полуке, и все с одним и тем же: "Поклянитесь мне,  поклянитесь,  что  Хуан
Пабло не просил у вас яду, скажите мне честно и... оставьте немного яду  для
меня!" Все ночи напролет я не спала, думая о том, что ты можешь принять яд в
случае провала - ведь у тебя не будет иного  выхода;  что  же  тогда  делать
мне?.. Я даже хотела отправиться на розыски - старики меня отговорили.  Ведь
я могла подвести тебя. И как раз тогда ты как будто угадал мое  состояние  -
ты написал мне письмо, которое вдохнуло в меня надежду. Там, в гнилой  слизи
соленых болотистых пойм, став одним  из  тысячи  корней  огромных  мангровых
лесов -  такими  лесами  мне  представляются  массы  пеонов,  работающих  на
плантациях "Тропикаль платанеры", ты осознал суть диктатуры в нашей  стране.
Понял,  что  диктатура  неотделима  от  "Тропикаль  платанеры",  обе  они  -
порождение одного режима и питают друг друга. Свергнуть очередного _Зверя_ в
президентском мундире и оставить "Тропикаль платанеру" -  значит  обманывать
себя, а уничтожить Компанию, когда в  стране  правит  диктатор,  невозможно.
Требуется покончить с обоими одновременно...
     Человек,  мыслящий  так,  сказала  я  себе,  меньше  всего   думает   о
самоубийстве. И мне стало легче дышать. Дуэнде  начал  приносить  письма  не
только для... - она на миг умолкла, - не только для Росы Гавидиа...
     - Нет, моя любовь, также и для Малены Табай!
     - То есть как это "так же"?
     - Хорошо, для Росы Табай... я хотел сказать - для Малены Табай.
     - Не говори ничего, любовь моя, потому что и Роса и Малена - обе  твои,
а поскольку мечтать никому не возбраняется, ты  можешь  предаться  иллюзиям,
что тебе принадлежат  две  женщины!  Но  я  тебе  расскажу  о  себе  дальше.
Возобновились занятия в школе, и эти дни оказались  трагическими  для  меня:
во-первых, мы  получили  сообщение  о  том,  что  _Зверь_  во  время  своего
кругосветного путешествия по республике намерен остановиться в Серропоме,  а
затем пришла краткая весть о твоем исчезновении. Дуэнде то и дело  ездил  из
Серропома в Тикисате, из Тикисате в Серропом... А я? Я задыхалась, мне нечем
было дышать... Быть может, ты арестован или убит?.. Какие  ужасные  слова!..
Какие ужасные слова!.. Как страшно чувствовать себя  в  кольце...  в  кольце
этих слов - "арестован или убит"...  Арестован  или  убит...  Я  даже  вышла
навстречу _Зверю_, этому одетому в военную форму тигру с длинными и  тонкими
золотыми кантами на мундире, и, полумертвая от страха, я про себя  твердила:
арестован или убит... Арестован или убит...
     Но ни из газет, ни по радио, ни от людей невозможно было узнать, что  с
тобой! Не было никаких сообщений, ни слова о том, что  тебя  арестовали  или
убили "при попытке к бегству", и вот эта  полнейшая  неизвестность,  которая
вначале меня мучила, в конце концов стала для  меня  отдушиной,  позволяющей
мне жить, размышлять и рисовать в своем воображении то худшее, то лучшее...
     - Усиление охраны в Серропоме,  -  сказал  Хуан  Пабло,  -  в  связи  с
сообщением о возможном визите _Зверя_ - кстати, для подобных поездок _Зверь_
уже не одевается в тигровый наряд, поскольку мундир  "тигра"  требуется  для
важных церемоний, для других  случаев  он  одевается  лишь  "под  волка",  -
задержало в пути одного человека, который ехал к тебе с вестью  о  том,  что
мне удалось забраться в товарный поезд, шедший в Бананеру, а там я собирался
перейти границу и отправиться в Гондурас, на Северное побережье.  Я  получил
инструкции на время туда уехать и там начать подготовку выступления крестьян
- тогда никто еще и не помышлял о  забастовке,  а  затем,  когда  все  будет
готово, я должен был возвратиться на родину...
     - Теперь мы можем,  конечно,  назвать  имя  этого  человека:  Флориндо.
Кстати, он мог бы тебе рассказать о том, в каком состоянии я находилась.  Он
был послан как бы самим провидением, и если бы он не появился в то утро,  не
знаю, что произошло бы со мной. Ко всем  физическим  страданиям  прибавилось
еще кошмарное сновидение, от которого я никак  не  могла  избавиться.  Я  не
могла удержать слез, бесконечный поток, мои рыдания, наверное,  сливались  с
рыданиями всех тех, кого мучают, кто страдает. Этот сон был настолько  похож
на явь, что я не раз вздрагивала, вспоминая его. Мне  приснилось,  что  нас,
тебя и меня, схватили в подземном убежище, в Пещере Жизни. Военный  трибунал
приговорил нас к смертной казни через повешение в Серропоме. Нас должны были
повесить вместе, но у меня,  даже  повешенной,  еще  оставалась  возможность
спасти тебя, помешать твоей казни. Это была зловещая шутка _Зверя_,  который
прибыл на место казни на мотоцикле, вооружившись кинокамерой:  он  собирался
снимать все, что покажется ему интересным. Как же, однако,  -  спрашивала  я
себя, пока лежала рядом с тобой, связанная по рукам и  ногам,  -  как  же  я
смогу спасти его, если меня также повесят?.. Виселицы поставили  так  близко
одну к  другой,  что  наши  тела  должны  были  соприкасаться.  Руки  теней,
метавшихся, как безумные, в странном освещении, подняли тебя и набросили  на
шею веревочную петлю. Однако они не стали затягивать ее, и один  из  палачей
поддерживал тебя за ноги, тогда как другие  палачи  резким  ударом  сбросили
меня на землю, и не на шею а на ноги мне накинули  петлю  и  подвесили  меня
вниз головой, освободив руки, причем руки мои приходились как раз на  уровне
твоих ног. Палач, поддерживавший тебя, заявил:  "Я  отпущу  его,  и  от  вас
зависит, останется этот человек жив или умрет. Если вы сумеете удержать  его
за ноги, он не задохнется, в противном случае он умрет!.." И  вот  до  того,
как петля перехватила  тебе  горло,  я  рванулась  к  твоим  ногам,  пытаясь
приподнять тебя, - сперва мне это удалось, хотя  пришлось  самой  изогнуться
невероятным образом; но силы тут же начали покидать меня, кровь приливала  к
голове, веревка на моих ногах резала и разрывала щиколотки, во рту появилась
какая-то желтая слизь, и я вдруг услышала  твой  предсмертный  хрип...  твои
ноги закачались в воздухе, далеко от моих рук...
     Она спрятала голову на груди Хуана Пабло, словно  и  сейчас  перед  ней
была картина кошмара, и не решилась сказать, что под конец, в момент агонии,
когда она уже не могла поддерживать его ноги,  с  последним  судорожным  его
движением на нее упали капельки...
     - Вместе, - прошептал он ей на ухо, и она даже  вздрогнула,  как  будто
это слово было частицей того живого вещества, капелькой той самой  жидкости.
- Вместе, но не для смерти, а для борьбы!
     За стенами дома, над угольными полями палило  солнце,  безжалостен  был
зной, а пение петухов совсем не ко времени еще более  подчеркивало  нависшую
тишину; потерянно бродили собаки, разыскивая на пепле следы своих хозяев,  и
только стервятники равнодушно отрыгивали, насытившись падалью.
     Близился вечер, тени сгущались. Возобновлялся  парад  силуэтов  -  люди
спешили из города со своим холодным  товаром  -  белой  пылью  -  к  воротам
ближайших мыловарен, - торопились сдать золу и что-то за нее получить  после
того, как взвесят ее на старом искореженном безмене  из  белого  металла  со
стершимися цифрами. Люди зевали и почесывались, пытались выплюнуть из  горла
жажду, горло раздирала подчас до рвоты резкая вонь из котлов,  где  кипел  и
дымился жавель; люди сбрасывали скорпионов с поленьев, люди скользили,  чуть
не падая, по горячей мякоти пахучих, еще горячих плодов кофейного дерева.
     - А Флориндо, - произнес Хуан Пабло, - ничего не говорил  мне  об  этом
твоем сне...
     - Какое значение это имеет, не  стоит  обращать  внимания!  Однако  его
посещение излечило меня от  снов  и  кошмаров.  Ты  отправился  на  Северное
побережье Гондураса, а я включилась в организацию крестьянского движения,  я
была в первом ряду, вместе со стариками, с Кайэтано Дуэнде и  Пополукой,  но
они, конечно, сделали больше меня. Это они все сделали, это им мы обязаны...
     - Организовано было превосходно!
     - Превосходно, ты прав. На побережье, в  Тикисате,  от  тебя  приходили
инструкции,  директивы  и  другой  материал,  а   оттуда   Кайэтано   Дуэнде
переправлял их к Пополуке, пользуясь тем путем, что  прорыла  в  горах  Змея
лавы. Я расскажу тебе поподробнее. Пополука  вкладывал  бумаги  в  маленькую
металлическую коробочку и быстро лепил из глины голову какого-нибудь  идола,
жреца или воина, тщательно замуровав в  середину  коробочку  с  документами.
Полиция просто с ног сбилась, пытаясь выведать, каким  образом  передавались
от тебя инструкции. Когда я  приходила  к  Пополуке,  он  вскрывал  глиняную
голову, прикрытую мокрыми тряпками, - и все было в порядке.
     - И инструкции затем распространялись...
     - Да, да, из селения на побережье, по подземному пути,  замурованные  в
голове  какого-нибудь  идола,  поступали   они   ко   мне   и   уже   отсюда
распространялись в остальные пункты.  Некоторые  друзья,  между  прочим,  не
соглашались с теми изменениями, которые были внесены в последний момент.  Им
больше по душе было крестьянское движение, чем всеобщая забастовка.
     В кухне раздался какой-то грохот, а затем послышался голос Худаситы:
     - Не пугайтесь, это у меня упала шумовка, которой я размешивала бобы...
     -- Роса Малена... Так называл я тебя в моих мечтах.
     - А я тебя - Хуан Пабло. Не привыкла, да никогда и не привыкну к  Табио
Сану...
     - Ты все такой же романтик...
     - Все еще романтик. Но не об этом  речь.  Мне  нужно  посоветоваться  с
тобой по некоторым вопросам.
     - Давай вначале поговорим о нас с тобой...
     - О нас?
     - Да, о нас! - подтвердил Хуан Пабло,  голос  его  словно  вырвался  из
сердца.
     - Есть одно очень срочное дело, - подчеркнуто  сказала  Малена,  -  это
связано с вопросом, выдвинутым железнодорожниками. Они  просили  выяснить  -
ввиду  всеобщей  забастовки,  -  какова  будет  позиция   воинских   частей,
дислоцированных на базах, которые предоставлены  нашей  страной  Соединенным
Штатам как союзной державе.
     - Обсудим после...
     - Есть, кроме того, просьбы  о  средствах,  требуются  листовки,  а  из
Тикисате сообщают, что они собираются провести  небольшую  стачку  грузчиков
бананов - в целях рекогносцировки.
     - После...
     - Из Тикисате запрашивают также, когда прибудет  тот  человек,  который
должен устроиться на работу в контору управления...
     - После... - повторил он, почти не шевельнув тонкими губами.
     - А что касается наших дел... - резко сказала она, - так,  может  быть,
отложим?
     - Не нужно воспринимать все так болезненно.  Ведь  нам  надо  несколько
минут, хотя и есть дела, не терпящие отлагательства, дела, их следует срочно
решить. Но и нас тоже томит тоска... Томит не меньше,  чем  других,  и  надо
знать... мне нужно знать - это не в ущерб нашей борьбе, - что будет с нами?
     - С нами?.. - нерешительно повторила она, не в силах скрыть удивления.
     - Каждый день мы сражаемся за них, за этих мужчин  и  женщин,  за  этих
людей, в одном ряду с  ними  -  мы  сражаемся  за  нечто  большее,  чем  эта
забастовка, мы сражаемся за то, чтобы спасти жизнь, ибо в нашей стране самой
жизни угрожает опасность, но наша воля, Мален,  должна  иметь  еще  какую-то
цель... - Голос его звучал так глухо, что едва было слышно.  -  Хочешь  быть
моей женой?
     - После победы.
     - Зачем  же  откладывать?  Мы  смогли  бы  отправиться  в  какую-нибудь
индейскую деревушку и там зарегистрировать гражданский брак!
     - Подождем победы, Хуан Пабло... - И по его лицу  она  поняла,  что  он
поражен.
     -- Что?.. Ты сомневаешься в победе?
     - Нет, нет... никоим образом... но, любовь моя, я не  могу  ставить  на
карту то, что испытываю  по  отношению  к  тебе!..  -  Она  вспыхнула.  -  А
остальные?.. Остальные разве не рискуют всем, всем... своими постами,  своей
службой, своей работой, хлебом  своих  детей,  своим  благосостоянием,  даже
своей жизнью?
     - Да, да... все мы рискуем, но я не хочу, чтобы наша любовь зависела от
победы или поражения!
     - Хуан Пабло, быть может, я не  сумела  объяснить...  послушай  меня...
может, я не сумела объяснить, или ты меня плохо понял! Игры никакой нет!  Не
будь слеп! Все, к чему ты прикасаешься, ты исчерпываешь  до  конца,  и  даже
море в твоих руках покажется не больше глотка воды...
     Малена продолжала говорить спокойно, а он опустился на стул.
     - Никакой игры нет. Если я сказала,  что  мы  отложим  личные  дела  до
победы, то это потому,  что  я  уверена  в  нашей  победе.  Но  и  в  случае
поражения, где бы мы ни были - в тюрьме или в  эмиграции,  -  все  останется
по-прежнему, и  тогда  мы  поговорим  о  наших  личных  делах,  о  том,  что
действительно будет в наших руках, поговорим...
     - Вопросов, требующих  немедленного  решения,  не  слишком  много...  -
заметил он после паузы.
     - Самый  срочный  -  запрос  железнодорожников.  Их  интересует,  какую
позицию займут североамериканские войска, базирующиеся в нашей  стране,  как
только будет объявлена всеобщая забастовка. Имеется экстренное  сообщение  о
рекогносцировках войск, эти сведения получены... через некоторых  лиц.  Этот
вопрос не удалось изучить достаточно глубоко, но  тем  не  менее  существует
надежда на то, что войска не  будут  введены  в  действие,  если  забастовка
ударит по интересам "Тропикаль платанеры". Это было бы противоестественно  -
ведь лучшие люди Америки погибают на  фронтах  в  Европе,  Азии,  Африке  за
свободу и демократию, а здесь, в одной из  стран  Американского  континента,
войска США будут оказывать поддержку правительству,  которое  само  по  себе
является отрицанием всего, что они защищают.
     - Так и надо будет сообщить железнодорожникам.  Правда,  я  обычно  был
против подобных контактов, потому что это рискованно -  выиграть  ничего  не
выиграешь, зато можно случайно раскрыть  свои  карты.  Но  в  конце  концов,
путейцы хотят выступать, имея верные шансы на победу.
     - А вот еще одно срочное дело, - прервала его  Малена.  -  Я  говорю  о
человеке, который сумел бы проникнуть в контору  управляющего  тихоокеанским
отделением "Платанеры".
     - Сообщи, что он вскоре явится.  И  кроме  того,  предупреди  Флориндо,
чтобы этот человек не вздумал наняться работать грузчиком бананов. Это  один
упрямый мулат по имени Хуамбо.
     -  Есть  также  несколько  предложений  о  разделении   республики   на
определенные зоны. Нам следует уточнить, где мы должны говорить о хлебе, где
- об освобождении, а есть зоны, где, собственно, нет  никакой  необходимости
чего-либо требовать...
     - Здесь - зона индейцев, которым надо вернуть землю, но это уже  совсем
другое дело. Сейчас речь идет о вовлечении людей в забастовку - одни  пойдут
на нее из-за хлеба, другие - ради свободы...
     -  Интересно,  -  заявила,  входя,  Худасита,  -   в   этом   гнездышке
когда-нибудь будут есть или нет? Не правда ли,  сеньорита,  что  это  похоже
скорее не на жилой дом, а на гнездо агути посреди  угольных  полей?..  -  И,
по-прежнему обращаясь к Малене, она продолжала: -  Вы  не  будете  возражать
против  кофе  с  хлебом  и  только  что  сваренными  бобами?  Что,  если  мы
подкрепимся, как вы думаете?
     - Мы попросим сеньориту, - вмешался Хуан Пабло, - чтобы она каждый день
заходила сюда поесть, иначе мне здесь подают только холодные невкусные бобы.
     - Сам виноват - дожидается, пока они остынут, и еще  хочет,  чтобы  они
были горячими, а что невкусные, так всякое бывает, иной раз и боб  попадется
плохой. К счастью, сейчас как раз  удачные.  Черные,  вкусные  -  такие  мне
нравятся. Ну, я оставлю вас одних,  не  буду  вам  мешать,  третий  в  такой
компании - лишний. Заставьте его есть, сеньорита, а то  этот  сеньор  совсем
лишился аппетита, перестал обедать.
     Худасита вышла - и между  ними  разгорелся  спор.  Кто  за  кем  должен
ухаживать? Ей пришлось покориться: все-таки в этом доме,  поскольку  брак  в
алькальдии еще не зарегистрирован, она была гостьей, и он на правах  хозяина
оказывал ей внимание.
     Худасита вернулась уже в башмаках, как всегда, когда она  собиралась  в
город, и в черной шали, которую носила с тех пор,  как  погиб  ее  сын.  Она
собиралась сопровождать сеньориту, чтобы та не  заблудилась  среди  угольных
полей. Худасита прошла через столовую и задержалась у входной двери  -  надо
было, пока они прощаются, проверить, нет ли кого  поблизости,  но  на  самом
деле ее глаза были устремлены скорее во внутренний дворик, чем на улицу. Она
то и дело оглядывалась: ей захотелось увидеть целующуюся пару,  ведь  видеть
поцелуй - это почти самому целовать; в прежние времена, когда еще был жив ее
сын, ей нравилось проходить мимо мест, где парочки назначают свидания.
     -  Табио  Сан!..  -  задержалась  Малена,  прощаясь;  переступив  порог
комнаты, он опять стал Табио Саном.
     - Роса Гавидиа!.. - откликнулся он, провожая ее взглядом.
     Она пересекла внутренний дворик.
     - До скорого!..
     Он вышел закрыть дверь,  но  так  велико  было  искушение  оставить  ее
открытой  настежь:  вдруг  вернется  Малена,  исчезнувшая,  словно  видение,
одетая, как невеста, во все белое - точно в убранстве из пепла.

XIX

     - Тоба уехала далеко, мать, но Хуамбо  вернулся.  Хуамбо  сменил  Тобу.
Анастасии нет. Анастасиа не приехала.
     - А что делает Анастасиа?
     - Выпрашивает милостыню там, где дома, и дома, и дома...
     - Там, где дома, и дома, и дома, и откуда приехал сын...
     - Да, оттуда, мать, оттуда приехал  Хуамбо.  Тоба  далеко,  сеньоры  ее
увезли...
     - Тоба далеко, я знаю. Не увижу ее, жемчужину мою, Тобу, мою дочь. Отец
похоронен тут.
     - Отец похоронен тут, мать жива - и сын вернулся из-за погребенного и к
живой.
     Мулат старался говорить так же, как мать;  ему  казалось,  что  так  он
глубже проникает в душу человека, которому обязан жизнью и которого по  вине
патрона, выдумавшего историю с ягуаром, забыл на столько лет.
     - Патрон плохой, не разрешал тебе приехать раньше, только под конец...
     -  Патрон  далеко,  там  же,  где  Тоба,  разрешение  дал  управляющий.
Приснилось мне: мать очень  плоха...  -  И  после  краткого  молчания,  пока
столетняя мулатка прислушивалась, как бьется пульс  пространства:  жила  она
крохами воздуха - уже с трудом дышала,  крохами  света  -  почти  ничего  не
видела, крохами звуков - глуховата стала, Хуамбо заговорил быстро и  громко:
- Самбито не возвращается туда, где патрон! Самбито служил ему всю жизнь,  а
Самбито беден-беден; патрон все берет у Самбито, а для Самбито -  ничего,  у
Самбито все есть, и ничего своего!
     - Человек этот проклятый,  отобрал  наши  земли  там,  там,  на  другом
берегу, где родился сын и родилась Тача...
     - И после сказал, что родители оставили Самбито в  горах,  чтобы  ягуар
его съел... Более двадцати лет, более двадцати пяти лет,  более  тридцати  с
лишним лет Самбито не хотел видеть родителей...  Но  Самбито  будет  мстить,
платить той же монетой этому барчуку  Боби.  Барчук  Боби,  высокий-высокий,
волосы огненного цвета, будет очень печален... Он  слушает  -  я  говорю,  а
волосы его печальны... Дед убил твоего отца,  барчук  Боби!..  Печальны  его
волосы, замолк его открытый рот, как услышал второй  раз:  дед  убил  твоего
отца, барчук Боби, на Обезьяньем повороте; я хотел, барчук Боби,  нажать  на
скорость, ускорить - ускорить ход дрезины и - лапами вверх под откос - и  на
дне остался твой отец с разбитой головой, твой отец, барчук Боби...
     - А твой отец погребен здесь...
     - Но мать жива... - прервал ее Хуамбо, радостно улыбаясь.
     - И я могу умереть, -  продолжала  мулатка,  -  потом,  когда  вернется
Самбито, умереть и объяснить отцу, что Хуамбо снова с ним, снова  с  ним,  -
она всхлипнула, - снова с нами, с родителями, а мы -  с  Самбито...  И  отец
будет благодарить,  будет  благодарить  под  землей!  Отец,  Самбито