- Please one moment... {Одну минуту, пожалуйста... (англ.).}  -  сказал
Боби негру, который подхватил малыша на  руки  и  вышел  туда,  где  хлестал
ливень, сверкали молнии и грохотал гром.
     В клубе "Христианских братьев" пропагандистки "Благостной  вести"  -  в
своей небесного цвета  униформе  напоминавшие  сизых  голубей,  -  пережидая
дождь, жевали резинку или курили сигареты; после дождя они снова должны были
идти распространять библейские тексты.
     Боби ворвался, как мокрая  борзая,  оставляя  на  щелястом  полу  следы
грязных башмаков, с пиджака и брюк лились струйки воды.
     Задыхаясь, словно утопающий в водах бурной реки, он начал дико орать.
     Сизые голубки встрепенулись. Боби показался им  пророком,  явившимся  с
неба в образе незнакомого юноши.
     Они пошептались, затем одна из них, самая молоденькая, отважилась пойти
вместе с Боби, прикрывшись дождевиком и огромным зонтом - собственностью па-
стора,  который  воспользовался  тем,  что  из-за  грозы  рабочие  не  могли
работать, и просвещал их насчет вечной жизни.
     Пастор спросил, с кем это ушла мисс Черри -  ее  едва  видно  было  под
зонтиком. Услышав, что ее спутник -  Мейкер  Томпсон-младший,  ужасный  внук
ужасного деда, пастор воскликнул:
     - Greatly honored, to be sure!.. {Очень польщен, очень!.. (англ.).}
     Мать малыша уже вернулась домой и  беседовала  с  негром.  У  нее  были
огромные  глаза  и  туго  заплетенные  косички:  на  огромном  животе   юбка
вздернулась спереди, а сзади свисала, как утиный  хвост;  блузку  оттягивали
всевозможные четки, крестики и освященные медальончики. Ребенка она  держала
на руках.
     Боби вошел в лачугу, рассказывая на ходу  мисс  Черри,  как  он  увидел
этого ребенка, - одного, покинутого, ползавшего по земле. Мать, не  понимая,
что  говорит  по-английски  этот  юный  наглец,  но  предположив,  что   он,
по-видимому, обвиняет ее в чем-то и, очевидно, потребует какой-нибудь штраф,
стала объяснять, что ей не с кем оставить ребенка, а она должна носить  обед
мужу, работающему на плантациях.
     После тропического ливня поля впитывали последние лучи солнца -  косые,
скользящие  лучи  закатного  солнца.  Когда  солнце  заходит  в  горах,   не
испытываешь ощущения, что оно исчезает навсегда. А на побережье кажется, что
оно тонет в океане и уже никогда не поднимется больше, что сегодня  был  его
последний день, что покидает оно землю навечно.
     Отец малыша - мать укачивала сынишку - вошел,  пошатываясь,  пьяный  от
усталости. Он наотрез отказался отвечать на вопросы Боби и стал  говорить  с
мисс Черри.
     Вдруг, круто повернувшись к Боби, он закричал:
     - А в конце концов, какого дьявола вам здесь нужно, сопляк,  какое  вам
дело до того, как мы живем? Это я вам говорю, хоть вы ни черта не  понимаете
и умеете только болтать по-английски с этой сукой гринго, что пришла с вами.
Единственное, о чем я вас прошу, - не делайте нам подачек.  Лучше  сдохнуть,
чем получать ваши подачки. Работать здесь, в таких условиях...
     - Shut up!.. {Заткнитесь!.. (англ.).} - завопил Боби.
     Негр встал между ними и взял Боби под руку.
     - Пошли, - сказал он ему, - каток ждать!..
     - Уже темно, - пожаловался Боби, его все еще трясло от ярости.
     - Мне нет важность!..
     И каток, испещренный звездами, покатился  по  теням,  подминая  их  под
себя, утрамбовывая и размельчая, - негр, сидевший  рядом  с  ужасным  внуком
ужасного деда, словно намеревался выровнять саму ночь,  звездную  и  все  же
темную...

XXII

     - Привет, Пьедрасанта - мошка высшего ранга!
     - Что делать, дружище, нет клиентов - вот и остаются  одни  мошки...  -
отвечал дон Ихинио;  он  было  опустился  на  колени  позади  стойки  своего
заведения "Золотой шар" - тут у  него  и  магазинчик,  и  продажа  в  розлив
спиртного и пива. Он искал бутылку  с  уксусом,  вернее,  пробку  от  пустой
бутылки из-под уксуса. Однако, подняв голову и увидев вошедшего,  он  тотчас
же встал, правда, из-за ревматизма не столь поспешно, как ему  хотелось  бы,
всплеснул руками и воскликнул:
     - Вот уж не думал, что сам сеньор комендант полиции окажет честь  моему
дому! Он же не посещает бедняков!
     - Хорош бедняк - румянец во всю щеку...
     - Румянец! Румян, как боров,  сеньор  комендант,  как  боров,  которого
откармливают на убой. Что за жизнь! Дела в заведении идут из рук вон  плохо,
видите сами. Открываю, закрываю, а продавать некому. Скверно! Все  просят  в
кредит, и я ничего не могу с ними поделать, приходят и не платят. Уж сколько
домов я приобрел бы, если бы  выжал  все  эти  долги!  Надеюсь,  вы  выпьете
чего-нибудь... У меня есть все - от шоколада до настойки санчомо...
     Комендант, прикрыв рукой рот, зевнул -  зевнул  с  таким  шумом,  будто
поезд  вышел  из  туннеля  зевка,  -  взглядом  обвел  полки,   заставленные
бутылками.
     - Вин, как вы видите, полным-полно... а продается только гуаро, гуаро и
опять гуаро...
     - А чего вы хотите, мой друг? Что им еще делать после работы,  да  если
люди работают, как скоты, день-деньской? Только выпить...
     - Ай, комендант, но вы не представляете себе, как они пьют!  Лишь  тот,
кто видит их здесь каждый день, знает, сколько они пьют. Пьют  от  отчаяния.
От полного отчаяния. Ни искры радости, ни удовольствия...
     - Чтобы убить самого себя...
     - Именно, и в конце концов, как ни жаль, становятся пьянчугами.
     - Тоба!.. Тоба!..
     - Опять притащился этот несчастный учитель! Две недели пьет  напропалую
и все время твердит: Тоба!.. Тоба!..  Виктореана,  должно  быть,  увела  его
собутыльника; заливал он тут с одним... у нее  живет...  некий  Раскон!  Что
закажете, комендант, что вам нравится?
     -  Ничего,  Пьедрасанта.  Выпью,  пожалуй,  пивка,  похолоднее.   Плачу
наличными.
     - Оставьте счет! Неужто я буду брать за пиво у представителя власти!
     - Нет, сеньор, я здесь не как представитель власти - не  путайте  божий
дар с яичницей, - а как частное лицо.
     Комендант полиции встал у стойки,  ближе  к  двери  -  здесь,  на  этих
оцинкованных полутора метрах, Пьедрасанта предлагал клиентам любое  спиртное
или пиво.
     - Мне нравится с пеной, - сказал комендант,  высоко  подняв  бутылку  и
направляя струю жидкости в бокал, - и с крупной солью...
     - Как угодно, пожалуйста, соль... А я выпью с вами бренди.
     - Вы что-то скисли...
     - Вчера вечером зашли сюда кое-кто  из  друзей,  рассказали...  они  из
"Тропикаль платанеры"... кажется, что...  не  знаю,  уже  сообщали  вам  или
нет... дела на Северном побережье идут из рук вон плохо, никак не могут  там
договориться, ни по-хорошему, ни по-плохому, и у нас здесь, комендант, здесь
тоже затевается что-то...
     - Что?
     - Не знаю...
     - Бутылочка пуста, давайте-ка откроем другую...
     - Не другую, а другие, сказал бы я. Ведь у вас, комендант, не  на  одну
места хватит...
     - Прямо-таки арена для боя  быков,  слава  господу  богу...  -  пошутил
комендант,   погладив   круглый   живот,   обтянутый   топорщившимся,    как
накрахмаленная юбка, широким мундиром;  на  руке  кроваво  сверкнул  большой
перстень с гранатом. - Затевается что-то... - повторил он слова Пьедрасанты,
задумчиво вращая бокал с пивом на оцинкованной стойке.
     Пьедрасанта принес на тарелке ломтики сыра  и  оливки,  по-прежнему  не
упуская из поля зрения пьянчужку, который сначала взывал к  Тобе,  а  теперь
задремал за столиком, усеянным мошками.
     - Здесь всегда можно узнать много новостей, вам;  следовало  бы  почаще
сюда заглядывать. Однако сегодняшняя новость - самая сенсационная.  Все  эти
дни здесь ждали приезда сенатора, но внезапно появилось какое-то  начальство
из  Компании,  говорят,  он  словно  с  цепи  сорвался,   чуть   не   уволил
управляющего, а вместе с ним нескольких чиновников. Кто его  знает,  как  из
всего этого выпутается управляющий.
     - Какая-нибудь растрата?
     - Какая там растрата! У них растраты не в  счет,  миллионами  ворочают.
Игра...
     - Как игра? Игра запрещена законом!
     - Нет, комендант, речь идет не об этом... речь  идет  об  игре  в  мяч,
которая  называется  "бассбали",  от  нее  сейчас   все   голову   потеряли.
Управляющий - как будто не понимает, что земля уже горит у него под  ногами,
-  распорядился  сформировать  команду  из  служащих  Компании,   разровнять
площадку, что рядом  с  полем,  и  не  знаю,  что  там  еще...  А  горит-то,
действительно горит. Читали листовку?..  Вчера  вечером  мне  подсунули  под
дверь...
     Комендант развернул  сложенную  вчетверо  бумажку  и  замолчал,  увидев
огромные, кричащие буквы:

ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА...

     Где-то в мозгу пронеслась  фраза:  "Происшествий  нет,  мой  майор",  -
ежедневный рапорт, которым усыпляли его подчиненные.
     - Никто  ничего  точно  не  знает,  но  то,  что  об  этом  заговорили,
что-нибудь да значит. Еще пивка?
     - Подбросьте... маиса индюшке!
     - А себе я добавлю еще бренди... -  И  Пьедрасанта,  разливая  напитки,
продолжал  свою   мысль:   -   Все   это,   конечно,   заставляет   серьезно
призадуматься...
     - В следующий раз налейте мне темного пива, светлое надоело...
     - Вот оно что, коменданту нравится смена  ощущений,  и  это  совершенно
правильно, в разнообразии есть особое удовольствие, будь то  пиво,  будь  то
бабешки.
     - Насчет бабешек - не скажу, свеч не хватит для всей процессии,  а  вот
пиво пью для того, чтобы не тянуло на бренди, это моя другая слабость...
     - Кому что нравится...
     - А этот листок распространялся в поселке?
     - В поселке, на плантациях, повсюду, и кажется, здешние...
     - Кто именно? Давайте уточним. Кто это "здешние"?
     - Здешние рабочие хотят  объединиться  с  рабочими  другого  побережья,
чтобы забастовка стала всеобщей. Так говорится в листке.
     - Расстрелять нескольких - и сразу будет порядок...
     - Да, так до сих пор думали, но вот в Бананере... не знаю, читали ли вы
в газетах... кое-кого посадили, а положение  не  изменилось,  пожалуй,  даже
ухудшилось. Надо видеть их - это люди, готовые умереть.
     - Гм, дело  серьезное,  а  здесь  главарями  выступают,  вероятно,  эти
Лусеро...
     - Напротив. Они  будут  первыми  жертвами.  Их  считают  предателями  и
изменниками, говорят, что  теперь,  когда  они  стали  богачами,  они  хотят
примирить все противоречия - потихоньку,  постепенно,  без  насилия,  а  для
агитаторов это значит играть на руку Компании.
     - Ладно, Пьедрасанта, сколько с меня?..
     - Подсчитать я подсчитаю, но выпейте еще чего-нибудь, тем более что  вы
так редко заходите. Разрешите угостить вас на прощание.
     - Как говорят ребята, раз вы настаиваете...
     Последние слова сопровождались столь большим и громким зевком,  что  их
едва можно было расслышать - огромная  пасть  распахнулась  так,  что  стали
видны все зубы и даже гортань.
     - Сейчас дам сдачи. Ваша пятидолларовая, а с вас... Вот получите,  счет
дружбе не помеха, комендант.
     - Бренди, налей-ка мне бренди...
     - Двойного?
     - Меня этим не напугаешь...
     - От пива толстеешь, лучше глоток покрепче...
     - Но в такую жару, дружище, в наших краях глоток чего-нибудь покрепче -
все равно что глоток адского зелья.
     Учитель, рухнувший на скамью, спал лицом к солнцу, по его щекам,  носу,
губам, лбу ползали мухи, руки бессильно повисли, волосы растрепаны, брюки не
застегнуты, туфли не  зашнурованы,  носки  спустились.  Когда  на  лицо  ему
садился слепень, он вяло взмахивал рукой, налитой свинцом, мотал  головой  и
бормотал:
     - Тоба...
     - Засажу этого типа в камеру на несколько дней, сразу бросит пить...
     - Это было бы превосходно, комендант, ведь он совсем сопьется. Не ест и
не спит - день и ночь бродит, и все с одной и той же песней: "Тоба, Тоба"...
     Вошел Хуамбо и тут же направился к  скамье,  на  которой  бросил  якорь
учитель.
     - Хувентино... Хувентино...  -  Мулат  потряс  его  за  плечо,  пытаясь
разбудить.
     - Тоба... - едва слышно выдохнул пьяный.
     - Я пришел за тобой, Хувентино... Хуамбо уведет тебя... Мать  -  там...
Мать вылечит тебя... Окончательно вылечит... Хувентино,.. Хувентино...
     Он оторвал учителя от скамьи и чуть не волоком,  с  помощью  одного  из
грузчиков, потащил его.
     - Мать вылечит его от пьянки, у нее есть гнилая  тина.  Даст  ему  этой
тины, и он навсегда избавится от порока. Мать знает. Теперь  она  как  тень,
тень женщины на земле или под землей, не весит ничего, парит в воздухе,  над
цветами, в лучах света. Дети-корни ушли, отец  ушел,  погребен  здесь.  Мать
одинока...
     Он потащил учителя через площадь.
     - Тоба!.. Тоба!..
     На площади раздается детский плач: сегодня крестины. Плач  несется  над
церковной папертью - когда никого на ней нет, она выглядит печально: паперти
сооружают для того, чтобы проходило по ним множество людей, от князей церкви
до душ неприкаянных, ступали по ним и золотые сандалии, и  босые  израненные
ноги. А сейчас через эту паперть проходила вереница матерей с новорожденными
на руках; младенцы пахли  материнским  молоком,  свежевыглаженным  бельем  и
нежностью невысказанных слов, слов, напетых колыбельной на ухо.
     - Священник, должно  быть,  вышел,  -  заметил  Пьедрасанта,  -  сейчас
начнутся крестины.
     - Как, кстати, зовут этого священника?
     - Феррусихфридо Феху...
     - И откуда он с таким имечком появился!..
     - Из Комитана-де-лас-Флорес, он мексиканец...
     - Мексиканец?.. Чудеснейшая рекомендация, а тем более в канун  всеобщей
забастовки!
     - Сеньор комендант, прежде чем вы уйдете, я хотел бы попросить  вас  об
одном одолжении. В ближайшее воскресенье  мне  хотелось  бы  устроить  здесь
танцы. Так дайте, пожалуйста, указание патрулю -  не  знаю,  кто  там  будет
дежурить, - чтобы они не спрашивали  у  меня  разрешения  муниципалитета.  С
алькальдом мы на ножах, и он не даст разрешения даже за  плату.  Конечно,  я
мог бы обойтись и без разрешения, пусть танцуют, но так все же спокойнее...
     - До воскресенья время еще есть, посмотрим... - сказал комендант и  так
широко зевнул, что казалось, будто он говорит в  воронку.  -  Ну,  ладно,  я
пойду... Если вам не нужен этот листок, я возьму его  с  собой...  "Всеобщая
забастовка"...
     - Возьмите, комендант, вам он пригодится.
     Представитель власти простился с Пьедрасантой и  направился  по  улице,
стараясь держаться теневой стороны, - хотя бы черточка тени, тоненькая,  как
ресница, - он кивал направо и налево: немногочисленные прохожие - знакомые и
незнакомые - спешили снять перед начальством шляпы.
     "Не поплачешь - не пососешь", - заметил про себя Пьедрасанта,  услышав,
как плачут младенцы в церкви. Довольный тем, что удалось  ввернуть  словечко
насчет разрешения, - а танцы всегда приносят  выгоду  торговле,  -  лавочник
заглянул  в  парикмахерскую,  где  уже  собрались  завсегдатаи,  намереваясь
сыграть в картишки.
     Не успел он переступить порог, как сразу же кто-то обратился к нему:
     - Видал, Пьедра, как Зевун отдавал честь направо и налево?..
     - Нет, не видел...
     - Значит, ты ослеп, сам же с низкими поклонами провожал его  до  двери,
да еще вслед ему смотрел...
     В  парикмахерской  "Равноденствие"  компания  собралась  не  в   полном
составе. Цирюльника схватил приступ малярии как раз в  тот  час,  когда  они
обычно собирались, и приятели могли увидеть лишь его  отражение  в  зеркале.
Хозяин парикмахерской был прикован к креслу, стоявшему на  волосяном  ковре,
по  которому  было  страшно  пройти  из-за  блох,  гнид  и  прочих   существ
"волосяного  совладения",  как  говаривал  судья,  заходивший  сюда  править
бритву.
     И  о  судье  тут  судачили  -  они  продолжали  бы  его  обстригать   и
обрабатывать, стрекоча, как машинка для стрижки  волос,  которая  скорее  не
стригла, а выдергивала волосы с затылка клиента, если  бы  внезапно  не  был
подан сигнал тревоги и не появился бы Пьедрасанта. Деликатность - не признак
недоверия. Пьедра был закадычным дружком законника, и как-то однажды,  когда
того в его присутствии кто-то назвал стариком,  лавочник  пришел  в  ярость.
Теперь же судью  иначе,  как  Поплавком,  не  называли  -  за  пустопорожнее
краснобайство, за умение скользить по поверхности и за то,  что  он  опускал
свои нижние конечности на пол с таким грохотом, будто в туфлях были не ноги,
а свинцовые грузила. Поплавок и Павлин. Трудно было сказать, чего в нем было
больше - глупости или тщеславия. Он все и  всегда  знал,  вот  и  сейчас,  в
парикмахерской, когда его стали расспрашивать о всеобщей  забастовке,  судья
сразу же пустился в рассуждения, что термин  "забастовка"  не  имеет  ничего
общего с глаголом "забавляться", как, по его убеждению,  могли  предполагать
некоторые коллеги, поскольку-де "оба слова начинались одинаково".  Затем  он
закатил целую речь:
     - Листовки и всеобщая забастовка в  стране  неграмотных?..  Не  смешите
меня, лучше послушайте, что я вам расскажу!  Один  работавший  по  расчистке
парень  и  носильщик  стояли,  держа  в  руках  по  листовке,  и,  казалось,
внимательно ее читали, но кто-то  шел  мимо  и  обратил  внимание,  что  они
пытались читать перевернутый  вверх  тормашками  текст.  Когда  им  об  этом
сказали, они  возмутились:  "Какое  безобразие!  Раз  мы  бедняки,  так  нам
подсунули такие листовки, которые даже читать нельзя  правильно!.."  Но  это
еще не все, дайте-ка  рассказать...  Другой  тип  -  лакомка,  устав  водить
глазами по тексту, которого он не понимал, решил  полизать  бумагу;  нашелся
кто-то, кто сказал ему, что там стоит заголовок: "всеобщая забастовка",  так
он по этим словам водил языком до тех пор,  пока  от  листовки  не  остались
клочки... Но и это еще не все, послушайте дальше...  Три  грузчика  бананов,
темные невежды, отчаявшись оттого, что глазами они не  могли  поглотить  то,
что написано в листовке, ее запросто  съели,  разжевали  и  проглотили,  как
лепешку... Или вот еще случай... дайте-ка рассказать... Военный медик, он-то
был  грамотен,  но  читать  ему  было  лень,  вот  он  и  сунул  листовку  о
генеральной...  о  всеобщей  забастовке  под  подушку  и  сказал:  "Как  все
осточертело, еще один генерал!.."
     - Шутки шутками, а от всего этого и в самом деле  голова  заболит!..  -
заметили присутствовавшие, как только судья  вышел  и  шаги  его  стихли  на
улице; по общему мнению, словоблудие судьи было  продиктовано  самым  черным
умыслом, черным, как та краска, что  была  на  языке  неграмотного,  который
лизал листовку.
     В этот-то момент и появился Пьедрасанта - и был подан сигнал тревоги.
     - Если мастер не изгонит из своего тела малярию,  -  заявил  на  пороге
Пьедрасанта, - то прибылей вам не гарантирую... Надо будет мастеру  съездить
куда-нибудь на сезон, сменить климат, в противном случае придется  ему  лечь
на кладбище...
     Цирюльник пошевелился в кресле. От высокой  температуры  его  постоянно
клонило в сон, и все окружающее виделось  ему  в  тумане,  как  отражение  в
мутном зеркале парикмахерской. Ему даже казалось, будто амальгама выливается
из его глаз. Жар и вместе с тем странный холод, промозглый, пронизывающий.
     - Еще в старые добрые времена я  советовал  мастеру,  чтобы  он  пустил
ртути в кровь, - говорил Пьедрасанта, - это единственный  способ  избавиться
от малярии раз и навсегда; я, например, вылечился после того, как принял две
коробочки этого дьявольского средства, от которого пылаешь так, точно тебе в
кровь перцу насыпали...
     - Быть может,  у  сеньора  Ихинио  сифилис  был?..  -  вмешался  другой
собеседник, которого Пьедрасанта одарил весьма недоброжелательным взглядом.
     - Нет, его у меня не было, но врач предупреждал, что если меня еще  раз
прижмет малярия, надо принять... это самое...
     - Врач!
     - Врач из помощи на дому...
     - Значит, малярия хуже, хуже, хуже...