Обо всем  понемногу,  сеньор  судья,  -  ответил  дон  Хуанчо.  -  Мы
толковали с сеньором майором о том, как изменились времена.  В  наше  время,
говорил я, мы руководствовались идеалами, были идеалистами...
     - Если не ошибаюсь, вы и ваши братья входили в группу Лестера Мида...
     - Совершенно верно.
     - Ах, чудесное это было время, но давно кануло в небытие. Идеализм,  по
нашему мнению - а мы тоже когда-то  были  идеалистами,  -  производит  нынче
впечатление пустоты, пустоты души.
     - Простите, но сейчас, поскольку сеньор судья коснулся вопроса о стачке
грузчиков, я опять вспомнил о капитане Каркамо...
     - А что с капитаном Каркамо, сеньор майор?
     - Он ушел с заданием в комендатуру и до сих пор не вернулся.  Меня  это
беспокоит.
     Жена Пьедрасанты снова принесла поднос с рюмками.
     - Нет ничего лучше, как находиться под вашим милым покровительством, не
правда ли, моя сеньора? - обратился к ней судья и тут же спросил: - А почему
не видно вашего супруга?
     - Он  остался  присмотреть  за  магазином,  скоро  придет...  С  вашего
разрешения, пойду предложу выпить и другим господам, должно быть, и у них  в
горле пересохло, а потом принесу вам кофе. А вот и  дон  Лино.  Значит,  вам
четыре кофе.
     Дон Лино, поздоровавшись с женой Пьедрасанты  и  взяв  рюмку  комитеко,
присоединился к компании.
     - Вовремя прибыли, дон Лино! - Судья дружески хлопнул его по  спине.  -
Здесь говорят  об  идеалах,  а  вы  -  известный  романтик  да  и,  пожалуй,
единственный из всей вашей семьи...
     - Об идеалах?.. И это на траурной церемонии!.. Если бы мастер ожил,  он
тут же снова умер бы, на сей раз добровольно: бдение, когда не  рассказывают
анекдоты, не обмениваются сплетнями, это не бдение... а тем  более  у  гроба
парикмахера... Сделайте одолжение!

     Поднялся ветер. Он несся над самой землей, раскачивая  ветви  деревьев.
Вскоре все тростинки бамбука, колыхаясь  под  порывами  ветра,  запели  свою
монотонную песню. Приходилось напрягать зрение и  слух,  чтобы  не  упустить
Каркамо, чтобы услышать его  шаги,  прежде  чем  он  появится  из  зарослей,
вынырнет из моря беспрерывно мельтешащих листочков. Кей сплюнул  в  темноту,
вернее попытался сплюнуть - во рту пересохло настолько, что слюны не было, -
и еще раз проклял  ветер.  Теперь  надежда  была  только  на  зрение.  Нужно
постараться увидеть силуэт капитана, как только он появится на  повороте,  -
шагов ведь не услышишь. И нужно перехватить его здесь, иначе  будет  поздно.
Андрес Медина отодвинул винтовку  в  сторону.  Его  раздражало,  что  пальцы
товарища барабанят по стволу. Ему казалось, что Кей не уверен в себе. Ну что
ж, можно поменяться ролями. Сейчас он  чувствовал  себя  увереннее.  Он  уже
убедил самого себя: несмотря на то, что человек, которого они  поджидали,  -
друг его детства, он должен умереть сегодня ночью. Два винтовочных  выстрела
- и Каркамо падает...
     В завывании ветра тонули все другие звуки.  Качающиеся  стволы  бамбука
надежно скрывали их - они притаились в листве и могли наблюдать за  дорогой,
держа на изготовку винтовки, укрепив их на сучьях. На дорогу  были  нацелены
не только мушки винтовок, но и зрачки людей,  расширившиеся,  прикованные  к
повороту, где с мгновения на мгновение должен был появиться Каркамо.
     - А если Зевун отменил  свой  приказ?..  -  тихо  произнес  Флориндо  -
ожидание казалось ему бесконечным, а тот, кто должен был появиться,  все  не
шел и не шел.
     - Нет, нет, он должен пройти...
     Кей начал сомневаться в том, что Каркамо появится  -  это  было  что-то
похожее на надежду, - он так хотел избежать того, что предстояло  совершить.
А Медина был уверен, что  Каркамо  пройдет  здесь  рано  или  поздно  и  они
покончат с ним. Это - казнь, повторял он про себя,  это  -  казнь,  и  сколь
длительной  ни  была  бы  ночь,  всякий  раз  наступает  рассвет,  а   казни
совершаются на рассвете.
     Флориндо опять стал барабанить пальцами по винтовке. Андрес,  напротив,
крепко сжимал в руках винтовку, глаза его  были  прикованы  к  дороге,  и  с
каждым вздохом он будто повторял: "Это же казнь... Это - казнь..."
     - Чего ты так барабанишь по винтовке, уж не со страху ли?
     Послышался смешок, затем Флориндо тихо сказал:
     - У меня потеют руки,  винтовка  прямо-таки  приклеивается  к  пальцам,
потеют руки от жары, а не от  страха...  Страха  я  не  испытывал  даже  под
Верденом... Вот увидишь,  как  подскочит  твой  капитанчик,  точно  крыса  в
мундире...
     Больше  он  ничего  не  сказал.  Даже  дыхание  стало  тише.  Глаза   и
винтовки... Глаза и винтовки...
     На дороге появились  солдаты,  шедшие  строем.  Рядом  с  колонной  шли
Каркамо и Саломэ.  Один  нес  документы,  другой  возвращался  после  обхода
плантаций и смены караула в "Семирамиде".
     Кей склонил голову, руки опустились под тяжестью винтовки.  Что  это  у
него во рту? Знойный воздух побережья, отдающий слабительным? Не думая ни  о
чем, он закрыл глаза. Не видеть, не видеть, как удаляются бумаги, в  которых
указаны имена его товарищей - связных...
     Андрес с покорностью солдата, получившего приказ приставить винтовку  к
ноге, ввиду того что приговоренный к  расстрелу  помилован,  потер  приклад.
"Высушивать пот винтовками" - так сказал тот оратор в Пуэрто-Барриос,  когда
забастовщики из лагеря Т-23 вели бой на набережной с  регулярными  войсками,
когда акулы подстерегали их в прибрежных водах.
     Проклиная все и вся, Флориндо  перешел  с  испанского  на  французский.
Медина, правда, ничего не понимал, но все равно его раздражала эта гортанная
речь, сопровождаемая  бурной  жестикуляцией  и  гримасами.  Желая  успокоить
товарища, он сказал:
     -   Будем   надеяться,   что   мастер   успел   перед   смертью   сжечь
компрометирующие бумаги.
     - Merde!.. Merde!.. {Черт побери!..  Черт  побери!..  (фр.).}  Если  бы
вместо этих несчастных пукалок был бы пулемет, - от  нас  ни  один  не  ушел
бы!.. Сейчас, как в капле воды, отразилось все наше движение... Без  оружия,
без насилия, тогда как противник вооружен до зубов... Нет, это  не  война!..
Всем уже ясно, что это не война!.. Ничего похожего на войну... Но это  хуже,
чем война, потому, что они не берут в плен,  против  пленных  они  применяют
закон  о  попытке  к  бегству...  Саботаж?..  Очень   хорошо.   Единственное
действенное средство - занести на их  плантации  заразу,  скажем,  панамскую
болезнь, чтобы  погибли  все  растения.  Но  экономисты  заявляют,  что  это
нецелесообразно, что это означало бы нанести смертельный удар  по  экономике
государства. А что за  важность  -  экономика  государства,  коль  скоро  не
существует самого государства...
     Патруль остановился возле  комендатуры,  и  капрал  Ранкун  попросил  у
караульных разрешения пройти. Он вернулся с разрешением, и отряд  направился
к дверям казармы.
     - Я развлекался с нею... - сказал Саломэ, когда он встретил  Каркамо  в
бамбуковой роще.
     - Вероятно, она напугалась, увидев меня, капитан?
     - По правде говоря, испугался я... Я же был с ней...
     - А я почти засыпал на ходу... - заметил Каркамо. - Во  всяком  случае,
как я уже говорил, вам, коллега, это  опасно  в  силу  двух  причин:  узнает
начальник - накажет,  да  что  накажет  -  чего  доброго,  под  суд  отдаст.
Вспомните, конституционные гарантии отменены, а для Зевуна это означает, что
де-факто  существует  военное  положение.  А  если   бы   об   этом   узнали
забастовщики,   уж   они-то   воспользовались   бы   случаем   и,   ей-богу,
расколошматили  бы  патруль,   который,   воспользовавшись   тем,   что   вы
развлекались с ней, тоже предпочел отдохнуть...
     - Ну, капрал Ранкун заслуживает полного доверия, и...
     - В нашем деле, как утверждает Зевун, нет такого подчиненного,  который
заслуживал бы доверия, а тем более  абсолютного.  И  ни  один  начальник  не
должен доверять своим подчиненным.
     - Да, по правде говоря,  когда  я  внезапно  очнулся,  сердце  чуть  не
выскочило из груди. Во сне я видел, я воочию видел, как  много  рук  толкали
какого-то офицера на поле, покрытое крестами. Когда я прибыл с моим  отрядом
и разорвал паутину рук, опутавшую  офицера,  как  мошку,  -  это  были  руки
наступавшей толпы, руки-пауки, огромные пауки...
     - Кошмар...
     - Да, кошмар. И офицер, которого оттесняли  на  поле  с  крестами,  так
походил на вас... капитан Каркамо...
     - Ах, черт возьми, значит, я выходил танцевать!
     - Вот именно, поэтому вы не представляете себе, как я  удивился,  когда
вас встретил...
     - Оставьте сказки...  Вас  беспокоит,  что  вы  придете  очень  поздно!
Бедняжка! Хорошо вам наслаждаться на  мягком  матрасе,  а  каково  солдатам,
сраженным усталостью и непогодой, спать под дождем...
     Саломэ смолчал. Каркамо, как и он, был в чине капитана. Однако  у  него
больше выслуга лет, и Каркамо имел право делать замечания. И кроме того, это
была своего рода компенсация за то, что он спас ему жизнь, правда, только во
сне, однако все же спас. И все-таки было неприятно, что  тот  застал  его  с
женщиной, даже пригрозил ему... Эх, вечно эти истории с женщинами!..
     Вошли они в комендатуру, и каждый отправился к себе. Саломэ  -  в  свою
палатку, где на постели его ждала гитара с бело-голубым бантом,  кокетливая,
как женщина. А Каркамо прошел в кабинет коменданта. Он зажег  свет,  выложил
на письменный стол бумаги, собранные в доме парикмахера,  и...  окаменел  от
изумления. На одном из конвертов он прочел: Роса Гавидиа...
     Быстрым движением он схватил пакет, как будто лампочка  над  письменным
столом могла сжечь пакет, быстро проглядел листки,  находившиеся  в  пакете.
Что делать? Оставить его здесь? Сохранить  у  себя?  Пакет  уже  был  в  его
кармане... Лихорадочно он искал среди документов, нет  ли  еще  пакетов  или
бумаг с тем же именем: Роса Гавидиа...
     Поспешно собрал все. Бумаги прилипали к пальцам,  к  потным  рукам.  Не
только зной - было еще около трех часов ночи - давал себя знать, от волнения
Каркамо обливался холодным потом.
     Бумаги с именем Росы Гавидиа были тщательно спрятаны, когда он вернулся
на траурную церемонию и, вытянувшись перед комендантом, доложил:
     - Приказ выполнен, мой майор!
     - Останьтесь здесь, капитан, мы скоро пойдем.
     Не теряя из виду своего начальника, Каркамо отправился на поиски -  ему
хотелось выпить и найти Андрея Медину. Ему так нужен  был  сейчас  Андрей  -
друг детства, бунтарь, человек со странными и смелыми  идеями,  которому  он
мог бы рассказать обо всем, как мужчина мужчине. Но не нашел его,  и  ничего
иного не  оставалось,  как  сжечь  в  глотке  спиртного  имя  Росы  Гавидиа.
Улетучилось оно как дым, табачный дым.

XXVII

     От еле сдерживаемого хохота  глаза  чуть  не  вылезали  из  орбит.  Они
смеялись  больше  глазами,  чем  губами,  -  впрочем,   губы   тоже   широко
растягивались под  наскоро  подстриженными  усами,  сверкающие  зубы  словно
откусывали кусочки бурлящей радости  -  так  праздновали  они  свой  триумф,
собравшись на Песке Старателя, или Песках Старателей, это место  именовалось
то в единственном, то во множественном числе, хотя какое это имело значение!
     - Дай мне тебя обнять, братишка!
     - Ха, ведь ты не лиана, это от объятий лианы дерево сохнет!
     Объятия следовали за объятиями, рукопожатия за рукопожатиями - радость,
радость победы.
     Однако мало одних объятий. Конечно, надо бы и выпить. Несколько бутылок
пива, потом добрый стаканчик рома, а на закуску  -  бутерброд  с  сардинами,
маисовые лепешки с сыром, ломтики жареного  банана,  плоды  хокоте,  гуаябо,
нанес. Праздник! Надо понять - настоящий праздник!
     - А вон тот умеет играть на окарине!
     -  Дай-ка  ему,  дружище,  пусть  сыграет!  Послушаем  музыку,   хватит
болтовни!
     Окарина, скрипка, гитаррилья, бандурриа  и  гитара  появились  в  руках
братьев Самуэлей.
     - Ну и натворили вы, право!
     - Натворили не натворили, а сотворили и растворились!
     Трое Самуэлей - Самуэлон, Самуэль и Самуэлито - вступили в разговор, не
расставаясь со своими инструментами.
     - Удачно получилось, лучше не  придумаешь,  -  сказал  Самуэлон,  -  на
редкость удачно! Повезло нам, непогода помогла. Вовремя ливень  хлынул.  Как
поливало-то,  чистое  наводнение!  Видать,  старший  десятник  в  моряки  не
годится...
     - Может, у него геморрой...
     - Что-то чесался, это точно...
     - Из-под плаща  даже  палец  боялся  высунуть,  -  вмешался  третий  из
Самуэлей. - Плащ как смирительная рубаха, ей-богу!..  Ни  дать  ни  взять  -
китолов...
     - Отныне и впредь... - произнес важным тоном Самуэлон  и  засмеялся,  -
отныне и впредь,  когда  на  плантациях  начнет  бушевать  ливень,  Компании
следует вытаскивать морячков из своих подводных лодок, в  ливень  здесь  все
становятся подводниками.
     - Мы и под водой будем сражаться с Компанией. Вспомните  того,  седого,
как он им рубанул, когда они  попытались  вместо  нас  поставить  несчастных
безработных...
     - А тот, который все время икал... Куда девался тот мулат?
     - Нет у меня к нему доверия...
     - Ясно.
     - Вначале он появился с каким-то долговязым гринго...
     - Да ведь это президент Компании!
     - Да,  он  появился  с  ним,  когда  еще  делилось  наследство  Мида  -
неразбериха эта с миллионами, -  а  сейчас  вернулся  якобы  позаботиться  о
матери, она очень, дескать, стара. Я считаю, что это предлог...
     - Лучше расскажи нам о другой картине, пока мы не загрустили.
     - Да уж картина, чем не кинофильм? Приезжают  сюда  всякие  из  великой
страны Севера, а здешние  разевают  рот.  Разевают  рот  перед  Соединенными
Штатами,  совсем  как  рыбешки,  пока  их  акула  не   проглотит.   Да   еще
сентиментальные слюни разводят. Вроде  этого  сумасшедшего  мулата,  который
оплакивает своего погребенного отца и приехал... навестить старуху...
     - Хватит! Может, пропустишь глоточек?
     - Чем больше пьешь, тем больше чувствуешь себя человеком. Правда  ведь,
Самуэлито? Ну и молчалив этот Самуэлито! Ударь-ка лучше по струнам гитары да
спой...

                        Там идут, там идут, там идут
                        те, кто умрут, -
                        без любви, без любви, без любви
                        люди нигде не живут...

     - А я знаю этого седого, который призывал новеньких не работать.  Он  с
побережья, только с другого... Из Тенедорес или из Лос-Аматес, где-то я  его
встречал, не помню только точно где - в Лос-Аматес или в Тенедорес...
     - Тогда он не новичок в этих делах.
     - Новичок не новичок, а по-новому все оборачивается.
     Шумливый вечерний  ветер  раскачивает  листья,  застывшие  в  молчании,
откликается на далекие отзвуки - гул  морского  прибоя,  эхо  камнедробилок,
мычание животных на бойне, понявших, что  пришел  их  час,  лай  собак  близ
домов, хлопанье крыльев белогрудых пеликанов, упругий и звучный свист полета
серых цапель, пронзающих воздух, насыщенный влагой.
     - Если соберемся вместе, нас будет...
     Голос говорившего заглушили сильные аккорды гитар, которые, как изящные
кобылицы, заливистым  ржаньем  отозвались  на  удары  пальцев,  пришпоривших
крепче-крепче, чтобы те не упирались и дали бы волю звуку, - и как жаль, что
нет тут женщин, с которыми можно было бы потанцевать, состязаясь в  скорости
с гитаристами.
     Вихрь  пыли  поднял  парень  с  лицом   цвета   апельсинового   дерева,
пустившийся плясать в одиночку. Кто-то в  такт  ему  захлопал  в  ладоши.  У
остальных - они ели и  пили  -  руки  были  заняты,  бедные  руки  грузчиков
бананов, грубые, натруженные.
     Как только музыканты кончили играть сон, раздались аплодисменты и крики
- те, кто уже успел изрядно выпить, бросились к Самуэлям  с  такими  бурными
объятиями, что музыкантам еле удалось спасти свои инструменты.
     - Если соберемся вместе, нас вполне хватит... - продолжал твердить  тот
же голос - у этого человека что на уме, то и на языке, - и  не  потому,  что
нас много, а потому, что  нас  сплотила  единая  воля,  вот  как,  например,
сегодня. Сеньору Лино Лусеро...
     - Не говори лучше об этом богаче и предателе, об  этом  изменнике!  Ему
были оставлены миллионы,  чтобы  он  позаботился  о  рабочих,  чтобы  создал
кооперативы. Только для этого ему оставили деньги - он должен  был  бороться
против Компании, а что он сделал? Он и его братья, что они сделали?
     - Я хотел передать вам, что сказал ему Рито Перрах - великий колдун. Он
сказал: мы выиграем,  отказавшись  грузить  бананы,  если  не  заплатят  нам
больше.
     - Послушайте...
     - Потому что мы все вместе - масса...
     - Вместе, но не вразброд! Послушай-ка... да, он,  похоже,  не  спиртное
пил, а штопоров наглотался. Взгляните, как глаза пялит.
     - Дайте сказать...
     - Лусеро передавал, что колдун как-то спросил его: "Видишь, что там?" -
"Да,  -  ответил  ему  дон  Лино,  -   вижу   море".   -   "Большое,   очень
большое?"спросил его колдун. "Да, больше, чем большое, огромнейшее,  и  даже
больше, чем огромнейшее... Великое, как господь бог". - "В  том-то  и  дело,
тебе оно кажется великим, как сам господь бог, а ведь оно состоит из капелек
росы... Капелек,  которые  ты  даже  не  различишь,  каждая  из  них  меньше
булавочной головки, крошечная, как острие иглы, но эти  капельки  становятся
грозной силой, когда сливаются со своими сестрами и  образуют  реки,  озера,
моря..."
     - И даже этот урок его ничему не научил. Ну,  ничего,  это  дорого  ему
обойдется!  Недавно  пришли  к  нему  попросить,  чтобы  он   помог   семьям
забастовщиков в Бананере, а он отказался. Заявил, что денег не даст,  потому
что забастовщики - это люди, которые  сражаются  ради  желудка,  а  не  ради
идеалов...
     Небо, чешуйчатое от серебристых и золотистых облачков, уходило  куда-то
за горизонт, за бесконечные ряды пальм, подвергавшихся  постоянному  натиску
ветра и ударам  ураганов.  Гибкие  и  стройные  пальмы  гордо  противостояли
штормам, и ветер свирепо гудел в высоких кронах; в  бурю,  под  ливнем,  они
походили на искрометные электроды, что источают золотые молнии и эхо  грома.
Но в тот вечер с Песков Старателей они казались созданными из тонких нитей.
     - Мало собраться воедино, как эти бесчисленные капли, образующие  море,
- этого мало, надо уметь сопротивляться, как эти пальмы, которые кажутся от-
сюда такими тоненькими и хрупкими, а ведь они выдерживают  бурю  лучше,  чем
гигантские деревья.
     - Кто из вас знает, где живет тот великан, который  отказался  работать
сам и призвал бросить работу других? Здесь ли он? Хорошо бы  найти  его,  и,
прежде чем мы снова возьмемся за гитары, надо бы поговорить с ним.  Если  уж
начинать забастовку, то нужно привлечь побольше людей. Мы  скажем  ему,  что
празднуем прибавку к жалованью, ведь он тоже имеет право на  праздник  -  он
нам помог: отказался сам работать и призвал других не  грузить  бананы.  Как
вам кажется, ребята?..
     Все согласились с ним и отправились на поиски незнакомца.
     -  Для  доброго  ли  дела  меня  позвали  и   почему   привели   словно
арестованного? - спросил великан, опустившись на песок вместе с  остальными.
- О, да у вас здесь праздник? Ну что ж, хорошо,  раз  вы  меня  приглашаете!
Спасибо, а то торчал я тут, как одинокий пень - видите ли, товарищ,  который
был со мной, ушел!.. Не понравилось ему побережье, вот он и улетел... Ну,  а
что касается меня, так я здесь бросил якорь...
     - Дружище, оставайся с нами, ежели тебе компании не хватает! Празднуем!
По случаю прибавки ребята захотели поиграть на  гитаре,  попеть,  поплясать.
Впервые "Платанера" уступила требованиям рабочих. Это что-нибудь да значит!
     - Конечно, надо отметить!
     - Стоит отпраздновать, правда? Да и вам не мешает! Вы, дружище, сыграли
в этом деле важную роль! Вам удалось объединить людей, которые