на просьбу Селены не горячиться.
     В  передней  он  нашел своего старого раба и приказал ему идти вперед и
доложить  о  нем  гостю  архитектора  Понтия,  жившего  в  одной из комнат у
прохода к фонтану.
     Приближаясь  к своей цели, он чувствовал себя как раз в том настроении,
чтобы  высказать  всю  правду  чужеземцу,  явившемуся  сюда  для того, чтобы
травить собаками членов его семейства.


XIV

     Адриан  великолепно  выспался.  Он  проспал  всего  несколько часов. Но
этого было достаточно, чтобы освежить его дух.
     Он  вышел  из  спальни  и  встал у окна своей комнаты, которое занимало
больше половины ее западной стены и было обращено к морю.
     Две  высокие  колонны  из  благородного  темно-красного  белокрапчатого
порфира  с позолоченными капителями коринфского ордера обрамляли это широкое
окно,  начинавшееся  очень  низко  от  пола. Император стоял прислонившись к
одной   из   этих  колонн  и  ласкал  свою  собаку,  радуясь  ее  энергичной
бдительности.  Какое  ему  было  дело  до страха, причиненного псом какой-то
девушке.  У  другой колонны стоял Антиной. Он поставил правую ногу на низкий
подоконник  и  склонился вперед. Подбородок его при этом покоился на руке, а
локоть на колене.
     - Этот  Понтий действительно дельный человек, - сказал Адриан, указывая
рукой  на  ковер, висевший на узкой стене комнаты. - Вот та ткань сделана по
рисунку  с  картины,  которую  я  когда-то написал и с которой велел сделать
здесь  мозаику.  Еще  вчера  эта  комната  не  была  предназначена для меня,
следовательно,  ковер  повешен  уже  после  нашего приезда сюда. И как много
здесь  других  хороших  вещей;  тут очень уютно, и на многих предметах глаза
могут остановиться с удовольствием.
     - Видел  ты  великолепное  ложе  там, позади? - спросил Антиной. - Да и
бронзовые фигуры в углах мне кажутся недурными.
     - Это  превосходная  работа,  - сказал император. - Но я легко обошелся
бы  без  них ради этого окна. Что здесь синее: небо или море? Какой весенний
воздух  веет  здесь  в  декабре?  Чему здесь радоваться больше: бесчисленным
кораблям  в  гавани,  которые  соединяют  этот  цветущий город с отдаленными
странами  и  обогащают  его,  или  же постройкам, привлекающим взор повсюду,
куда  бы  он  ни обратился? Не знаешь, чему удивляться больше: внушительному
величию или гармонической красоте их форм.
     - Что   там   за   дамба,  длинная,  громадная,  соединяющая  остров  с
материком?  Посмотри  -  большая  трирема  проходит  под  одною  из арок, на
которых покоится эта плотина. А вот и другая!..
     - Это    мост,    который    александрийцы    с    гордостью   называют
Гептастадионом*,  потому что в нем, говорят, семь стадиев** длины. В верхней
части   его   скрывается,  подобно  сердцевине  в  дереве,  каменный  желоб,
посредством которого остров Фарос снабжается водою.
     ______________
     *  Гептастадион  -  плотина  длиною  в  семь  стадиев  (т.е.  1,24 км),
соединяющая  Александрию  с  островом  Фарос  и отделяющая Большую гавань на
восточной  стороне от гавани Эвноста на западной. Два прохода на краях мола,
покрытые мостами, соединяли обе гавани. Мол служил и для водопровода.
     ** Греко-римский стадий равен 176,6 м.

     - Жаль,   -  заметил  Антиной,  -  что  отсюда  нельзя  обозреть  всего
сооружения  со  всеми  людьми  и  повозками, снующими по его хребту. Вон тот
островок  и  узкая,  врезающаяся  в  гавань  коса с высоким белым зданием на
конце наполовину загораживают мол.
     - Но  они  сами  по  себе  служат  для  оживления  картины,  - возразил
император.  -  В  маленьком  дворце  на  острове  часто жила Клеопатра, а на
северной  оконечности  вон той косы, в высокой башне, которую теперь омывают
синие  волны  и  вокруг  которой  весело носятся чайки и голуби, жил Антоний
после битвы при Акциуме*.
     ______________
     *  Битва при Акциуме была проиграна Марком Антонием 2 сентября 31 г. до
н.э.

     - Чтобы забыть свой позор, - заметил Антиной.
     - Он  назвал  эту башню своим Тимониумом, потому что, подобно афинскому
мизантропу,  он  желал  остаться  там в совершенном уединении. Что, если мне
назвать Лохиаду своим Тимониумом?*
     ______________
     *  Тимониум  - дворец, выстроенный Антонием на краю косы, врезавшейся в
Большую  гавань. Назван так по имени афинского философа человеконенавистника
Тимона.

     - Славу и величие нет надобности скрывать, - возразил Антиной.
     - Кто  сказал тебе, - спросил царственный софист, - что Антоний скрылся
в  этой башне от стыда? Он во главе своих всадников довольно часто доказывал
свою  храбрость;  и  если  он  под  Акциумом,  когда  все еще было в хорошем
положении,  велел  повернуть  свой  корабль  назад,  то  это он сделал не из
страха  перед мечами и копьями, а потому, что судьба заставила его подчинить
свою   сильную   волю  желанию  женщины,  от  участи  которой  зависела  его
собственная*.
     ______________
     *  В  начале  битвы  при  Акциуме  Антонию удалось заставить противника
растянуть  линию кораблей, и он с успехом направил свой удар в центр. Но тут
неожиданно корабль Клеопатры обратился в бегство, и он последовал за ней.

     - Так ты оправдываешь его поведение?
     - Я  только  стараюсь  понять  его  и никогда не поверю, чтобы стыд мог
побудить  Антония  к  чему-нибудь.  Неужели  ты  думаешь,  что я в состоянии
покраснеть?  Когда  человек дошел до того, что презирает весь мир, он уже не
может стыдиться.
     - Но  в таком случае почему же Марк Антоний заперся в этой омытой морем
тюрьме?
     - Потому  что для всякого настоящего человека, много лет провозившегося
с  женщинами,  шутами  и подхалимами, наступает момент, когда ему становится
тошно.  В такие часы он начинает думать, что среди всего этого сброда он сам
-  единственный  человек,  с которым стоит общаться. После Акциума это стало
ясно  Антонию,  и,  чтобы  хоть  раз  побыть  в хорошем обществе, он покинул
людей.
     - Не это ли и тебя порою гонит в пустыню?
     - Может быть. Но тебе, тебе всегда разрешается сопровождать меня.
     - Значит,  ты  считаешь,  что  я  лучше  других!  - радостно воскликнул
Антиной.
     - Во  всяком  случае,  ты  красивее,  -  ласково  ответил  Адриан, - но
спрашивай дальше.
     Антиною  потребовалось  несколько  минут, пока он мог последовать этому
приглашению.  Наконец он собрался с мыслями и попросил объяснить ему, почему
большинство   кораблей   заходят   в   гавань   Эвноста*,   лежащую   позади
Гептастадиона.  Он  узнал, что вход в этот порт безопаснее, чем пролив между
Фаросом и оконечностью Лохиады, ведущий к восточным пристаням.
     ______________
     * Гавань Эвноста, т.е. гавань счастливого возвращения.

     О   каждом   здании,   интересовавшем  фаворита,  Адриан  мог  сообщить
подробные сведения.
     Указав  рукою  на  сому*, где покоились останки Александра Великого, он
призадумался и сказал про себя:
     ______________
     *  Сома  -  усыпальница  царей,  где  хранились  и  останки  Александра
Великого,   сперва,   как   сообщает  Страбон,  в  золотом  гробу,  затем  в
стеклянном.

     - Великий!  Можно,  право,  позавидовать юному македонянину. Не потому,
что  ему  дали такое прозвище (оно прилагалось ко многим ничтожным людям), а
потому, что он его подлинно заслужил.
     Ни  один  из  остальных вопросов вифинца не остался без ответа. Антиной
со все возрастающим изумлением следил за объяснениями и наконец воскликнул:
     - Как  хорошо  ты  знаешь  этот  город!  А ведь ты еще никогда здесь не
бывал.
     - Одно   из   величайших  наслаждений,  доставляемых  путешествиями,  -
отвечал  Адриан,  -  заключается в том, что, странствуя, мы воочию видим ряд
вещей,  о  коих  составили себе представление по книгам и рассказам. Они как
бы  сами  предлагают  нам  сравнить  их  с  образами,  стоящими  перед нашим
духовным  взором, прежде чем мы встретились с реальными вещами. Мне кажется,
что  удивление  при  виде  неожиданной  новости  доставляет  гораздо  меньше
удовольствия,  чем  первый  взгляд  на  нечто  известное, которое мы считали
достойным более подробного ознакомления. Понимаешь ты мою мысль?
     - Кажется,  понимаю.  Слышишь о чем-нибудь, а потом вдруг и увидишь это
самое  и тогда спрашиваешь себя, правильно ли себе это представлял. Я всегда
представляю  себе  людей  и  местности, которые мне хвалили, прекраснее, чем
они оказываются на деле.
     - Этот  остаток,  выпадающий  не  в пользу действительности, не столько
служит  к  посрамлению  этой последней, сколько к чести твоей юной фантазии,
неутомимой  и  все  украшающей,  -  ответил  Адриан.  - Я же... я... - и тут
император  поглядел  вдаль,  поглаживая бороду, - чем старее становлюсь, тем
чаще  убеждаюсь,  что можно представить себе людей, места и вещи так, чтобы,
впервые  встретившись  с  ними, иметь право подумать, будто давно их знаешь,
был  в тех местах и видел все воочию... Мне кажется, что и здесь я не нахожу
ничего  нового  и передо мной опять давно знакомый вид. Но чуда тут никакого
нет;  я  хорошо  знаю  Страбона*,  а сверх того, сотни раз слышал и читал об
этом  городе.  Но  есть  много такого, что мне совершенно чуждо и все же при
ближайшем соприкосновении представляется уже виденным и пережитым.
     ______________
     *  Страбон  (63 г. до н.э. - после 20 г. н.э.) - автор "Географии" в 17
книгах,  являющейся наряду с сочинениями Птолемея главным источником древней
географии.

     - Нечто  подобное  и  я,  наверно, испытал, - заявил Антиной. - Неужели
наша  душа  действительно  уже  жила  в  других  телах  и  порою  вспоминает
впечатления  прежних  существований?  Фаворин рассказывал мне однажды, будто
какой-то  великий  философ (кажется, Платон) утверждает, что души наши перед
рождением  двигаются  взад и вперед по небосклону, чтобы они могли осмотреть
землю, на которой им суждено жить. Кроме того, Фаворин говорил...
     - Фаворин!..  -  презрительно  сказал Адриан. - Этот краснобай обладает
большим  умением придавать новую и привлекательную форму тому, что придумали
люди  гораздо  значительнее  его, но подслушать тайны собственной души - это
ему  не дано. Для этого он сам слишком много болтает и слишком уж погружен в
мирскую суету.
     - Ты  сам  заметил  это  явление,  но  не одобряешь объяснения, данного
Фаворином...
     - Да.  Ибо знакомыми казались мне люди и вещи, родившиеся или сделанные
много  позднее  моего  рождения.  Сотни  раз  спрашиваю  я  себя, стоя перед
собственным  законченным  творением:  "Возможно  ли,  чтобы  ты, Адриан, сын
своей  матери,  совершил это? Как называется та чужая сила, которая помогала
тебе  при  созидании?.." Теперь я ее знаю и вижу так же, как она действует в
других.  Кого  она посетит, тот сразу становится выше себе подобных, и всего
деятельнее  она  проявляется  в  художниках.  А  может  быть,  обычные  люди
превращаются  в  художников  именно  потому,  что  гений  избирает  их своим
вместилищем. Понял ли ты меня?
     - Не  совсем,  -  отвечал  Антиной. Его большие глаза сияли оживлением,
пока  он  вместе  с  императором  смотрел  на город, но теперь заволоклись и
потупились.  -  Не  сердись на меня, государь. Этого я, вероятно, никогда не
пойму.  Самостоятельное  мышление  мне  незнакомо, следить за чужими мыслями
мне  трудно,  и  не думаю, чтобы я когда-либо мог создать что-нибудь путное.
Когда  мне  приходится действовать, никакой демон не помогает моей душе: она
чувствует  себя  совершенно беспомощной и впадает в мечтательность. Если мне
случается  что-нибудь  довести  до  конца,  то  я всегда вынужден признаться
себе, что мог бы сделать лучше.
     - Самопознание,  -  засмеялся  Адриан, - это верх мудрости. Всякий, кто
обогатил  сознание  своего  духа чем-либо прекрасным, уже тем самым выполнил
свою  задачу. То, что другие достигают делами, то совершаешь ты самим фактом
своего существования!.. Аргус! Смирно!
     При  последних  словах  императора  собака  встала  и, ворча, подошла к
двери.  Несмотря  на  призыв  своего  господина,  она  громко залаяла, когда
послышался сильный стук в двери.
     Адриан с удивлением посмотрел на дверь и спросил:
     - Где Мастор?..
     Антиной  позвал  раба, но напрасно - в императорской опочивальне его не
было.
     - Что  сделалось  с  ним?  -  спросил  Адриан.  - Он обыкновенно всегда
бывает  под  рукою,  всегда  весел, как жаворонок; но сегодня у него был вид
какого-то  мечтателя,  и,  одевая меня, он уронил сперва мой башмак, а потом
застежку.
     - Я  вчера  прочел ему письмо из Рима, - отвечал Антиной. - Его молодая
жена сбежала с каким-то корабельщиком.
     - Поздравляем его со свободой.
     - По-видимому, он любил жену.
     - Такой  красивый малый, да еще мой придворный раб, может найти сколько
угодно жен взамен прежней.
     - Но он еще не нашел. Он покамест горюет о том, что потерял.
     - Как  это  мудро!..  Вот  опять  стучатся  в  дверь. Посмотри, кто это
позволяет  себе? Впрочем, ведь каждый имеет право стучаться сюда: на Лохиаде
я  не  император,  а  частный  человек.  Ложись,  Аргус.  Ты, видно, спятил,
старина?  Собака  больше меня заботится о сохранении моего достоинства, и ей
игра в архитектора, как видно, не по нутру.
     Антиной  уже  поднял  руку,  чтобы  осадить  стучавшего, как дверь тихо
приотворилась и раб дворцового смотрителя переступил через порог.
     Старый   негр   имел  жалкий  вид.  Внушительная  фигура  императора  и
прекрасная  одежда  его  любимца  смутили  его, а угрожающее ворчание Аргуса
наполнило  его душу таким страхом, что он боязливо сжал тощие черные ноги и,
насколько возможно, прикрыл их своим истертым плащом.
     Адриан с удивлением посмотрел на эту плачевную фигуру и спросил:
     - Что тебе нужно, любезный?..
     Тогда  раб  попытался  приблизиться  на  шаг; но, повинуясь энергичному
приказу  Адриана,  остановился  и, глядя на свои плоские ноги, почесал седую
курчавую голову с небольшими круглыми плешинками.
     - Ну?..  - прибавил император далеко не одобрительным тоном и угрожающе
ослабил пальцы, державшие за ошейник собаку.
     Согнутые   колени   раба  задрожали,  и  он  на  страшно  исковерканном
греческом  языке,  запинаясь,  проговорил  усердно  вдолбленную ему хозяином
рацею,  из  коей  явствовало, что он является к римскому архитектору Клавдию
Венатору  доложить  о  приходе  своего  господина, "члена городского Совета,
македонского  и  римского  гражданина  Керавна,  сына Птолемея, управляющего
некогда царским, а ныне императорским дворцом на Лохиаде".
     Адриан  без  всякого  сострадания  предоставил  бедному старику, на лбу
которого  выступил  пот  от страха, договорить до конца, причем потирал руки
от  удовольствия,  чтобы  продлить приятную забаву. Он не помог ему ни одним
словом,   когда   запинавшийся   язык   раба   натыкался   на  непреодолимые
препятствия.
     Когда   негр  наконец  завершил  свое  высокопарное  донесение,  Адриан
ласково промолвил:
     - Скажи своему господину, что он может войти.
     Как только раб вышел из комнаты, император сказал Антиною:
     - Презабавная  штука!  Каков  должен быть Юпитер, которому предшествует
подобный орел!
     Керавн  не  заставил долго ждать себя. Пока он расхаживал взад и вперед
по  коридору  перед  императорскими  покоями, его раздражение еще усилилось.
Ибо  то,  что  архитектор,  уже  осведомленный  рабом о родословной и звании
посетителя,  заставил  его прождать несколько минут (из коих каждая казалась
ему  в  четверть  часа),  он  счел  пренебрежением  к  своей особе. Даже его
предположению,  что римлянин самолично введет его в комнату, не суждено было
оправдаться, ибо ответ раба гласил кратко: "Может войти".
     - Он  сказал  "может", а не "пожалуйста" или "пусть сделает милость"? -
переспросил смотритель.
     - Он сказал "может", - подтвердил раб.
     Керавн  испустил краткий возглас: "Вот как!.." - поправил золотой обруч
на  локонах,  откинул  голову  назад,  с  глубоким  вздохом скрестил руки на
широкой  груди и приказал негру: "Отвори дверь". Исполненный достоинства, он
переступил  порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился
в  пространство  и  уже  хотел  начать в резких выражениях свой разговор, но
взгляд  на  императора,  блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только
со  вчерашнего  дня,  а  вероятно,  также  и  далеко не приветливое ворчание
собаки заставили его понизить тон.
     Его  раб  вошел  за ним и искал безопасного места между дверью и ложем;
сам  же  Керавн,  превозмогая  свой  страх  перед  Аргусом,  прошел далеко в
глубину комнаты.
     Император  поместился  у  подоконника,  слегка  опираясь  ногою  на шею
собаки,  и  смотрел  на  Керавна  как  на  какую-то замечательную диковинку.
Взгляд  его  встретился  с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что
он  имеет  дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость
Керавна,  так  сказать,  поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах,
какими  он  первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с
напыщенным достоинством он спросил:
     - Стою   ли   я  перед  новым  гостем  Лохиады,  архитектором  Клавдием
Венатором из Рима?..
     - Да,  стоишь,  -  отвечал  император и бросил искоса лукавый взгляд на
Антиноя.
     - Ты  нашел ласковый прием в этом дворце, - продолжал Керавн, - подобно
моим  отцам,  которые  управляли  им  несколько  столетий, я тоже умею свято
чтить законы гостеприимства.
     - Я   изумлен   древностью   твоего  рода  и  преклоняюсь  перед  твоим
благонамеренным  образом  мыслей,  - отвечал в том же тоне Адриан. - Что еще
предстоит узнать нам от тебя?
     - Я  пришел  сюда  не  для  того, чтобы рассказывать истории, - отвечал
Керавн,  в  котором  поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил
насмешливую  улыбку  на  губах  архитектора. - Я пришел сюда не затем, чтобы
рассказывать  истории,  а  с  жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым
гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.
     - Что  это  значит?  - спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и
мигнул  Антиною,  чтобы  тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал
особенную  антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для
того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.
     - Эта  опасная,  скалящая  зубы  собака  принадлежит  тебе?  -  спросил
смотритель.
     - Да.
     - Сегодня  утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин,
который та несла.
     - Я  слышал  об  этом  несчастье,  -  отвечал Адриан, - и много бы дал,
чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.
     - Прошу   тебя,   к  злу,  которое  постигло  нас  по  твоей  вине,  не
присоединять  еще  оскорблений.  Отец, дочь которого подверглась нападению и
ранена...
     - Значит, Аргус все-таки укусил ее? - вскричал Антиной в испуге.
     - Нет,  -  отвечал  Керавн, - но ее голова и нога повреждены вследствие
ее падения, и она сильно страдает.
     - Это  прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном
искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.
     - Я  плачу  настоящему  лекарю,  который лечит мое семейство, - отвечал
смотритель,  отклоняя  предложение  Адриана,  -  и  пришел сюда просить или,
говоря прямо, требовать...
     - Чего?
     - Во-первых, чтобы передо мной извинились.
     - На  это  архитектор  Клавдий  Венатор  всегда  готов, если кто-нибудь
потерпел  вред  от  него  самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я
искренне  огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что
ее горе - мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..
     Черты  Керавна  прояснились  при  последних  словах, и он отвечал менее
раздраженным тоном, чем прежде:
     - Я  должен  просить  тебя  привязать  твою собаку, запереть или другим
каким-нибудь способом сдела