать  знатного  господина и бешенство народа боролись
между собой.
     Наконец первое, по-видимому, одержало верх; шум утих, и претор начал:
     - Одному  ребенку  подарили  десять  барашков  из  хлопчатой  бумаги  -
хорошенькие вещицы, какие продают старухи в Эмпориуме.
     - В  дом  к  еврею!  Нам не нужно детских сказок! Тише вы! Слушайте, от
барашков  римлянин  перейдет  к  волкам. Вовсе не волк, это будет волчица! -
кричали в толпе.
     - Не  накликайте косматого зверя, - засмеялся Вер, - а лучше послушайте
дальше.  Итак,  мальчик  красиво расставил барашков друг возле друга. Он был
сын  ткача.  Есть  между вами какой-нибудь ткач? Ты? Ты? И ты тоже, что там,
позади?   Если   бы   я  не  был  сыном  своего  отца,  я  пожелал  бы  быть
александрийским  ткачом.  Нечего  вам  смеяться!  Но  вернемся  к  барашкам.
Хорошенькие  куколки все были чистейшего белого цвета; только один барашек -
весь  в  противных  черных  пятнах,  которые  очень  не  нравились мальчику.
Мальчик  пошел  к  очагу, достал там горящий уголь и вздумал сжечь маленькое
чудовище,  чтобы  у  него остались только совсем красивые барашки. Ягненочек
загорелся,  и  как только огонь охватил дере