просто выпивши! - твердил на пороге  пятидесятилетний  мужчина.  Чтобы  не
потерять шляпу, он натянул ее на уши и крепко зажал в  руке  бутылку,  боясь
уронить... Бутылку?.. Нет... самого себя...

                          Три утра уж наступило...

     - Будут и два... будут и три... и четыре, пять, шесть утра! -  подпевал
он. - Будут и два... будут и три... и четыре, пять!..
     Голос его прервался. Какая-то женщина трепала мальчишку за уши.
     - Так, значит, ты родился от тети?.. От тети?.. А ну,  скажи-ка  мне!..
Мне! Мне, а не этим гринго. Ах ты, безмозглый! Ах ты, бесстыжий!..
     Анастасиа разбудила племянника, схватив его за ухо. Не понимая,  в  чем
он провинился, мальчишка истошно  вопил,  губы  его  дрожали,  сонные  глаза
наполнились  слезами.  Обезумев  от   ярости,   Анастасиа   набросилась   на
несчастного мальчишку, как на предателя,  изобличенного  в  измене,  как  на
врага.
     Подошел пьяный:
     - Как ты смеешь бить ребенка!
     А она кричала:
     - Мне уже говорил, мне говорил сеньор Непо... Как, ты  решил  опозорить
тетю, чтобы легче выпрашивать монеты у этих свиней... да, да...  это  же  не
люди, а свиньи!.. А ты пошел на  такое  ради  нескольких  жалких  сентаво!..
Чтобы ради каких-то сентаво над нами смеялись. Сейчас  же  повтори,  что  ты
родился от твоей тети!.. Ну, скажи это  мне...  прямо  в  лицо...  а  не  за
спиной... бандит ты этакий!
     Мальчугану удалось выскользнуть из рук мулатки, оставив в ее руке  клок
волос. Ослепленная бешенством, Анастасиа сыпала проклятия. А пьяный,  подняв
над головой бутылку, чтобы не пролить драгоценную влагу, уже шествовал  вниз
по улице, напевая себе под нос:
     - Будут и два... будут и три... четыре, пять... и шесть!
     У игравших на маримбе музыкантов от усталости сковало спины, руки  были
влажными от пота, волосы в беспорядке упали на лоб, а они все били и били по
клавишам - их заставили трижды исполнить вальс.
     В дверях показалась голова Анастасии.
     - Ха-ха!.. Вальс... Ха-ха! Три утра уж... Ха-ха!.. Значит,  родился  от
тети... Ха-ха! Сосут, опять сосут эти гринго!..

II

     На рубеже звездной ночи и  знойного  утра,  как  обычно,  в  засушливый
сезон, сеньор Хуан Непо Рохас возвращался домой на велосипеде;  впрочем,  на
велосипеде он возвращался и в период  дождей,  только  тогда  он  накрывался
плащом,  который  почти  не  защищал   его,   -   крупные   дождевые   капли
беспрепятственно скатывались по лицу, а когда приходилось пересекать  улицы,
превратившиеся в судоходные реки, то переднее  колесо  его  машины  вздымало
хрустальные веера воды. Летом и даже дождливой зимой он легко катил к дому -
дорога шла под уклон, по склону холма, через центральную  площадь  Пласа  де
Армас, затем - через торговые ряды - в заросшую деревьями влажную низину,  в
предместье бедноты.
     Но  для  сеньора  Непо  езда  на   велосипеде   благодаря   инерции   -
молчаливейшей из движущих  сил,  продолжала  оставаться  загадкой,  каким-то
чудом, хотя это чудо и повторялось каждое утро. Утренние поездки служили как
бы возмещением сил, расходуемых накануне, когда он  на  исходе  дня  ехал  в
"Гранаду" на работу, - все вверх, в гору, изо всех сил  нажимая  на  педали.
Пока он добирался до бара, его одолевала одышка, сердце  бешено  колотилось,
во рту пересыхало, ноги отказывали. Конечно, куда тяжелее было  бы  ехать  в
гору после нескончаемых часов работы, ведь всю ночь он простаивал на  ногах,
изнемогая от усталости, борясь со сном. Размышляя  об  этом,  дон  Непо  все
более  проникался  верой  в  могущество  божьей  десницы.  Еще   бы,   после
изнурительного ночного труда иметь возможность возвращаться  на  велосипеде,
летящем вниз, словно на крыльях! Не хотелось сдерживать бег колес - они сами
увлекали его в таинственный мир скорости. С каким-то  ощущением  мужества  и
отваги, которое переполняло его, он, вместо  того  чтобы  тормозить,  иногда
даже нажимал на педали, чтобы прибавить им силы, - его охватывало непонятное
опьянение.
     Разбуженные собаки, силуэты одиноких прохожих, рассеянный свет...
     У него опять вырвалась правая педаль - давно ее надо бы сменить;  потом
нога сорвалась и с левой, но он, не замедляя хода, продолжал  вести  машину.
Сейчас он спускался по склону, миновал собор.
     В предрассветных сумерках фонарик светил еле-еле  и  ехать  приходилось
чуть ли не вслепую. Резко верещал звонок, на котором, словно на  курке,  дон
Непо  держал  большой  палец,  и  то  и  дело,  точно  пулеметные   очереди,
раздавались  трели,  чтобы  в  этот  ранний  час  не  попала  под  велосипед
какая-нибудь христианская душа и  чтобы  посторонилась  повозка.  Невозможно
было справиться с педалями, крутившимися во всю мочь, пока  он  не  просунул
носок башмака  в  вилку,  стараясь  притормозить  ногой  вращение  переднего
колеса.
     Наконец это ему удалось, и как раз вовремя: еще мгновение  -  и  он  бы
врезался в грузовик, который шел на большой скорости с  включенными  фарами.
Они  едва-едва  разминулись  -  хрупкий  велосипед  и  многотонная   громада
грузовика. Снова вырвалась правая педаль. Он наклонился, чтобы достать ее  и
прижать. У театра Колумба велосипед перестал быть  катящимся  чудом,  теперь
надо было пустить в ход собственные силы.
     "Не спеши... - говорил он себе, - не спеши, ночь долга..."
     От церкви святого Иосифа и к дому склон был таким  пологим,  что  можно
было и подремать за рулем и вознести  благодарение  господу  богу  за  столь
щедрый дар, как велосипед, на котором после тяжелой  работы  легко,  как  во
сне, переносишься к родному очагу.
     Растрогавшись от этих мыслей -  о  материальном,  воплощением  которого
являлся велосипед, и о духовном, олицетворяемом господом богом, -  дон  Непо
совсем было забыл о чувстве собственного достоинства. Он не обращал никакого
внимания на то, что скажут соседи -  дескать,  несолидно  человеку  его  лет
кататься на велосипеде; ведь он  _не  катался_,  как,  например,  эти  юнцы,
которые по воскресеньям оседлают свой велосипед, усадят возлюбленную на раму
перед собой и направляются куда-нибудь на прогулку.  Он  же  подвергал  себя
риску - мог разбить голову, но, так или иначе, это был  единственный  способ
передвижения, когда Непо на рассвете нужно возвращаться домой.
     Несносная педаль вырвалась снова  -  и  он  совсем  было  отчаялся,  но
все-таки ему удалось поймать ее перед кабачком "Эль релох", что  на  авениде
Чинаутла, где он чуть не налетел на  караван  огромных  грузовиков,  которые
катились медленно и тяжело, заставляя содрогаться соседние  дома.  Дон  Непо
слизнул холодный пот, выступивший под усами. Свет  слепил  его.  Яркий  свет
фар. Сердце сжалось, когда он, изо всех сил нажав на педали, проскочил  мимо
огромных, как миры, колес, мимо ревущих от напряжения моторов.  Он  нажимал,
нажимал на педали. Конечно, лучше всего как можно  скорей  убраться  с  этой
автострады,  по  которой  из  Ла-Педреры  возят  на  аэродром   строительные
материалы - там прокладывают новые взлетные дорожки.
     И вдруг - вот еще чего недоставало - его ногу сковала  судорога.  Он  с
трудом спустил ноги с педалей на землю. Грузовики все шли и  шли.  Дон  Непо
забрался на тротуар перед домишками, которые дрожали с фундамента  до  крыши
от тяжести  проходивших  мимо  стальных  мастодонтов.  Судорога,  сильнейшая
судорога не отступала. Он выпустил  руль  и,  положив  велосипед  на  землю,
обеими руками стал растирать ногу.
     Из какого-то дома донесся звон будильника. Гасли огни уличных  фонарей.
Воцарялся день. В холодном белесом небе постепенно появлялись  краски  зари:
они   переливались   от   жемчужной   к    розоватой,    к    розово-желтой,
апельсинно-золотистой,  затем  к  нежно-дымчатой  с  лиловатым  оттенком  и,
наконец, к сиреневой, которую властно вытеснила голубая.
     В свои владения Непо.Рохас вступал уже при ярком дневном свете, отвечая
на приветствия погонщиков, кричавших ему из корралей: "Добрый  день,  сеньор
Непо!" Едва вскочив с постели, они набрасывали веревки на  рога  быков;  еще
полусонные - крепили упряжь к повозкам; вконец проснувшиеся  -  под  собачий
лай и пение петухов отправлялись на погрузку в Северные каменоломни.
     - Это петушок сеньоры Полы!.. - узнавал по голосу дон Непо. - А вот ему
отвечает хрипун испанца! Никак не припомню, кто  это  мне  рассказывал,  что
Пола и испанец спелись и теперь по утрам перекликаются...  будто  петухи.  А
этот... как безобразно он поет... точь-в-точь паровозный гудок... ага, а вот
это петушок моего внука!.. Говорил я ему, что ничего хорошего в этом  петухе
нет... перья, правда, красивые,  зато  шпора  растет  уродливой  -  надо  бы
сменить его на другого, который годился бы для петушиного боя, либо изжарить
на день Сан-Дамиана - все-таки день ангела внука...
     Внук, по обыкновению, поджидал его у дома, если не уезжал в  этот  день
за грузом. Парнишка - кожа да кости, хотя и славно сбит, -  любил  встречать
деда, который, невзирая на свой преклонный возраст, все еще,  словно  юноша,
каждый день с первыми лучами солнца катил на велосипеде. Старик тормозил или
даже соскакивал на ходу, улыбаясь внуку, а тот спешил взять машину за рога -
за горячие рукоятки руля. Затем мальчик ставил велосипед  и  приносил  чашку
черного кофе - крепкого и горячего; такой кофе нравился деду.
     Сеньор Непо любил накрошить в кофе кусочки хлеба и потом вытаскивать их
из чашки пальцами - и пальцы и усы напоследок блаженно обсасывал.
     -  Так  ведь  вкуснее...  -  приговаривал  дон  Непо.  -  Правда  ведь,
Дамиансито? А не то что у нас, в "Гранаде", где  все,  даже  поварята,  едят
вилкой. Чудаки, не понимают, какого удовольствия они себя  лишают...  Только
когда ешь руками, по-настоящему ощущаешь вкус пищи!
     Пока дон Непо завтракал - пусть даже это были две-три лепешки,  вкусные
или невкусные, что попадалось под руку, - он размышлял, не  следует  ли  ему
еще раз поблагодарить бога за утренний кофе с лепешкой  -  и  при  этом  без
домашнего врага, то есть без женщины. Полный покой, никаких баталий с женой,
а ведь битва с женой - худшее из  сражений.  В  его  доме,  с  тех  пор  как
скончались жена и дочь, мать Дамиансито, ни  одна  юбка  не  появлялась.  За
завтраком дон Непо покоя языку не давал:  поболтать  на  работе  времени  не
хватало, да и не с кем там отвести душу.
     - Собаки виляют хвостами от  удовольствия,  а  мы,  христиане,  болтаем
языком, да разве не похож иной язык на хвост дворняги?..
     - А педаль все еще шалит? - прервал его внук.
     - Ты кстати напомнил мне. Она так расшаталась, что лучше ее сменить.
     - Мне нужно тут, неподалеку, перевезти известь - двенадцать арроб.  Как
только вернусь, схожу в мастерскую.
     - Если я буду спать, не забудь - правая педаль...
     - Пусть проверят обе, а то дорога опасная: грузовик  за  грузовиком,  и
день и ночь. Податься некуда... А теперь ложись  отдыхать.  -  И  Дамиансито
почтительно поклонился деду.
     - Пожалуй, пойду сосну с божьей помощью.
     - Разделся бы сначала. Сними одежду  и  обувь  -  иначе  не  отдохнешь.
Одетыми спят только мертвецы да мертвецки пьяные...
     На следующий день, возвращаясь с работы, дон Непо все проверял педали -
они стали будто  новые,  спасибо  Дамиансито.  Он  бросал  руль  и  тормоза,
велосипед набирал скорость - дон Непо  как  раз  спускался  по  Центральному
рынку и  временами  слегка  притормаживал,  очень  довольный  тем,  что  ему
подчиняется эта таинственная шестерня передачи: она  зубьями  замедляла  ход
машины,  словно  хватала  скорость  зубами.  Увлекшись,  он  слишком   резко
затормозил и, не удержавшись на сиденье, больно ударился грудью о руль.
     Рассвет все не наступал. Возникало странное, тоскливое ощущение,  будто
ночи нет конца. Звезды не бледнели, а, казалось,  сверкали  еще  ярче,  небо
становилось все выше и выше. Электрический свет словно не разгонял, а сгущал
мрак.
     Дон Непо проезжал через рынок, прокладывая  себе  путь  меж  торговцев,
обгоняя осликов и  мулов  с  кладью,  медленно  вышагивавших  или  спешивших
рысцой. Подметальщики  улиц  поднимали  облака  пыли,  которые  сливались  с
облаками предутреннего тумана. И эту  серую  пелену  прорывали  грузовики  с
надписями "US Army" {"Армия Соединенных Штатов"  (англ.).}.  Каждый  из  них
таил в себе смертельную опасность - катящаяся  гора  с  грозно  сверкающими,
словно янтарные шаровые молнии,  фарами  чуть  не  столкнулась  с  крошечным
велосипедиком,  вооруженным  всего-навсего  тормозящей  педалью   и   рулем;
велосипед будто играл в кошки-мышки с  опасными  гигантами.  Однако  главной
опасностью была судорога: мускулы голени  внезапно  стягивала  такая  резкая
боль, что хоть бросай велосипед и  соскакивай  на  ходу,  а  если  не  успел
спрыгнуть на землю, падай навзничь. Уверенным дон Непо чувствовал себя  лишь
тогда,  когда,  возвращаясь  домой,  он  выбирался  на  дорогу,  ведущую   к
каменоломням, оставляя справа - среди равнин, кущ  деревьев  и  сгрудившихся
домишек -  бетонную  автостраду.  По  этой  автостраде  возили  строительные
материалы на аэродром; она шла параллельно железнодорожной линии, по которой
мчались поезда, груженные нефтью и взрывчаткой.
     Погода  благоприятствовала  дону  Непо:  дул  южный  ветер,   настолько
сильный, что он даже подгонял велосипед. Почти весь путь удалось  проделать,
не прибегая к педалям. А рассвет все  не  наступал.  Невольно  закрадывалось
опасение - а вдруг ночь так и останется ночью на вечные времена? Кто в самом
деле может гарантировать, что день наступит?  Не  зародится  ли  этой  ночью
вечная тьма?.. На автостраде  фары  огромных  армейских  грузовиков  сметали
мрак, и казалось, что под мощными взмахами этой ослепительной  метлы  вдали,
над затихшей землей, появлялась предрассветная  дымка.  Грузовики  и  поезда
двигались, как войска на поле боя, и словно для того, чтобы нагнать побольше
страха, откуда-то издалека доносились взрывы динамита,  там  взлетали  куски
взорванных скал. Все больше грузовиков, все больше поездов!
     Дон Непо спешил: так хотелось ему скорее  добраться  до  дому,  увидеть
внука, выпить горячего кофе, прилечь отдохнуть. В течение всего  пути,  пока
чуждые  шумы  нарушали  величественное  молчание   заросших   дубняком   или
облысевших от эрозии гор, он мечтал о сне. А воздух  разрывали  ревущий  гул
моторов на автостраде, протяжные гудки паровозов, звяканье  сцепки  вагонов,
далекие удары, сухой  и  резкий  треск  отбойных  молотков  в  Ла-Педрере  и
бесконечный грохот  камня,  сыплющегося  из  вагонеток  подвесной  дороги  в
огромные воронкообразные пасти камнедробилок.
     Ущелье, над которым  кружились  бабочки,  становилось  все  глубже.  На
мосту, выстроенном еще в эпоху испанской колонизации, - императорском мосту,
если судить по высеченному на камне гербу,  -  дорога  резко  сворачивала  в
сторону. Разбуженное воинственным шумом, неумолчным завыванием автомашин  на
гусеничном ходу и появлением людей-призраков  в  комбинезонах,  перчатках  и
очках, ущелье  пробуждалось  от  векового  сна.  На  серебристых  столбах  с
зелеными глазами гусениц -  ибо  ни  на  что  иное  не  походили  стеклянные
изоляторы, на которых висели провода,  -  люди  натягивали  кабель  высокого
напряжения.
     Как только дон Непо миновал мост,  наперерез  ему  откуда-то  выскочила
собака и с заливистым лаем помчалась рядом с велосипедом, готовая  вцепиться
в переднее колесо. Дон Непо даже не взглянул на нее.  "Пусть  себе  лает,  -
подумал он,  -  она  выполняет  свой  долг".  Однако  тут  же  ему  пришлось
притормозить, чтобы проскочить между каменной стеной и громыхающей повозкой,
которую тащила невзрачная лошаденка. Нет, это было не случайно: на него явно
хотел наехать этот испанец, который всю свою  жизнь  чуть  не  рабом  был  в
богатой  родовитой  семье,  а  теперь,  на   старости   лет,   словно   став
вольноотпущенником,  обзавелся   собственным   ранчо.   Звали   его   Сиксто
Паскуальи-Эстрибо, и эту вторую его  фамилию  все  воспринимали  как  меткое
прозвище, очень подходившее к нему, ибо любил  старик  совать  нос  в  чужие
дела, или, как здесь говаривали, совать ногу  в  любое  стремя  {Игра  слов:
estribo (исп.) - стремя.}.
     Мало того что этот Сиксто Паскуаль-и-Эстрибо чуть не наехал на него, он
даже не счел нужным ответить на приветствие. С одной стороны, конечно, это к
лучшему. Обычно  испанец  останавливался,  заводил  длиннющий  разговор.  Он
высыпал  щепотку  табаку  на  листок  рисовой  бумаги,   затем   неторопливо
сворачивал самокрутку, облизывал краешек  бумаги  языком,  зажимал  сигарету
тонкими синеватыми губами  и  разжигал  ее  кремневым  огнивом.  Не  обращая
внимания на зевки дона  Непо  -  тщетные  взывания,  нет,  завывания  сна  и
усталости, - испанец затягивался самокруткой и говорил, говорил  без  конца.
Потягивая самокрутку и сплевывая, он благоговейно перечислял звучные  титулы
своих сеньоров-хозяев и делился какими-то своими стародавними обидами.
     Сеньор Непо и сам был не прочь потолковать и поспорить,  но  только  не
сейчас, после  утомительной  ночи,  когда  едва  хватало  сил  добраться  до
постели. Однако - сказывалось хорошее воспитание - он слезал с велосипеда и,
отчаянно зевая, выслушивал очередные излияния. А спорил он с испанцем обычно
по воскресеньям или  по  праздникам  в  кабачке  Консунсино,  вдовы  Маркоса
Консунсино, куда после мессы соседи заходили выпить пивка и закусить жареным
пирожком. Они встречались здесь обычно по воскресеньям и  праздничным  дням,
около одиннадцати утра, - испанец,  который  непрестанно  разглаживал  рукой
свою морщинистую кожу, все растирал и растирал складки  на  лице  и  шее,  и
Непомусено,  который  рукой  старался   разгладить   складки   на   костюме,
слежавшемся в сундуке. Весь день до позднего вечера испанец разглаживал свои
морщины - это доставляло ему несказанное  наслаждение.  На  неделе  у  него,
должно быть, не хватало времени. В будние дни они служили ему верную службу.
Эти суровые, глубокие морщины  внушали  уважение  не  только  пеонам,  но  и
хозяевам.
     В ответ на шутки дона Непо он неизменно говорил:
     - Вот разглаживаю, дружище,  все  разглаживаю...  Эту  кожицу,  видать,
господь по ошибке прилепил мне на физиономию, взяв ее с другого места!
     Однако на сей раз испанец не стал болтать на дороге. Вместо  ответа  на
приветствие дона Непо послышался  лишь  скрежет  повозки  испанца,  задевшей
каменную стену. Дон Непо поспешил нажать на педали,  чтобы  не  остаться  на
камнях стены в виде детской переводной картинки. Лишь  позднее,  оправившись
от страха, он понял, что  испанец  мстит  за  свое  поражение  во  время  их
последнего спора, который не вылился в вооруженный конфликт  только  потому,
что успела вмешаться Консунсино, вдова Маркоса Консунсино.
     "Короли не боги, тореро не герои, а все хозяева, какими бы благородными
они ни казались, отнюдь не святые!.." - в сердцах выпалил дон Непо.
     Это его изречение до глубины души возмутило испанца, и теперь он  мстил
дону Непо. Он мстил за дочь своих хозяев, испанских  аристократов,  вышедшую
замуж за разбогатевшего бананового плантатора,  который  в  свое  время  был
мелким чиновником в могущественной Компании. Так говорилось о сыне тех,  кто
унаследовал богатства Мида на Южном берегу!
     Что же вызвало приступ бешенства у испанца? То, что один из внуков  его
блистательнейших и знатнейших хозяев, который носил имя Лестер  Кохубуль  (а
не  Кэйджебул)  Сотомайор  -  да,  да,  из  рода  Сотомайоров,  живших  близ
Родонделы, в испанской провинции Понтеведра, - потомок Кохубулей,  нынче  не
без успеха доит чужеземных коровок и наживает себе жирок...
     - Сотомайор из герцогов, а  не  маркизов  Сотомайоров!  -  уточнял  дон
Сиксто, разглаживая морщины. - Да, да! Я не позволю себе солгать, именно  из
герцогов Сотомайоров, которым Фил