а потрачено
было на то, чтобы приучить их завтракать. "Я не ем, - говорили мне некоторые
из самых бедных семей, - потому что не привыкла". Раньше мальчики и  девочки
учились вместе, потом их разделили. Была создана мужская школа. Дело в том -
насколько я поняла, - кое-кому не понравилось, что  из  моей  школы  ученики
выходили думающими и  свободолюбивыми  людьми:  их  уже  нельзя  гнать,  как
баранов, посылать куда-то на работу, они стали требовать  сначала  подписать
контракт, чтобы иметь гарантии; некоторые за это даже попали в  тюрьму,  как
бунтовщики.
     - Эх, сотню бы таких учительниц, как вы!
     - Зачем? Чтобы появилось больше тюрем  или  кладбищ?..  Если  мы  будем
воспитывать в людях чувство собственного достоинства, - с  горечью  добавила
она, - властям придется умножить число тюрем и расширить кладбища...
     Она позволила Мондрагону поцеловать ей руку.
     - Да, мсье Жан-Поль, я больше якобинка, чем вы. У вас на  строительстве
дорог пеоны не получают поденной платы, да еще им приходится платить за свое
питание...
     - Их освободят от повинности, как только  они  оплатят  боны  дорожного
управления.
     - Вы же отлично знаете, что это ложь. Если  они  даже  и  оплатят,  все
равно их погонят работать еще на сорок суток.
     - Это,  конечно,  одна  из  причин  всеобщего  недовольства,  -  сказал
Мондрагон, невольно оглянувшись.
     - Не беспокойтесь, такая крошечная школа, как моя, к тому же затерянная
в горах, - самое безопасное место для заговоров...
     По тону, каким она произнесла эти слова,  Мондрагон  почувствовал,  что
Малена осуждает его за трусость  -  высказав  робкое  замечание  о  политике
властей, он поспешил оглянуться. Его беспокойство возрастало: неужели она  -
та, которой он больше всего восхищался, - замешана в  заговоре  или  он  сам
каким-то неосторожным  жестом,  каким-то  необдуманным  словом  выдал  себя?
Тревожила его мысль о Малене, но он не имел права высказать свои опасения. И
в ту же минуту он понял, что выдает себя как последний дурак.
     - Что с вами? - Малена взяла в свои теплые ладони его холодные  руки  и
впервые посмотрела на него нежным, полным невысказанной тоски взглядом.
     - Мален, - так он называл ее про себя  и  отныне  всегда  будет  к  ней
обращаться именно так, - не произносите этого слова...
     - Вы это серьезно?
     - Повсюду шныряют шпики, тюрьмы набиты битком...
     - Не потому ли вы так изменились в лице, даже  голос  дрогнул,  кажется
даже, что холодный пот выступил у вас на лбу?
     - Именно поэтому.
     - Хуан Пабло, скажите мне... скажите, не таясь, - можно ли надеяться на
что-то лучшее? Вы ведь знаете, но не хотите мне говорить.
     - Уверяю вас...
     - Я не строю иллюзий, я только хочу  знать,  есть  ли  у  нас  какие-то
надежды. Мы настолько забиты, что даже одно  обнадеживающее  слово  способно
вдохнуть в нас жизнь...
     - Мален, если мой голос и дрогнул... то только из-за вас...
     - Из-за меня?
     -  Вы  чего-то  недоговариваете.  Мне  кажется,  что   вы   связаны   с
политикой...
     Она промолчала. Минуту спустя она как будто хотела сказать  что-то,  но
слова замерли на ее устах. И это еще больше насторожило Мондрагона.
     - После вашей неожиданной фразы о заговорах я действительно  испугался,
что...
     - Что это может вас скомпрометировать...
     С улицы донесся какой-то шум. Малена пожала Мондрагону руку,  словно  в
знак некоего соглашения, и прошептала:
     - Среди дорожников в вашем лагере... Мы  могли  бы  кое-что  сделать...
Там, конечно, есть и честные люди...
     - Я могу скомпрометировать себя, но не имею права  поставить  под  удар
своих товарищей.
     - Убеждена, они не откажутся...
     - Как не откажутся!.. А кто с ними будет говорить?
     - Я.
     - Вы?.. - Он взял Малену за плечи и, глядя ей в глаза, сказал: - О  вас
тут же донесут... Поверьте, не все сильны духом,  многие  женаты,  у  многих
дети...
     - О чем вы говорите?
     - О том же, о чем и вы!
     - Я просила вас помочь мне в вашем лагере...
     - Именно так я все и понял...
     - ...открыть вечернюю школу для пеонов...
     -  Мален!  -  Мондрагон  был  обезоружен.  -  Как  вы  заставили   меня
волноваться!.. - Он  пытался  спрятать  голову  на  груди  девушки,  но  она
отстранилась и с вызовом бросила:
     - Мсье Жан-Поль, имейте в виду, я могу сыграть  и  роль  Шарлотты...  -
Изображая Шарлотту Корде, она взмахнула ножом для разрезания бумаги.
     Мондрагон уезжал из лагеря и возвращался в лагерь, охваченный думами  о
своей любви к Малене, которая теперь уже не  противилась  его  объятиям,  не
возражала, когда он погружал пальцы в ее волосы, перебирая их,  как  струны,
творя мелодию своей мечты; в мечтах он уже готовился принять Малену в  своей
палатке и раздумывал, как лучше расставить убогую  мебель.  Да,  надо  будет
выписать  из  столицы  алые  камелии...  Вино?..  Виски?..   По   бутылке...
Какие-нибудь сандвичи или тортильи с сыром... это можно  достать  здесь.  Но
неожиданно мелькала мысль, которая ни разу не приходила ему в голову  с  тех
пор, как он узнал в Малене свою нареченную с поезда -  так  называл  ее  про
себя Мондрагон, - свою невестушку девятнадцатилетнюю -  теперь-то,  впрочем,
ей уже тридцать. Мысль о заговоре. Ведь это Мален - быть может,  потому  что
она была прозорлива, а может, мысли действительно передаются на  расстоянии,
- ведь это Мален обронила слова: "Здесь, в школе, к  тому  же  затерянной  в
горах, - самое безопасное место  для  заговоров..."  Да,  она  так  сказала,
правда, потом все свела к невинной вечерней  школе  для  взрослых  в  лагере
дорожников. Что ж, в глазах властей такая школа не менее опасна,  чем  любой
заговор...
     Он  подъезжал  к  лагерю,   оставалось   несколько   поворотов   шоссе,
проложенного сквозь сплошные скалы. Вдалеке  виднелись  разложенные  пеонами
костры; можно было разглядеть светлые широкополые сомбреро и темные  силуэты
мужчин, - присев на корточки вокруг огня, пеоны пекли на  угольях  тортильи,
варили кофе в глиняных горшочках, поджаривали ножку оленя или пекари, а то и
броненосца, дикую курочку или еще что-нибудь в этом роде...
     Эх!
     Он стиснул рулевое колесо. От  внезапного  удара  машина  подскочила  и
свернула в сторону. Он резко затормозил и с пистолетом в  руке  спрыгнул  на
землю: быть может, хорошая дичь.
     Он  едва  успел  заметить  два  сверкающих  глаза  и   какую-то   тень,
зигзагообразными прыжками двигавшуюся  к  зарослям  кустарника.  Побежал  за
тенью, стараясь не упустить  животное  из  виду.  Но  вот  листья  перестали
шевелиться, след животного  исчез.  Мондрагон  замер  на  месте:  зверь  мог
притаиться где-нибудь. Ничего и никого. Он уже собирался вернуться к  джипу,
как вдруг услышал какой-то шум в кустах. Поднял руку - ветра нет. Почему  же
зашелестела листва? Осторожно наклоняясь и раздвигая ветви,  он  разглядывал
землю, прежде чем поставить ногу, и всматривался в ночной полумрак.  Впереди
что-то темнело, похоже на вход в пещеру или подземелье. Что же  предпринять?
Фонаря с собой не было. Он  следил  за  таинственным  входом.  Летучие  мыши
влетали в него и вылетали. Пожалуй, лучше сейчас уехать,  а  днем  вернуться
сюда. Он остановился, стараясь запомнить место; затем отсчитал  шаги,  чтобы
на следующий день не впасть в ошибку - как знать,  может,  убежище  ему  еще
пригодится!..
     Он вернулся к машине, и его снова начали одолевать те же мысли, которые
преследовали по ночам, когда он ворочался с  боку  на  бок,  тщетно  пытаясь
заснуть - нет, невозможно совместить с клятвами людей,  начавших  борьбу  за
свободу  и  справедливость,  эту   любовь,   которая   явилась   неожиданно,
точь-в-точь налетчик на большой дороге, только налетчик этот требовал  жизни
и сердца. Кому принадлежало его сердце?.. Кому отдана его жизнь?.. Товарищам
по борьбе... Мален! Мален!.. Мне нечего отдать тебе, все это - и  сердце,  и
жизнь - мне уже не принадлежит...
     Мондрагон встряхнул головой, словно отбрасывая назад волосы, он не  мог
избавиться от мучительных раздумий. Шлем он держал под  мышкой.  Прежде  чем
забраться в джип, он хотел было сделать  несколько  выстрелов  по  скалам  -
оставить на них отметины, - но тут же  отказался  от  этой  мысли.  Отметины
могут  привлечь  внимание   преследователей   -   а   вдруг   ему   придется
воспользоваться этим убежищем? Пусть все  останется  по-прежнему.  А  он  не
забудет, хорошо запомнит...

IX

     - Механизировать... механизмами отсчитывать время... научить этих людей
пользоваться механизмами для отсчета времени... хм, позвольте заметить, я не
согласен с вами!.. - На этот раз учитель Гирнальда открыл дискуссию.
     Расположившись  на  ивовых  стульях,  вынесенных  из  директорской   на
веранду, они решили подышать свежим  воздухом.  Было  так  приятно.  Веранда
женской школы выходила в патио, где в сияющих глазурью керамических  вазонах
и скромных глиняных горшках цвели  герани,  гвоздики,  гортензии,  азалии  и
розы. В воскресные вечера сюда приходили  побеседовать  священник  Сантос  и
Константино Пьедрафьель, директор мужской школы, более известный среди своих
коллег как учитель Гирнальда {Guirnalda - гирлянда (исп.).}.
     - На рассвете было безоблачно! -  произнес  смуглый,  невысокого  роста
священник.  -  На  рассвете  было  совсем  чистое  небо,  а  потом,  скажите
пожалуйста, невесть откуда появились тучки... Впрочем, вероятно, скоро опять
прояснится...
     Однако метеорологические прогнозы священника не могли  отвлечь  учителя
Гирнальду от его излюбленной темы:
     -  Что   обязывает   нас   вывести   этих   людей   из   их   нынешнего
полусознательного состояния, из вечной апатии ко  всему,  что  происходит  в
мире, вокруг? Что и зачем, спрашиваю я?..
     - Если не прояснится, - продолжал священник, - не завидую  я  тем,  кто
сегодня отправился полюбоваться видом на Тихий океан с Серро-Вертикаль...
     - Зачем? - откликнулась Малена, которую живо задели слова Гирнальды.  -
А затем, чтобы научить их производительному труду, приобщить к цивилизации.
     - Труд... труд... цивилизация... - в раздумье повторил Пьедрафьель.
     - Все же сомневаюсь я, - обратился священник к хранившему  до  сих  пор
молчание Мондрагону, - что сегодня можно будет подняться на Серро-Вертикаль.
А жаль, ей-богу, жаль, ведь сегодня полнолуние...
     -  Чтобы  научить  их  производительному  труду?..  -  Перед  тем   как
высказаться, Пьедрафьель любил размышлять вслух. - Здесь, насколько я  знаю,
не существует проблемы безработицы.
     - Только на первый взгляд... - вмешался  Мондрагон;  из  вежливости  он
делал вид, что слушает священника, а на самом  деле  внимательно  следил  за
спором учителей. - Под угрозой безработицы  здесь  находятся  те  социальные
группы, которые не заинтересованы в постоянной работе и работают только  для
того, чтобы прокормиться... Сейчас им приходится отвыкать есть...
     - А тучи сгущаются все больше и больше,  -  продолжал  в  том  же  духе
священник. - Вряд ли  прояснится.  Жаль,  очень  жаль...  мне  так  хотелось
прогуляться...
     - Сеньор Пьедрафьель отчасти прав, - заметила Малена, - прав  именно  в
том смысле, какой он хочет придать своим словам. Но,  как  верно  подчеркнул
Мондрагон, безработица у  нас  приобретает  характер  подлинно  национальной
проблемы.
     - И с течением времени она  возрастает,  -  добавил  Мондрагон.  -  Она
усиливается по мере того, как ликвидируются старые  отрасли  промышленности,
исчезает  ремесленничество,  под   всякими   предлогами   -   и   совершенно
необоснованно - сокращаются посевные площади таких культур,  как,  например,
табак.
     - Это весьма сложный, да, чрезвычайно сложный  вопрос...  -  проговорил
священник, чтобы все-таки не остаться в стороне от дискуссии.
     - Кстати, хотелось бы знать, если святой отец...
     - Падре Сантос, а не святой отец! {Игра  слов:  padre  santo  -  святой
отец, padre Santos - падре Сантос (исп.).} - возмутился священник.
     - Хотелось бы знать, падресито Сантос: что имеет в виду ваша милость  -
проблему ли времени, которую  мы  обсуждаем,  либо  великий  синоптик  занят
своими  метеорологическими  наблюдениями?  -  иронически   спросил   учитель
Гирнальда.
     - Мы так никогда не выпутаемся из спора, -  взмолилась  Малена.  -  Как
будто все пришли к выводу, что, если эти люди поймут  значение  времени,  то
время вернет им богатства. Отсталость нашего населения вызвана также и  тем,
что у большинства жителей время вычеркнуто из  календаря.  Однако  никто  не
побеспокоился включить это большинство  в  наш  современный  календарь;  вот
почему эти несчастные остались без календаря, как бы вне времени.
     - Это еще не самое худшее,  -  поддержал  ее  Мондрагон.  -  Необходимо
сознавать,  что  время  -  это  богатство,  и   следует   его   использовать
продуктивно.
     - Time is money! {Время - деньги! (англ.).} - воскликнул падре Сантос.
     - Или вспомним старинное чудесное мавританское изречение,  падре,  -  и
учитель Гирнальда с пафосом продекламировал: -...время - не золотая  ли  это
пыль, иль бивни слона, иль перья страуса... - Известно, что еще на вечерах в
студенческие годы он срывал немало аплодисментов за исполнение монологов  из
древних трагедий.  Гирнальда  вернулся  к  предмету  спора:  -  Превосходно,
сеньорита  Табай  и  сеньор  Мондрагон,   вот   и   получится,   что   будет
механизированное время, а люди - меха... ха-ха... нические...
     - Ну это уж словоблудие!.. - Священник расхохотался.
     - Не прерывайте меня, падре. У нас люди уже механизированы.  И  что  ж,
благодаря этому они стали счастливее?
     - Наш удел - плачевная юдоль, и в сем мире мы - явление  преходящее,  -
провозгласил  священник,  -  а  счастливы  будем  только  на  небеси.  -   И
речитативом произнес: - На небо я пойду, на небе благословлю...
     - О проблеме счастья мы не спорим, учитель, - подчеркнул  Мондрагон  и,
обратившись к Малене, спросил: - А ты как думаешь?
     Малена с укором посмотрела на него: никто из  присутствующих  не  знал,
что они перешли на "ты".
     - И, кроме того, -  заключил  Мондрагон,  -  чаще  всего  слышишь,  что
счастье в пассивности,  в  терпении,  в  покорности  -  так  говорят,  чтобы
беднякам легче было смириться с нищетой. Какой-нибудь прохвост,  заглянув  в
нашу провинцию, ораторствует: "Они бедны, но они счастливы!" И вы,  учитель,
не хотите, чтобы мы лишали их именно такого счастья?
     -  Мы  здесь  обсуждаем...  -  Малена  опередила  учителя  Пьедрафьеля,
который, собираясь ответить, поправил  галстук  и,  втянув  руки  в  рукава,
пощупал  кончиками  пальцев  манжеты.  -  Мы  здесь,  если   позволите   мне
резюмировать, обсуждаем, следует  ли  поднимать  уровень  жизни  и  культуры
жителей нашей провинции соответственно нашему времени. Простите, но мне  это
напоминает дискуссию у постели тяжелобольного, который  уже  при  смерти,  -
дискуссию по поводу того, следует ли оставить его агонизировать, ибо, на наш
взгляд, в агонии он счастлив, или нужно дать больному  лекарство,  чтобы  он
вылечился,  чтобы  он  жил.  Целесообразно  ли  механизировать   время   или
нецелесообразно?
     - Это, разумеется, не ставится под сомнение, - согласился  Пьедрафьель.
- Бремя мертвого времени, которое мы вынуждены тащить на себе, сводит на нет
все наши стремления к прогрессу, однако, не жонглируя термином "счастье", мы
спрашиваем себя: во имя чего все это делается? Во  имя  добра  или  зла  для
людей?
     - Во имя добра. А по-твоему, нет?.. - обратилась Малена к Мондрагону  и
тут же спохватилась, что нечаянно сама обратилась  к  нему  на  "ты".  Такая
фамильярность вряд ли понравится учителю Гирнальде.
     - Во имя добра? - переспросил учитель  и,  резко  повернувшись  к  ней,
бросил: - А разве кто-нибудь знает, что такое добро?
     - Я... - возразил падре Сантос, - я знаю, что такое добро и  что  такое
зло... Моя теология... моя теология...
     - Этого никто у  вас  не  оспаривает!  -  перебил  его  Пьедрафьель  и,
поправив галстук, втянул руки в  рукава  пиджака,  опять  пытаясь  кончиками
пальцев прихватить накрахмаленные манжеты сорочки.  -  Никто  не  оспаривает
вашу теологию. Но если бы здесь спорили: падре - без сутаны,  сеньор  -  без
своей формы, а мы с сеньоритой Табай - без учительской тоги...
     - Нагие? - воскликнул падре Сантос и торопливо перекрестился.
     Малена и Мондрагон засмеялись.
     - Святой отец...
     - Падре Сантос, ради бога! Падре Сан...тос!
     - Не обращайте внимания, - вмешалась Малена, - он вас поддразнивает,  а
кроме того, он уроженец Никарагуа, говорит  с  акцентом,  и  вы  его  просто
неверно поняли.
     - Позвольте сказать. Я имел в виду, что нам следует  дискутировать  без
тех ограничений, которые накладывают на нас сутана, форма или тога...  чтобы
мы обсуждали все с позиций естественного отбора.
     - Осторожнее с Дарвином! - снова воскликнул священник.
     - Ну, пламя начинает разгораться!.. - подал реплику Мондрагон. -  Пусть
падресито прежде ублаготворит наши малые пороки. У меня кончились сигареты.
     - С большим удовольствием, Мондрагон, с большим удовольствием, -  падре
повернулся к нему  и  протянул  мексиканский  кожаный  портсигар,  на  одной
стороне  которого  было  вытиснено  изображение  покровительницы  Мексики  -
Гуадалупской богоматери, на другой - мексиканский герб. - Ублаготворяю  ваши
малые пороки. Ради господа нашего пусть человеколюбивый предает себя в  руки
тех, кто клевещет, чернит и бесчестит его... - Священник искоса взглянул  на
учителя Гирнальду. - А для вас у меня припасена бутылочка сладкого винца,  -
не знаю, ублаготворит ли, - и ягоды хокоте и плоды  мараньона  -  в  жареном
виде, соленом и...  иностранном...  Получены  они  в  коробках,  на  которых
написано "made in...", а где именно - это вы знаете...
     Малена прервала его:
     - Не знаю, что предложить сеньорам. Кофе - он уже готов - или вина?.. -
Она обратилась к Сантосу: - Как вы, падре?
     - Вина! Вина! - потребовал учитель Гирнальда; он встал, держа  на  весу
цепочку с ключами, на которой висели также штопор и консервный нож.
     - В таком случае пойду за рюмками! - Малена поднялась.
     - А у меня кое-что есть в джипе... - вспомнил Мондрагон и направился  к
выходу.
     - Падре, - учитель Гирнальда поспешил воспользоваться уходом остальных,
- похоже, что дела-то из рук вон плохи.
     - Так говорят, говорят, говорят, учитель, но  никто  ничего  толком  не
знает.
     - Толкуют  о  каком-то  заговоре...  У  вас,  очевидно,  есть  какие-то
сведения...
     - Вот так здорово! - послышался с порога голос  Мондрагона.  -  Что  за
чудеса: похоже, наш учитель исповедуется...
     -  Я  говорил  с  падре  относительно  всяких  слухов,  -   отпарировал
Пьедрафьель, - говорят, раскрыт заговор, которым,  как  оказалось,  охвачена
вся республика. Поскольку вы живете вдали от  города,  то,  очевидно,  не  в
курсе дела, однако падресито должен кое-что знать... Но он  не  говорит,  не
хочет...
     Мондрагон положил на стол завязанную в узел салфетку. Священник  бросил
на нее взгляд шаловливого ребенка, потер руки и даже облизнулся.
     - Жаркое... как аппетитно!
     На банановых листьях - зеленых, глянцевитых -  лежали  свиные  шкварки,
вызвавшие восхищение священника.
     Вошла Малена, передала Мондрагону поднос с рюмками и села за стол.
     - А вы? - спросила Малена учителя.
     - Я обожаю шкварки, я ведь тоже принадлежу к числу тех... -  он  кивнул
на падре, - кто при виде свиньи непременно  подумает  о  шкварках  и  пустит
слюнки, но вот беда - у меня больная печень.
     Подогнув рукава и жадно вдыхая запах жареного  сала,  священник  храбро
сражался со шкварками.
     - Какая прелесть, Хуан Пабло! Где это вы раздобыли?
     - Подстрелил около лагеря, - ответил  Мондрагон,  ласково  взглянув  на
Малену.