выполнять приказы, с другой стороны, боятся  их
выполнять. Короче говоря,  страх  перед  своим  начальством  и  страх  перед
народом!
     - Мы возлагаем много  надежд...  -  сказал  Кей,  обращаясь  к  Андресу
Медине, - на твой разговор с Каркамо, ведь он  твой  друг  детства.  Самуэли
договорились с капитаном, которого они учат играть на гитаре. Я  думаю,  эти
офицеры сообразят, что к чему, и захотят спасти свою шкуру...
     - Все это так, но, по-моему, если они и встанут на нашу сторону, то  не
из-за шкурных интересов, - ответил Медина.  -  Они  теперь  заодно  с  нами,
потому что поняли суть нашей борьбы.
     - Не обольщайся, Мединита, иначе, чего доброго, сам попадешь в ловушку!
- бросил Флориндо и засмеялся. Но, услышав слова Сансура, посерьезнел:
     - Я никогда не представлял себе, что  Зверь,  чтобы  подавить  народное
выступление, решится прибегнуть к наполеоновским методам. Но он еще дождется
своего Ватерлоо...
     - Не спеши, ватер-то будет, только без ло... - расхохотался Флориндо.
     -- Ну, разумеется, подтягивать подпругу легче, - опять вмешался Медина,
- труднее удержаться на необъезженном жеребце. Вопрос сейчас о  том,  сумеют
ли парни из университета и учителя  после  отмены  гарантий  выполнить  свои
обещания насчет забастовки в госпиталях, в судах и в школах...
     - Думаю, что да... - Думаю, что нет.
     Они произнесли это одновременно и тут же умолкли - ни один  из  них  не
стал отстаивать свою точку зрения, быть может, из деликатности.
     - Единственно бесспорно, - продолжал Медина, - то, что уже  свершилось.
Эти парни посеяли дух противоречия повсюду. И там,  где  не  спорят,  -  уже
сражаются. Да что говорить, за примерами  ходить  недалеко.  Взгляните,  что
делается в комендатуре. Комендант, в общем-то  человек  миролюбивый  и  даже
трусоватый, отчитал капитана  Саломэ,  избил  какого-то  солдата,  отдубасил
капрала, чуть не  замахнулся  на  Каркамо,  но,  правда,  отыгрался  на  его
помощнике. Повсюду царит возбуждение...
     - То, что, по словам Медины, случилось в комендатуре,  -  сказал  Табио
Сан, быстро прохаживаясь по комнате, - произойдет и в высших сферах. Там все
в полном замешательстве: они  не  знают  и  не  видят  своего  противника  и
питаются только слухами, слухами и слухами. А слухи - язык пространства, так
бывает, например, когда по телефону слышишь чей-то зашифрованный разговор  и
не можешь понять, о чем идет речь. Они понимают, что противник действует, но
сами атаковать не  осмеливаются,  поскольку  противник  -  это  огромнейшая,
миллионная масса. Власти были готовы, они  организовали  свои  войска,  свою
полицию, свою печать, они использовали  репрессивные  законы  и  пропаганду,
чтобы парализовать "нарушителей порядка". Как и  ранее,  они  имели  в  виду
"нарушения", скажем, в общеизвестной, обычной  форме  -  покушения,  мятежи,
беспорядки, государственные перевороты, -  однако  они  не  были  готовы  ко
всеобщей забастовке!..  Вот  это-то  и  очень  важно.  Весь  государственный
аппарат, весь  его  механизм  до  самой  малейшей  детали  уже  был  смазан,
подготовлен, чтобы  обрушиться  на  тех,  кто  действует,  или  на  то,  что
действует, однако этот аппарат не  приспособлен  бороться  против  тех,  кто
ничего не делает, ничего не предпринимает - просто отказывается  работать...
Вы можете себе представить, - сказал  он,  немного  помолчав,  -  что  будет
делать правительство, - а у нас такое правительство, которое  всегда  готово
что-то делать,  хотя  бы  ввести  осадное  положение  и  бросить  войска  на
подавление, на уничтожение всех, кто выступает открыто против  существующего
режима, - что будет делать это правительство, если  спокойно  и  тихо  будут
дезорганизованы школы, трибуналы, госпитали из-за отсутствия специалистов  и
практикантов, учителей. Забастовку, по-видимому,  поддержат  и  адвокаты,  и
судьи, и высший медицинский персонал... Друзья мои, за  то  короткое  время,
которое остается в нашем распоряжении, пока еще не дан  сигнал  к  действию,
нам нужно тщательнее продумать нашу собственную тактику, если  мы  не  хотим
упустить подходящий час для посева, не говоря  уж  о  сборе  урожая.  Прежде
всего следует узнать, что собирается предпринять  компания,  когда  начнется
всеобщая забастовка...
     - Ждет, когда армия пустит в ход  пулеметы  против  забастовщиков...  -
Слова Флориндо будто  расстреляли  в  упор  молчание,  воцарившееся  было  в
комнате и отдалившее его, человека холодного  рассудка,  от  темпераментного
Сана; с трудом он удержался, чтобы не  сказать  вслух:  "Таков  итог  всего.
Посев-то будет, да только посев мертвецов, вот что они собираются сеять..."
     Но он промолчал, встретив взгляд Медины.
     - Правители Компании, - сказал Медина, -  которые  спят  и  видят,  как
армия пустит в ход  пулеметы  против  забастовщиков,  конечно,  не  дождутся
этого. Времена изменились. Я уверен, что солдаты  не  будут  стрелять,  даже
если получат приказ...
     - Но, Андрес, - Флориндо взял его под руку и,  не  отпуская,  продолжал
говорить: - То, что ты сказал, очень серьезно, и мы  хотели  бы  знать:  это
твои собственные домыслы или тебе это известно из достоверных источников?..
     - И то и другое, товарищ. Это мое заключение, и, кроме того, я  получил
кое-какие известия. Почему я пришел к такому выводу?  Товарищ  Сан  уже  дал
оценку обстановке. Все изменилось.  За  несколько  часов  ситуация  коренным
образом переменилась. Осуществилось многое из того, что до недавнего времени
казалось мечтою. И кроме того, кое о чем я договорился с Каркамо. Он говорил
со мною доверительно, и похоже, что он действует  согласованно  с  капитаном
Саломэ. Значит, пули не полетят в забастовщиков...
     - Саломэ - тот самый, которого учат играть на гитаре Самуэли? - спросил
Сансур, явно заинтересованный.
     - Тот самый, - повторил Кей.
     - А что касается Компании, то есть мнение, что она не будет становиться
на дыбы, - продолжал Медина, - и пойдет навстречу требованиям рабочих. И  вы
знаете, почему?.. - Табио Сан и Флориндо в этот миг подумали о документе,  в
котором была изложена точка зрения президента  Рузвельта.  -  Очень  просто.
Президент "Тропикаль платанеры", этот  старый  Джо  Мейкер  Томпсон,  сейчас
умирает в Чикаго. Ввиду угрозы  забастовки  он  посоветовал  провести  всюду
повышение зарплаты. Он понимает, что такого рода расходы не причинят  ущерба
акционерам, коль скоро мы сами всю эту сумму  возместим  на...  кока-коле...
Ха-ха-ха!.. - Он засмеялся,  покачав  головой,  будто  опрыскал  смехом  все
вокруг.  -  Вы  не  удивляйтесь,  "Платанера"  постарается   отыграться   на
чем-нибудь другом, пусть даже ей придется эксплуатировать лишь  кока-колу  в
нашей стране. Не только бананы, но и водичка здесь североамериканская...
     - Ну и каналья этот старик! - воскликнул Сансур. - Агонизирует, еле-еле
тянет...
     - У него рак, - сказал Кей.
     - Ну и ну, - отозвался Сансур. - В агонии, уже одной ногой в гробу,  он
все еще пытается вырвать у нас  что-то,  нанести  нам  удар,  нейтрализовать
забастовку  путем  прибавок  к  жалованью,  а  ведь  это   пахнет   взяткой,
подкупом...
     - Он не церемонится и не скупится, - заметил Медина. -  Компания  будет
действовать и через синдикаты, она будет давать подачки, чтобы выждать, пока
мы  устанем  просить.  Компания  рассчитывает,   что,   как   только   будут
удовлетворены экономические требования, рабочие нас покинут - и мы останемся
одни-одинешеньки. Компания считает: далеко не всем  рабочим  ясно,  что  эти
подачки  дадут  возможность  Компании  выиграть  борьбу.  Далеко  не  каждый
понимает суть этих махинаций и вообще суть  деятельности  Компании  в  нашей
стране. А она бросает на  произвол  судьбы  то  одну  культуру,  то  другую,
сокращает обработку плантаций, захватывает новые земли и их не обрабатывает.
Я уж не говорю о других ее преступлениях, о всех ее темных делишках,  в  том
числе о фальшивой бухгалтерии.
     - Вот как раз поэтому я и говорил,  что  Компания  попытается  избежать
открытого столкновения, она постарается пойти на уступки, на  удовлетворение
наших требований и таким образом парализует наше  движение.  А  единственный
выход - всеобщая борьба против "Тропикаль платанеры".
     - Что ж, жребий брошен! - подытожил Флориндо.
     Октавио Сансур подошел к двери, через которую  в  хижину  ослепительным
потоком врывался солнечный свет.
     Отмена конституционных гарантий... Осадное  положение...  комендантский
час...
     Не отступит ли студенчество?.. Не отступят ли учителя?..  Действительно
ли развернется забастовочное движение  в  университете,  в  средних  учебных
заведениях, в  школах?..  Закроются  ли  частные  колледжи?..  Поддержат  ли
забастовку  в  госпиталях,   в   судах?   Будут   ли   стрелять   войска   в
забастовщиков?.. Пойдет ли на уступки Компания?.. Падет ли правительство?..
     С его бледных губ чуть было не сорвались еще два вопроса: "А  Малена?..
А _Зверь_?.."
     Он зажмурил глаза, ослепленный  ярким  солнечным  светом,  а  в  голове
неотвязно зудела мысль: "Оружие, пропаганда,  полиция  -  вот  в  чем  опора
власти..."

XXXIV

     - Ну, началось... - произнес Самуэлон, но конец фразы заглушил  аккорд,
который он сорвал со струн гитары, звучный аккорд народной песни, которую он
все время тихо наигрывал, тогда как капитан Саломэ ему вторил.
     -  Да,  кажется,  началось...  Официально  мы  знаем  лишь  одно:   что
правительство не сдает  позиций...  А  вот  эти  аккорды  у  меня  никак  не
получаются... - продолжал капитан,  следя  за  пальцами  гитариста,  который
одной рукой перебирал лады, а второй заставлял плакать  струны.  -  Впрочем,
есть и другие сведения. Студенты-медики уже покинули больницы и госпитали. В
судах остались лишь судьи, они-то не могут  объявить  забастовку.  Закрылись
школы, потому что учителя бросили работу. Все меньше  и  меньше  транспорта.
Коммерция свертывается...
     Самуэлон,  внимательно  прислушиваясь  к  этим   сообщениям   капитана,
казалось, отвечал ему струнами гитары, подбирая маршевые мелодии,  мажорные,
боевые ноты. Струны говорили, кричали все громче, многозвучнее, неистовее, а
капитан, с  покрасневшими  глазами  и  взъерошенными  усами,  продолжал  уже
громким голосом, словно забыл, что находится в комендатуре:
     - И последняя, самая свежая новость: у него потребовали отставки.
     - У кого?.. - Над струнами  гитары  взлетела  рука  Самуэлона,  взлетел
голос Самуэлона, и хотя он  прекрасно  понимал,  у  кого  могли  потребовать
отставки, ему так хотелось услышать это еще раз. - У кого? - повторил он.  -
У кого потребовали отставки?..
     Офицер провел кончиком языка по пересохшим губам.
     - У того... у кого следовало... - произнес он в конце концов.
     Самуэлон начал наигрывать на гитаре национальный  гимн,  однако  офицер
перехватил гриф.
     - Это запрещено! - закричал он.
     Они оба  замолчали,  сидя  рядом,  они  были  похожи  на  провинившихся
школьников, виновных в том, что они знают об отставке Зверя. Это уже само по
себе было преступлением.
     - Играйте, играйте для маскировки... - процедил Саломэ.
     Самуэлон не знал, что делать - плакать, играть или прыгать от  радости,
и в струнах гитары от искал выхода своим чувствам. Сумеет  ли  он  доставить
такую важную весть тем, кто его ждет? Табио Сан, Флориндо Кей, его братья  -
Самуэль и Самуэлито и остальные  Старатели  уже  собрались,  чтобы  обсудить
вопрос об объявлении забастовки на плантациях "Платанеры".
     - А вы, военные, что вы будете делать? - осмелился спросить Самуэлон. -
Что вы будете делать, как только официально объявят об отставке _Зверя_?
     - Мы?.. - задумчиво произнес  капитан  Саломэ.  -  Мы  будем  выполнять
приказы, мой друг, и продолжать учиться игре на гитаре.
     - Я хотел вам  сказать,  что  слух-то  у  вас  есть,  но  только  нужно
упражнять пальцы, почаще делайте вот это движение - будто  вы  ловите  блох,
потому что это... - он прижал гитару к груди, - это большущая блоха, и  если
бы она могла говорить, то открыла бы пасть и попросила вас почаще  повторять
уроки.
     - Мы и так  упражняемся  без  конца...  -  Капитан  отложил  в  сторону
инструмент, встал и направился было к двери, но затем вернулся и снова  сел.
- Вот  вы  говорите,  что  у  гитары  -  пасть,  но,  пожалуй,  вот  у  кого
действительно большая пасть - у тех, кто разглагольствует  о  забастовке,  а
подкинут им какую-нибудь малость, так они сразу же и заткнутся.
     - Бывает  и  так,  -  ответил  Самуэлон,  на  которого  слова  капитана
подействовали, как струя холодной воды, и он даже поежился.
     Он встал и положил гитару на постель капитана.
     - Все здесь с нетерпением ждали, - продолжал капитан, - прибытия вашего
вожака, и, однако, ничего не произошло, даже до сих пор  неизвестно,  прибыл
ли он.
     - Собственно говоря... - начал было Самуэлон, но, тут же спохватившись,
что чуть было не проговорился, замолчал... Все-таки на этом человеке  мундир
офицера!.. Нет, он не выдаст даже под пыткой!... Ни звука о том,  где  Табио
Сан!..
     - Ловкачи эти из Компании! - воскликнул капитан,  глаза  его  вызывающе
смеялись. - Пошли на все требования рабочих, и вот никто не шевельнулся - ни
в Бананере, ни здесь, в Тикисате.
     - Еще не ясно, начальник, пока еще ничего не ясно. Слухи всякие  ходят.
У рабочих много других требований, а Компания на них не отреагировала...
     - Ну и что ж, что не отреагировала? Какой реакции еще ждать от них?  Им
главное - сорвать забастовку!
     - Пока разногласий нет... - с трудом выдавил из себя Самуэлон,  у  него
горели ноги - так хотелось сорваться с места, у него горели губы  -  так  не
терпелось скорее передать новости, у него горело все  тело  -  так  хотелось
лететь скорей с важной вестью. - Пока среди наших нет разногласий,  а  среди
ваших они появятся  сразу  же,  как  только  станет  известно  об  отставке,
тогда-то и станет ясно, что у Компании руки коротки...
     - И что это должно означать?
     - Что это должно означать, спрашиваете вы? Вы что, не знаете,  что  эти
паскудные правительства и Компания одним миром мазаны! Ведь  другого  такого
удобного случая, как нынешний, не дождешься! Бить их нужно  всех!  Да,  хотя
насилие - это зло... Злом надо отвечать на зло! Расквитаться раз и  навсегда
и с тем и с другой!
     Самуэлон шел, не чувствуя под собой ног, не зная, петь ли ему,  кричать
ли... смеяться, плакать, прыгать...  обнимать  вечерний  воздух...  обнимать
солдат... стоявших на карауле,  прижавшись  один  к  другому,  как  куры  на
насесте... Ведь потребовали отставки у  сеньора  президента!  (Невероятно!..
Отставки - и у кого? У сеньора президента?..) ...Подаст ли он в отставку или
уже подал, остался он в президентском кресле или отказался  от  него,  но  у
Зверя теперь нет силенок!..
     Ушел Самуэлон, а капитан взял гитару с постели и хотел было повесить ее
на место, но, когда он ощутил инструмент в руках, ему  захотелось  потрогать
струны, извлечь из гитары какие-то звуки, ведь это не звуки  были,  а  мысли
его...
     - Подаст в отставку? Или не подаст?.. Сообщат ли об этом в  приказе  по
армии?..
     Служить правительству, которое действительно поддерживает  народ...  За
все годы, пока он носит мундир, никогда не приходилось ему задумываться  над
этим... не чувствовать, что тебя ненавидят... что тебя ненавидят и  солдаты,
насильно  мобилизованные  в  армию...  что  тебя  ненавидят  и  те,  которых
ненавидят, ненавистные начальники... ненавидят люди...
     Как последние струйки молока из выдоенного вымени, вытекали из-под  его
пальцев беспорядочные струйки звуков...
     Что делать?.. Что сделать, как противостоять ненависти,  такой  липкой,
такой глубокой, что ее даже трудно понять?.. Можно ли ждать еще?  Тем  более
сейчас, если будет получено подтверждение сообщения об отставке!
     Он подтянул ремень, надел мундир и вышел  из  комнаты.  Надо  проверить
караулы. Все люди - на своих местах,  все  спокойны  и  ничего  не  знают  о
событиях в столице, не ведают о  том,  что  сеньор  президент,  возможно,  с
минуты на минуту подаст  в  отставку,  хотя  этими  вестями,  казалось,  был
насыщен воздух...
     Часовой. Офицер. Солдаты.  Все  на  своих  местах.  Стемнело.  Ночь  на
побережье наступает мгновенно. Далеко раскинулось серебристое яркое  зарево,
поднимавшееся от  зданий  Компании  и  казавшееся  еще  более  ярким  в  эту
черную-черную ночь. Тщетно искал он хотя бы одну звезду. Небо - антрацит.  И
подумать только, сколько миллионов звезд блестит в каком-то другом  небе!  А
здесь  ни  одной.  Лишь  Млечный  Путьогней  "Тропикаль  платанеры".  Чужой,
искусственный свет. Свет, принесенный сюда чужими. Свет чужестранцев.  Сколь
печальна эта чернота, эта слепая  чернота  неба!  Кроме  чужого  света,  все
остальное - тьма, тьма и тьма...
     Все-таки правы были Самуэли, когда не то радостно, не то  печально,  не
то напевали, не то выкрикивали слова песни:

                      У собаки - собачья доля:
                      дни свои провести в неволе...
                      Что не так, Чон?
                      Что не так, Чон?..
                      Я скажу вам, что в нашей стране
                      наш удел - родиться пеоном...
                      Что не так, Чон?
                      Что не так, Чон?..
                      Иностранец на нашей земле
                      выступает всегда патроном...
                      Что не так, Чон?
                      Что не так, Чон?..

     Он вернулся к себе  в  комнату  и,  растянувшись  на  постели  рядом  с
гитарой,  невольно  повторял:  "...родиться  пеоном...  родиться   пеоном...
родиться пеоном..."
     По ступенькам  лестницы  поднимался  комендант,  и  у  капитана  Саломэ
мелькнула мысль - знает ли он?.. Знает ли он об отставке?..
     Судя по тому, как тяжело он ступал,  комендант  был  расстроен,  чем-то
подавлен...
     Должно быть, знал, что это не просто слухи и что наступает пора великих
перемен в стране...
     И уже более радостно капитан Саломэ повторил:
     - В нашей стране наш удел - НЕ пеоном родиться... НЕ пеоном родиться.
     Вовсю зевает Важный Зевун, зевает,  сплевывает,  откашливается,  тяжело
ступают по скрипучим доскам его сапоги...
     Всю свою жизнь провел комендант на военной службе - и кем же он был...
     Пеоном? - Нет! Хозяином? - Нет! Патроном? - Нет!
     И все же он поднимался по лестнице так, будто был хозяином вселенной  в
форме полковника, а ведь был ничто...  ни  хозяин,  ни  пеон,  ни  патрон...
просто десятник!.. Шаги  коменданта  затихли,  он  прошел  в  свой  кабинет.
Послышался  щелчок  выключателя.  Включил  свет  в  этом  великом  молчании,
прерываемом лишь кашлем, хриплыми вздохами да зевками.
     Не слишком много времени шеф оставался в кабинете. Слышно было, как  он
выключил свет и прошел в свою квартиру.  Слушая,  как  удаляются  его  шаги,
капитан Саломэ вспомнил высказывания коменданта, этого старого  полуночника,
жизнь которого ограничивалась казармой.
     - Я уже выплатил свое, - повторял он всякий  раз,  когда  у  него  было
хорошее настроение, - а теперь вы, молодежь, должны платить!  Кто-то  всегда
должен платить. Я восполнил дебет, выдержав на своей шкуре все, и мной  были
довольны, и я был доволен.  Общество  требует,  чтобы  мы  выплачивали  свои
долги, а наш долг - в подчинении старшему, в выполнении солдатского долга. Я
уплатил сполна, - об этом свидетельствуют упоминания  в  приказах,  награды,
повышения...
     Хотя и не было тут коменданта, но его высказывания навязчиво  всплывали
в памяти капитана, растянувшегося на постели.
     И он чувствовал,  как  в  этом  ночном  зное,  в  этом  пространстве  -
молчаливом и  черном  -  уже  нечем  было  заполнить  пустоту:  недостаточно
почестей, удовольствий, благодарностей, медалей, повышений