аду.  Он  и  еще  один  хороший
стрелок  спрятались  там,  где  должен  был  обязательно   пройти   капитан,
направляясь  в  комендатуру.  Там  им  предстояло  покончить  с   капитаном,
перехватить бумаги, иначе коменданту пришлось  бы  арестовывать  почти  всех
жителей побережья...
     После паузы - слышно было, как снова  открылась  и  захлопнулась  дверь
туалета; Моргуша не решался выйти и выжидал, не появится  ли  кто-нибудь  из
его подчиненных, - Рамила продолжал:
     - К несчастью, нам не удалось перехватить документы... бумаги попали  в
руки властей. Пришлось изменить план действий, ускорить  ход  событий.  Один
офицер - он, как обычно, спешил на свидание, кстати, его любовница почти что
моя землячка, она из Гондураса, - возвращался со своим отрядом после ночного
патрулирования и встретился с капитаном Каркамо буквально в нескольких шагах
от того  места,  где  капитана  поджидали  две  заряженные  винтовки.  Таким
образом, сам того не подозревая, этот  другой  офицер  спас  жизнь  капитану
Каркамо. Те, кто поджидал Каркамо, не стали стрелять, поняв, что в  подобных
обстоятельствах...
     - Им просто не хватило храбрости... -  перебил  его  священник,  бросив
своего рода вызов, по-мексикански.
     - Им не хватало оружия...  Термины  -  "храбрецы"  и  "трусы"  годятся,
скажем, для дуэли, но в такой борьбе, как наша, они не имеют смысла...
     - Боже мой! - встрепенулся священник, ладонью провел по лбу  и  прикрыл
глаза. - Что я наделал!.. Затмение  нашло...  проговорился,  назвал  имя,  а
человек меня просил... он на военной службе, офицер... его же расстреляют...
Забудьте обо всем!.. Обещайте мне!..  Господом  богом  вас  заклинаю,  пусть
никогда не сорвется с ваших уст имя капитана  Каркамо...  Но  вы  не  будете
молчать, ведь он - ваш враг... Донесите на меня, если хотите... Скажите, что
это я узнал тайну бумаг, когда парикмахер вызвал меня,  чтобы  подарить  мне
изображение Гуадалупской девы, что некоторые из этих документов  остались  в
моих руках и поэтому я смог предупредить учительницу, чтобы она бежала...
     -  Каркамо  уже  не  враг.  Успокойтесь,  падресито,  я   больше   всех
заинтересован в том, чтобы никто не знал о Каркамо и о той  великой  услуге,
которую он оказал нашему народному делу, изъяв  компрометирующие  документы.
Самое важное сейчас - это Каркамо!..
     - Простите, я не хотел, чтобы вы, узнав секрет... как я,  злоупотребили
доверием...
     - ...чтобы я, узнав секрет... узнав, что он будет вынужден вручить  мне
документы... Это был бы шантаж...  А  мы  не  заинтересованы  в  том,  чтобы
шантажировать или покупать военных, которые в минуту опасности, спасая  свою
шкуру или свое имущество, становятся на сторону народа или делают что-нибудь
на благо народа, а затем снова меняют шкуру и становятся палачами... Каркамо
- сейчас самое важное, как я вам уже сказал, потому что по его поведению  мы
теперь знаем, на чьей он стороне, и если бы ему сейчас что-либо угрожало, мы
бы защищали его, мы делаем на него ставку...
     - Спасибо, друг Рамила! Спасибо! Вы сняли с меня огромное бремя!.. Ваши
слова... ваши аргументы... это, конечно, не спасает меня от меня  самого.  Я
должен камнем бить себя в грудь, потому что не сумел сохранить в  тайне  имя
человека, который неизвестно почему пошел на самопожертвование, поставил под
удар свою жизнь - ради этой учительницы!
     - Каркамо - самое важное!.. - повторял Рамила чуть ли не автоматически.
- Роса Гавидиа, или Малена Табай  -  это,  впрочем,  одно  и  то  же,  будет
схвачена, если ее имя упоминается в тех бумагах, которые  капитан  не  успел
прочесть. Может быть, мы не сумеем предупредить  ее  и  спасти...  Но  самое
важное сегодня, именно сегодня, - это Каркамо. Вы понимаете меня? Мы обязаны
помочь ему избавиться от мундира, который отгородил его от народа  и  мешает
ему сделать шаг...
     - Я очень благодарен вам за то, что вы оценили должным образом мужество
этого офицера. Мне кажется, ваши слова сняли камень у меня с души...
     - Временами мне кажется, что мы все закрыты в какой-то огромной  темной
комнате. Мы тщетно ищем друг друга в темноте...
     - Если я смогу чем-нибудь вам помочь, можете рассчитывать на меня...
     - Этот китаец, нет, не тот, не молодой, а пожилой... -  показал  Рамила
на двух пассажиров, которые продолжали сидеть в полной неподвижности в конце
вагона, - сейчас, между прочим, они были почти единственными  пассажирами  в
опустевшем вагоне - все условия для того, чтобы Моргуша смог разделаться  со
священником без свидетелей.
     Рамила только успел указать священнику на старого китайца, но досказать
не успел. Послышались шаги, раздались  голоса  у  дверей  туалета.  "Одежду,
ботинки,  воды,  мыла!  Поскорее  вымыться,  немедленно  переодеться!.."   -
требовал Моргуша от своих подчиненных;  агенты  наконец  появились  один  за
другим, осведомляясь, не нужно ли начальнику чего-нибудь...
     - Чего-нибудь? Мер...завцы... сукины дети!.. - орал Моргуша,  вне  себя
от ярости.
     - Еще осмеливаются спрашивать, не нужно ли чего-нибудь, когда начальник
сидит тут, как в тюрьме, в этом... и не может выйти!
     Полицейские агенты поспешили на  розыски.  Вода,  мыло,  нижнее  белье,
костюм, туфли...
     - Это его люди, - проронил Рамила сквозь  зубы,  не  выпуская  изо  рта
зажженную сигарету, -  но  не  беспокойтесь,  у  нас  тоже  есть  люди,  они
вооружены и готовы на все...
     По спине священника пробежал холодок. Побережье дышало всеми легкими, а
он - боже мой!.. только он, маленький, ничтожный человечек, не может дышать,
не может говорить...
     Не словом, а жестом он спросил у  Рамилы,  что  тот  хотел  сказать  по
поводу старого китайца.
     - Ах да, простите, я забыл... Китайцы поедут вместе с вами... вместе  с
вами  пересекут  границу,  и  там  старый  китаец   вручит   вам   кое-какие
документы...
     - Документы?.. - с трудом вымолвил священник.
     - Не тревожьтесь. Это копии телеграмм, которыми  обменялись  "Тропикаль
платанера" и министерство внутренних дел...
     - Телеграммы?
     - Я же сказал вам, не тревожьтесь.  Китаец  вручит  их  вам,  когда  вы
пересечете границу и будете у себя на родине. Телеграммы  подтверждают,  что
вы были  высланы  из  страны  не  по  просьбе,  а  чуть  ли  не  по  приказу
"Платанеры".  Компания  обвиняет,  вас  в  подстрекательстве   католического
населения, будто вы призывали выступать в поддержку всеобщей забастовки...
     Из туалета доносилось какое-то бормотание, какой-то шум, возня. Моргушу
мыли два  полицейских  агента,  засучив  рукава,  тогда  как  остальные  его
подручные ждали возле двери, держа в руках одежду и ботинки.
     - Содержание телеграмм столь недвусмысленно, - говорил  Рамила,  -  что
они могут служить доказательством. Располагая ими, вы можете открыть властям
своей страны, прессе и своему церковному руководству подлинную причину вашей
высылки, и таким косвенным путем вы поможете распространить  правду.  Нужно,
чтобы за пределами нашей страны узнали, что здесь делается и  о  чем  молчат
информационные агентства...
     - И тогда меня уже не смогут обвинять в поджоге?..
     - В каком?.. В поджоге часовни американских евангелистов?
     - Хотя...
     - Но ведь это наших рук дело...
     - Ваших?.. Тех, кто организует забастовку?..
     - Наших...
     - Порой что-то слышишь, но поверить трудно.  Вы,  таким  образом,  дали
оружие нашим противникам, чтобы они незамедлительно  расправились  со  мной,
выслали меня по обвинению в поджоге. И, собственно, ни для вас, ни для  меня
это...
     - Мы решили сделать это, когда в  наши  руки  попали  копии  телеграмм,
которые вам вручит китаец...
     - Ничего не понимаю! Что же, для  вас  было  бы  лучше,  если  бы  меня
высылали из-за забастовки?..
     - Нет, нет! Мы подожгли барак евангелистов-янки для того, чтобы они  не
использовали сам факт вашей высылки в своих целях. Они хотели запугать наших
людей. Они, конечно,  хотели  представить  дело  так,  что-де  люди  наши  -
покорные существа, вялые и нерешительные, уж если священника -  обратите  на
это внимание, - священника и  иностранца  выбрасывают  на  границу...  то  с
нашими людьми церемониться нечего... что же ждет  тогда  остальных?..  -  Он
поднялся с места.  -  Я  пойду  к  себе,  вот-вот  появится  Моргуша...  Как
одеколоном несет... пытается заглушить зловоние... Ну, счастливого  пути,  и
не забывайте!..
     - Дайте мне руку, - попросил падре.
     - Обе руки. Одной мало. И я даю вам обещание, что если мы  победим,  то
ваша Гуадалупская дева вернется  на  свой  алтарь  и  мы  пригласим  вас  на
празднества.
     Рамила пошел на свое место, а  священник  беззвучно  шевелил  бледными,
жухлыми, как высохшие листья, губами, будто смаковал мед надежды.
     Душно. Небо казалось песчаным. Моргуша водрузился на свое место рядом с
Феху и все что-то нюхал и нюхал вокруг себя, не переставая  мигать.  Китайцы
сидели по-прежнему неподвижно. Феху пощупал уши. Казалось,  от  бесконечного
монотонного шума колес и сами уши стали колесами. Неосторожный жест. Ужасная
неосторожность. Ведь агентов тайной полиции в народе прозвали "ушами". Но, к
счастью, Моргуша ничего не замечал, он все принюхивался -  его  преследовало
зловоние, и ни на что другое он не обращал внимания. Падре решил, что  самое
благоразумное сейчас - помолиться. Из  кармана  сутаны  падре  Феху  вытащил
"Божественные службы", но тут же отложил книгу: похоже,  надвигался  ураган.
Пыльная завеса на глазах превращалась в горячий  ливень.  Зарницы  разрезали
небо залпами расстрелов. На горизонте в багровом  закате  тонуло  солнце,  а
далекие молнии сверкали, обгоняя одна другую. Падре  Феррусихфридо  зажмурил
глаза. Он был уже не в поезде, а летел в беспредельном пространстве...

XXX

     Взглядом - глаза покраснели от бессонной  ночи  и  бессонной  сьесты  -
капитан Каркамо поискал, с кем можно было  бы  поговорить.  Он  искал  живых
людей, а не призраков. Людей из  плоти  и  крови,  а  не  какие-то  контуры,
очерченные светлым пунктиром, словно детали  механической  игрушки,  которую
ему подарили в детстве и которую можно было бесконечно собирать и  разбирать
в разных комбинациях...
     Если Роса Гавидиа... если Моргуша... если  падре  Феху...  если  успеют
предупредить... если ей удастся спастись... если компрометирующие  бумаги...
Написано ли ее имя в тех бумагах, которые он  оставил  на  письменном  столе
шефа?.. Но прежде всего надо подумать о падре Феху и о Моргуше...  Пересечет
ли священник границу?.. Удастся ли ему?..  Не  убьют  ли?..  Хотя,  пожалуй,
нет... побоятся скандала... Скорее всего, изобьют его до потери сознания,  а
затем в товарном поезде увезут в столицу и бросят в  какой-нибудь  подземный
каземат... Для них нет лучшей улики, чем  написанное  на  воротничке  имя...
Роса Гавидиа... Малена Табай... Серропом... Инкогнито... тупик.
     К счастью, сегодня он был свободен. Ему захотелось пойти  в  поселок  и
выпить пива. Уйти - вот что надо сделать. Уйти из комендатуры.
     Он задержался у дверей комнаты капитана Саломэ, спросил его, не надо ли
чего-нибудь  принести,  но  тот,  отрицательно  покачав  головой,  продолжал
напевать танго, неуверенно подбирая мелодию на гитаре:

                      Розой пламени мужчины ее звали:
                      в поцелуях обжигала губы.
                      От пожара глаз ее они сгорали -
                      берегись ее любви, она погубит...

     - Bye, bye!.. {До свидания!.. (англ.).} - простился  с  ним  Каркамо  и
пошел, а танго все еще звучало в его ушах, только теперь ему  казалось,  что
его товарищ вместо слов "Розой пламени..." напевал: "Росой Гавидиа..."
     Знал ли что-нибудь  капитан  Саломэ?  Почему  же  всякий  раз,  как  он
заглядывал к нему, тот встречал Каркамо словами танго:

                    Роза пламени, счастливая, смеялась,
                    роза пламени со всеми развлекалась.
                    Падают и падают пронзенные сердца. -
                    Ха-ха!.. Ха-ха!
                    Девушка хохочет - и опять манят уста...

     Каркамо даже остановился, ему захотелось отбить такт ногой, бить ногой,
точно лошадь копытом...  Хаха!..  Ха-ха!..  Его  преследовало  это  танго...
Захотелось скрыться... Моргуша... документы... Компрометирующие документы...
вчера вечером он их сжег - правда, не в очень удачном месте, но ничего иного
не оставалось... Ха-ха!..  со  всеми  развлекалась...  Ха-ха!..  счастливая,
смеялась...
     Он ускорил шаг. Надо бежать, забыться, освободиться  от  своих  мыслей.
Иначе зачем ему было уходить из  комендатуры?..  Пожариться  на  солнышке?..
Лучше уж качаться в гамаке!
     Густая тень листвы, ограды, банановые стволы, гуарумо, кактусы  нопали;
высохшие колодцы; дворики, где  на  веревках  висит  белье,  а  в  некоторых
сооружены небольшие очаги; в одном патио сушится на  солнце  распяленная  на
палках шкура быка, еще покрытая кровью  и  облепленная  отчаянно  жужжавшими
мухами;  ранчо  под  выцветшей  от  солнца  соломенной  кровлей,  стены   из
необожженного кирпича, цинковые крыши, на которых  зной  точил  свои  когти;
сонные коровы, огороды, где растет так  много  вкусного  -  редиска,  салат.
Какой-то мальчуган вытащил из земли редиску и размахивал ею, словно  красной
погремушкой, - только погремушка  эта,  с  которой  срывались  песчинки,  не
звенела - вот-вот он вонзит в нее зубы.
     Вдруг Каркамо услышал шаги. Кто-то шел позади.
     - Вы сегодня свободны?
     Уголком глаза ему удалось увидеть силуэт мужчины. Тот задал ему  вопрос
и пошел рядом. Это был гнусавый учитель Хувентино Родригес. С тех пор как он
вылечился от алкоголизма, он перестал бродить по поселку, расспрашивая  всех
и каждого о Тобе.
     - Вы сегодня свободны?
     - Как видите, учитель. А  у  вас  теперь  бессрочные  вакации?  Сказали
"стоп" спиртному и завоевали себе отдых до конца жизни...
     - Увольнение до конца жизни, вы хотите сказать...
     На главной площади поселка,  где  деревья  -  фикусы,  гуарумо,  сосны,
кипарис, манго - столпились, чтобы дать место  зеленой  лужайке  английского
парка, открытого алькальдом, все  замерло,  даже  воздух  был  плотный,  как
свинцовая стена.
     - Куда это вы путь держите, мой капитан, можно узнать?
     - К Пьедрасанте, пропустить пивка,  -  ответил  Каркамо,  ускоряя  шаг;
всего несколько шагов отделяло их от дверей лавочки,  в  которой,  как  всем
известно, хозяин устроил нечто вроде таверны и пивной.
     Лавочник в легкой спортивной рубашке, выпятив толстые губы, прикорнул в
укромном уголочке рядом со старыми,  страдавшими  от  блох  псами,  котом  и
взлетевшими при появлении капитана и учителя двумя голубями.
     - Кто? Кто там?..  Кто  там?  -  сквозь  сон  пробормотал  Пьедрасанта,
недовольный тем, что прервали его сьесту.
     - Мирные люди! - закричал Каркамо; после яркого солнца глаза его ничего
не различали в полумраке, и он с трудом отыскал столик.
     - Пьедрасанта! - приказал капитан, усевшись. - Дайте две бутылки  пива,
но со льда.
     - Только одну, - поднял голос учитель, - я совсем не пью спиртного.
     - Ну, в пиве так мало спиртного, - вмешался Пьедрасанта.
     - Сколько бы  ни  было,  но  уж  если  капитан  непременно  хочет  меня
угостить, так мне, пожалуйста, малиновый со льдом.
     - И пива не пьете?
     - И пива. Благодарю вас.
     - Это с тех пор, как его вылечили евангелисты,  -  сказал  Пьедрасанта,
уже совсем проснувшись. - По правде сказать, евангельского-то в них мало.
     - Вылечили меня или нет, - заметил учитель, - к чему говорить об  этом!
Вечно он лезет не в свое дело - досталось бы ему в ту ночь... Так  разделали
бы ему физиономию, если бы жалко не стало...
     - Когда? - спросил Каркамо; лавочник ушел за пивом для капитана и льдом
для Родригеса.
     - Какой лед вам принести, кусочками или раздробленный? - донесся  голос
Пьедрасанты.
     - Раздробленный! - крикнул учитель.
     -  Ну  конечно,  если  кусочками,  так  придется  сосать,  а   он   уже
насосался...
     Не прислушиваясь к  словам  лавочника,  который  еще  что-то  бормотал,
Родригес стал объяснять капитану:
     - В ту ночь ребята играли в бабки. Явился  какой-то  чудной  человек  и
стал  уговаривать  поджечь  барак  евангелистов-янки.   Кое-кто   из   ребят
согласился, а мы остались - я стараюсь вообще держаться  подальше  от  шума.
Они уже ушли, и появился Пьедрасанта;  он  закричал,  чтобы  они  никуда  не
ходили и что этот агитатор - коммунист...
     В дверях появился лавочник, и учитель прервал свое повествование:
     - Я рассказываю  капитану  то,  что  произошло  с  вами  и  покойником,
которого вы назвали коммунистом...
     - Покойником? - удивился капитан, обсасывая мокрые от пива усы.
     - Что ж, при нынешнем правительстве коммунист и покойник  -  это  почти
одно и то же...
     -  Если  бы  послушались  меня,  -  заговорил  Пьедрасанта,  -  то  так
называемую часовню не сожгли бы, да и священник остался бы в  своей  церкви.
По сути, сожгли-то священника...
     -  Вот  именно,  -  поспешил  сказать  учитель,  губы  его  со  следами
малинового напитка застыли от льда. -  Его  выслали,  потому  что  не  могли
убить: он -  священник,  хотя  его  тоже  обвиняли,  будто  он  коммунист...
Священник да еще иностранец... Э, блох лучше вытряхивать в другом месте!..
     - А откуда узнали, что он - коммунист?
     - Откуда? Он был сторонником забастовки, вот и все...
     - Падре?
     - Ну, Пьедрасанта, вы же это отлично знали!
     - Я?
     - Да, вы... вы же были его близким другом!
     - Близким другом? Нет. Он сюда  заходил  выпить  чашку  шоколаду  перед
сном, и только... и платил за чашку так же, как платите вы за  свои  стопки.
Каждый клиент для меня - друг, не правда ли, капитан?
     - Бесспорно одно - никто не знает, за что  его  выслали,  -  подчеркнул
Каркамо.
     - Каждый устраивается, как может,  -  произнес  лавочник,  распростерши
руки и склонив голову, совсем как на распятье. - Говорят, что его убили...
     Капитан чуть было не подскочил на стуле.
     - Кто сказал вам, что его убили?
     И,  спохватившись,  что  чрезмерный  интерес  к  судьбе   падре   может
показаться подозрительным, Каркамо добавил:
     - Меня, конечно, встревожило такого рода сообщение. Если  его  убили  в
пределах нашей страны,  поднимется  шумиха  в  печати,  возможно,  вмешаются
церковные власти, которые только и ищут, к чему бы придраться.  Злых  языков
много. А теперь, чего доброго, будут обвинять командование зоны в том, что у
нас нет порядка, что мы уже потеряли  контроль  над  людьми,  хотя  это  нам
надлежит   охранять   плантацию   и   директоров   Компании,    управляющих,
администраторов, десятников, проституток, обеспечивать  покой  сумасбродного
алькальда, сумасбродных евангелистов...  сумасбродных  священников...  -  Он
специально добавил это, чтобы отвести подозрения собеседников.  -  Я  уж  не
говорю  об   охране   железных   дорог,   складов   с   горючим,   водоемов,
электростанций, телеграфа, почты, радио, госпиталя, взлетных дорожек,  шоссе
и мостов... Да, я  забыл  еще  сумасбродных  спиритов,  которые  то  и  дело
что-нибудь придумывают.
     - Это, понятно, по части учителя... - заметил лавочник.
     - Я спиритуалист, но не спирит...
     -... Этих сумасбродных мальчишек, отпрысков миллионеров, нам  приказано
не трогать, что бы они ни вытворяли...
     Каркамо нагромождал слова на слова, стараясь избавиться от  навязчивого
видения - отвратительнейший Моргуша стоит  на  подножке  вагона  в  ожидании
своей жертвы, которую он, он, он, он, Каркамо, ему передал  собственноручно.
Он представил  себе  окровавленное  тело  священника,  сброшенного  на  ходу
поезда, - всего вероятнее, именно так они сделали; он представил  себе,  как
срывают с падре сутану, белье, воротничок,  чтобы  никто  не  смог  опознать
труп, и