ж, друг мой, все вполне объяснимо. Вы видели во сне  колесницу  в
тот момент, когда я будил вас, и персонаж вашего сна слился с моим  образом.
Однако мне хотелось бы думать, что я действительно был там...
     - В триумфальной колеснице?..
     - Да, друг мой... - И гость, заметно взволнованный, встал и обнял  дона
Непо. - Если все это происходило  в  триумфальной  колеснице,  пусть  вашими
устами глаголет истина... - И тут  же,  чуть  отстранившись  от  дона  Непо,
попросил: - Не спешите поздравлять меня,  до  триумфа  еще  далеко...  Лучше
ущипните!.. Ущипните меня, теперь я хочу убедиться, что не сплю!..

IV

     - Три... три... три... утра уж наступило...
     - Сосут и сосут эти грин-н-н...
     Так и замерло это слово в разинутом рту Анастасии. "Грин-н-н" -  звоном
погремушки отдалось в переносице. "Грин-н-н..." - задержалось в рассеченных,
разбитых губах.  Не  могла  она  сразу  сообразить,  где  еще  была  боль  -
"гринн-н-н-н..." - пока не поднялась и не выплюнула первый кровяной сгусток,
за которым, разбавленная слюной, потекла жидкая кровь, горячая, клейкая.
     Полицейские янки ловко прыгали  с  подъехавшего  военного  грузовика  -
некоторые, не дожидаясь, когда машина остановится, соскочили на  ходу,  -  и
штурмом захватили бар "Гранады"; остальные ворвались через боковую дверь,  к
которой прильнула было мулатка, пытаясь разглядеть, что происходит  в  зале.
Каски, ботинки, кожаные ремни - все  заплясало  под  взлетавшими  резиновыми
дубинками, под кулаками, пинками; удары сыпались сверху и  снизу,  справа  и
слева.
     А возле бокового входа с трудом подымалась с земли мулатка. Ее никто не
собирался избивать - очищая себе путь, янки так основательно стукнули ее  по
спине, что она свалилась и, падая, ударилась лицом о косяк двери, в  которую
подглядывала,  как  перепившиеся  верзилы  пытались  линчевать  бармена:  он
осмелился отказать им.
     Линчевание  предупредил  наряд  военной  полиции;   выручив   из   беды
перепугавшегося насмерть бармена, полицейские принялись  выгружать  гигантов
из бара: их вытаскивали, подхватив под  мускулистые  ручищи,  -  и  рыжие  и
белобрысые головы раскачивались, как подвешенные  горшки  с  медом;  волокли
пьянчуг - и огромные ножищи чуть  не  вспахивали  землю.  Вдребезги  пьяных,
лежавших неподвижно, будто сраженные в битве, поднимали  и,  придерживая  на
весу, тащили до ближайшего грузовика, одного  из  тех,  что  каждую  ночь  -
совсем как муниципальные мусоросборщики - подбирали пьяных солдат  в  барах,
кабачках, клубах, погребках и в домах терпимости.
     Это была обычная "молниеносная операция".  На  какое-то  время  в  баре
стало легче дышать. Но вот  нагрянула  новая  компания  гуляк;  сначала  они
танцевали в салоне, а когда кончился вальс трех часов утра, заняли со своими
партнершами освободившиеся места и потребовали виски, пива,  рома,  коньяку.
Сменившийся бармен не стал их ограничивать.
     Анастасиа кончиком языка потрогала рассеченную губу и,  сплюнув  кровь,
невнятно пробормотала:
     - Сосет и сосет это отродье...
     Мальчик, успевший при появлении военной  полиции  юркнуть  в  ближайший
подъезд, возвратился, как только миновала опасность.
     - Те-етенька, что с тобой?..
     - Заткнись, несчастный!.. Разве не видишь?.. Написать бы  жалобу...  да
кому только?..
     - В полицию? - наивно спросил малыш.
     - В полицию?.. Не такая уж я дура... И ты не  будь  дураком...  Идти  в
полицию... жаловаться на полицейских? Ха-ха!..  Уж  лучше  изойду  кровью...
Видишь, губу мне расквасили...  Даже  зубы  шатаются...  Пойду-ка  пожалуюсь
Иисусу в церкви святой Клары... благо близко...
     - А церковь-то сейчас закрыта...
     - То, что кипит в душе, я скажу и с паперти. Разве господь  не  услышит
меня? Подобру потребую от него. Каждую пятницу мы тратимся на свечи  ему,  и
он должен оберегать нас... Что он думает? Бросил нас на произвол судьбы -  и
живи как хочешь! Нас, у кого ни еды, ни крова, кто бродит, будто Вечный жид,
и совсем не потому, что неимущий, - не дерьмо же мы, в конце-то концов! И не
потому, что мы хуже всех, подонки какие-нибудь! Во всем  виноваты  проклятые
гринго! Это они нас  выкинули  с  наших  земель  на  побережье,  теперь  там
заправляет "Платанера".
     Появление дона Непо  Рохаса,  который  направлялся  домой,  придерживая
велосипед за руль, заставило ее забыть о малыше.
     - Я рассказываю племяннику, - обратилась она  к  дону  Непо,  -  о  тех
счастливых временах, когда у нас были свои земли, свой дом, свое  имущество.
Ах да, вы еще не знаете, как я стала козлом отпущения в этой  заварухе,  что
разыгралась в баре!
     - Чепуховый скандальчик! - воскликнул Непомусено. - Чуть  не  дошло  до
расправы над барменом. Хе! Но  и  наши  тоже  не  промах,  сразу  же  решили
вступиться за сеньора Минчо: повара  схватили  ножи,  судомойки  -  ведра  с
кипятком, пошли в ход и топоры, и вертела, и  кочерги...  кто-то  стал  даже
разливать бензин в пустые бутылки... до сих пор  не  успокоились,  не  хотят
приступать к работе, пока не получат гарантий...
     - А когда нагрянула военная полиция... - начала Анастасиа.
     - К счастью! - оборвал мулатку дон Непо, как только та заохала, жалуясь
на боль в разбитой губе и в зубах. - К счастью, нагрянула, а то не дай боже,
что было бы! Беда лишь, что в суматохе я забыл пакет с продуктами для вас...
     - Когда нагрянула военная полиция... - настойчиво повторила  Анастасиа,
сплевывая кровь, - я была у двери сбоку, и они меня так  двинули  по  спине,
что если бы я не уперлась руками в стену, не быть мне в живых...  И  знаете,
еще вовремя успела опереться - руко... мойник не разбила. Не  то  лежать  бы
мне в холодной могиле и встретились бы только  на  том  свете,  поминай  как
звали... - Она вздохнула. - Аи, боже мой, Иисусе из церкви святой Клары,  до
каких пор мы будем терпеть от них!..
     - Что верно, то верно - обобрали они нас на  побережье,  хоть  и  много
времени с тех пор прошло...
     - А кажется, будто случилось вчера, - проворчала мулатка.
     - Вот чего я не припомню... - рассеянным тоном, но явно не  без  задней
мысли произнес дон Непо, - расквитались ли мы с ними?
     - Черта с два! Выгнали нас, и все тут... Мы еще должны  благодарить  их
за то, что хоть живы остались... Лучше бы убили,  чем  оставили  вот  так...
нищими! - вздохнула Анастасиа.
     - Значит, не расквитались...
     - Ни тогда, ни потом...  Как  это  по-нашему  говорится...  "Чос,  чос,
мой_о_н, кон!" Вы знаете, что это означает?.. Нас  бьют...  руки  чужие  нас
бьют!..
     Слегка  опираясь  на  руль  велосипеда,  дон  Хуан  Непо  шел  рядом  с
толстозадой мулаткой, тащившей за руку мальчишку, который  дремал  на  ходу.
Тени следовали за тенями посреди улицы: в столь поздний час уже опасно  было
идти по тротуару, мало ли кто мог притаиться в подъездах. На  всякий  случай
лучше шагать по мостовой, забытой в эту пору и прохожими и проезжими.
     Невозможно было расслышать, о чем  они  толковали.  Мулатка  приблизила
свое темное оттопыренное ухо, холодное, как у покойника, к шевелящимся губам
дона Непо, поседевшие усы которого казались приклеенными под носом  клочьями
тумана.
     Дон Непо, похоже, был очень доволен этой беседой.
     - Что? Хуамбо, мой брат?
     Имя мулата, произнесенное Анастасией - губы ее еще ныли от удара и душа
еще ныла от воспоминаний о счастливом времени, когда у нее была своя  земля,
- эхом отозвалось на улице.
     - Да, Хуампо!
     - Ху-ам-бо...  -  поправила  мулатка,  -  а  не  Хуампо.  Я  с  ним  не
разговариваю.
     - Вы же брат и сестра!
     - Негодяй он! Бросил родителей и прикидывается, будто меня не знает...
     - А ты разве не забыла о них?
     - Но ведь забота о стариках - его долг, он мужчина!
     - Он самый младший, Анастасиа,  и  ты  сама  мне  рассказывала,  как  в
детстве родители хотели бросить его на съедение ягуару и как он спасся  чуть
ли не чудом: в горах, где его оставил твой отец,  мальчика  подобрал  Мейкер
Томпсон. Понятно, что твой брат на всю жизнь затаил обиду на родителей...
     - Насчет ягуара - это я придумала... - Мулатка  сплюнула  окровавленную
слюну, она произнесла эти слова так, словно раскрыла важную тайну.
     - Тем более, значит, тебе надо с ним встретиться...
     - Думаю, что он живет там же, у Мейкера Томпсона, но я  туда  ногой  не
ступлю.
     - Поговори с ним по телефону.
     - Да что я, из этих?..
     - Однако, Анастасиа, ты должна встретиться с ним... ради меня...
     - Ради вас, может быть, и решусь. Я стольким вам обязана...
     - Ладно, считай, что мы  договорились.  Хуамбо  должен  прийти  ко  мне
сегодня или завтра. Самое позднее - завтра. А  если  ему  удобно,  то  пусть
приходит после семи вечера на работу, где всю ночь нас тиранит электрическая
музыка... Эта "Рокола" похожа на  электрический  стул,  на  котором  убивают
током, вместо того чтобы расстреливать... пусть уж  лучше  меня  расстреляли
бы...
     Дальше они шли молча. Это было не просто молчание улицы. Это было  чудо
- молчание прозрения:  молчание,  обволакивающее,  сливающееся  с  молчанием
земли, охраняющей покой мертвых.
     В опаловой дымке при свете последних, высоких звезд перед  ними  возник
Серро-дель-Кармен, и на вершине его в густом тумане, словно в пене бушующего
прибоя, угадывался - точно деревянное изваяние на носу  древнего  корабля  -
силуэт часовни.
     Мулатке и велосипедисту,  шедшим,  как  во  сне,  показалось,  что  они
очутились  в  каком-то  неизвестном  городе,  среди  людей  иной  эпохи.  Из
Сантьягоде-лос-Кабальерос   приехали   на   конях   какие-то   персонажи   в
смехотворных, чуть ли  не  карнавальных  одеяниях.  Дамы.  Епископ.  Монахи.
Пехотинцы XVI века. Слуги.  Индейцы.  Целая  свита.  Собравшись  у  подножия
холма, они начали подниматься к часовне: самые  богомольные  впереди,  затем
студенты-богословы университета Сан-Карлос, дамы в сопровождении вооруженных
капитанов  с  плюмажем  на  шляпах   и,   наконец,   покровительница   этого
паломничества - золото-серебряный образ девы Кармен - той, которая сопровож-
дала дона Пелайо.
     Строитель часовни Хуан Коре, вышедший навстречу благородным  и  знатным
обитателям столицы королевства, свернул с пути  и  направился  к  Анастасии,
мальчику и велосипедисту. Они были уже близко друг от друга, вот-вот  должны
встретиться - оставался один только шаг,  и  они  непременно  столкнутся,  -
однако они не остановились и не столкнулись; отшельник прошел  будто  сквозь
них, а они прошли сквозь спешившего испуганного отшельника, точно  пересекли
стлавшийся в низине дымок.
     - Что случилось, брат? - спросили они его.
     - Инквизиция!.. Инквизиция!.. Не задерживайте меня, дайте пройти!
     - Проходите, брат, проходите!
     - Вы задерживаете меня. Вам  предстоит  сделать  то  же,  что  делал  я
три-четыре века назад, взяв на себя  великую  милосердную  миссию  -  защиту
индейцев от испанских конкистадоров, и за  это  меня  все  время  преследует
святейшая инквизиция!
     - Брат Хуан...
     - Не называйте меня братом, иначе  вас  сожгут  вместе  со  мной,  меня
обвиняют в том, что я чужеземец и занимаюсь волшебством!
     И после паузы, трепетной, словно листья пальмы, посаженной близ часовни
еще отшельником, зазвучал голос Хуана Корса:
     - Идите, идите, продолжайте свою борьбу! Я благословляю вас. Но  прежде
взгляните...
     - Это же ад! - воскликнула Анастасиа, цепенея от ужаса.
     - И они туда попадут. Вон тот слабоумный и слепой демон  подвергнет  их
вечным мучениям... это - архиепископ, это - посол, а это - подполковник,  их
имена прокляты во веки веков...
     От прилива  непонятной  тоски,  от  неудержимого  бега  мимо  окутанных
предрассветной мглой деревьев, темневших на розовом бархате зари, развеялось
колдовское наваждение,  которым  были  охвачены  все  трое  -  велосипедист,
мулатка и мальчуган;  впрочем,  Анастасиа  ощущала  только  ручонку  малыша,
тельце его тащилось где-то позади, сморенное сном, усталостью и голодом.
     Мулатка наконец подняла ребенка, завернула его в шаль.
     - Раз вы просите, я пойду. Ладно уж, поищу брата. А вообще-то я так  на
него  зла,  что,  как  только  вижу  его,   пусть   издалека,   даже   кишки
перевертываются. Но чтобы услужить вам, дон Непо... вы так добры к нам...
     Сеньор Непо  уже  не  слышал  ее.  Оседлав  велосипед,  он  повернул  в
переулок, ведущий к Эль-Мартинико. Мычание коров в загонах, ржание  лошадей,
лай собак, кукареканье петухов, перезвон колоколов - эти звуки встречали его
повсюду, встречали, и провожали. Собственно, улиц здесь не было,  одни  лишь
тропинки - на отсыревшем песке, а кое-где  путь  обозначали  плоские  камни,
брошенные в грязь. Дома с внутренними двориками - патио, хижины  и  пустыри.
Огороды,  сады,  конюшни.  Крутятся  лопасти  ветряков,  поднимая  воду   из
колодцев. Разбойничают тут дрозды-санаты, по  пронзительному  пению  которых
можно представить, что питаются они  цикадами.  Они  стайками  перелетают  с
апельсинового дерева на авокадо, с авокадо на  хокоте.  Роса,  как  капельки
дождя, обрызгала плащ дона Непо, когда он, проезжая под  деревьями,  спугнул
стайку санатов.  Он  промчался  так  стремительно,  что  птицы  едва  успели
вспорхнуть.
     Вот и Эль-Мартинико. Водоем, у которого стирают. Женщины склонились над
грудами белья. В  этот  ранний  час  их  немного.  Некоторые  отправились  к
колодцам за водой. Между вздыбленных скал тянутся цепочками  козы,  слышится
треск  бича  Мошки,  москиты.  Валяются  отбросы,  белеют   кости,   черепа.
Стервятники, которые так грузно ступают по земле, неожиданно легко  взмывают
в воздух. Будто из-под колес  велосипеда  они  взлетают,  из  последних  сил
отрываясь от земли, но, набрав высоту,  они  горделиво  парят  над  нещадной
колючей проволокой, над ближними холмами  и  голубыми  горными  цепями,  над
посевами маиса и пастбищами, - парят господами  автострады,  по  которой  на
полной скорости мчатся быстроходные военные грузовики со слепящими фарами  и
едва различимыми шоферами.
     Расставшись с доном Хуаном Непо и все еще держа мальчугана на  руках  -
лишь голова его высовывалась из закинутой через плечо и чуть не волочившейся
по земле шали, -  Анастасиа  поискала  глазами  отшельника:  идет  ли  он  в
Потреро-де-Корона? Образ Хуана Корса не исчез из ее воображения.  Он  прошел
сквозь нее, но задержался в памяти,  как  призрачное  видение  -  человек  с
развевающейся по ветру бородой  и  глазками,  сверкающими,  словно  угольки.
Прозвучали удары колокола, созывающего на пятичасовую мессу, и это было  уже
не утро лета господнего  тысяча  шестьсот  пятнадцатого,  а  печальное,  как
всегда, печальное утро наших лет...
     Мулатка вошла в полуразрушенные ворота. Взад и вперед по  двору  ходили
скотники, лениво переступали коровы и телята. На земле разбросаны сыромятные
ремни, подойники.
     Отовсюду  слышалось  мычание,  тягучее,   пахнувшее   парным   молоком,
сливками, маслом, сыром, травой, мочой, навозом, отдававшее луговой  зеленью
и дыханием влажной земли,  грязными  копытами  и  желтыми  цветами,  которые
выглядывали на лугу, как душистые очи раннего утра.
     - Марсиал! - окликнула Анастасиа одного  из  работников  -  сухопарого,
безбородого и косоглазого крестьянина, и, как  бы  предчувствуя  его  отказ,
сказала: - Ты, конечно, не пожалеешь немного молока для парнишки...
     - Если выложишь деньжата... Хозяин как-то узнал, что я  раздариваю  его
молоко по стаканчику - якобы продаю в долг, такого мне задал перцу, чуть  не
побил. Можешь, - сказал он напоследок, - дать этой негодяйке негритянке яду,
но молока - ни капли!
     - А все  потому,  что  я  не  могла  каких-то  злосчастных  три  месяца
заплатить за угол. Возьми за молоко. Сволочи эти богачи, все они  из  одного
гов... из одной говядины!
     - Жаль твоего мальчонку, но приказано  не  отпускать  даже  за  звонкую
монету.
     - Вот как? Такого я от Парика не ожидала...
     - У хозяина есть имя. Что это еще за прозвище - Парик?
     - Давай-давай молока, полтора стакана...
     - Я и наливаю полтора...
     - Эх, забыла купить крендельков, заговорилась с кумом...
     - С чьим кумом?
     - А паренька - разве он не христианская душа...  Скоро  поведу  его  на
конфирмацию...
     - Бред!
     - Что за бред?
     - Бред! Чистый бред все эти  церковные  церемонии!  Крещение  -  бредни
священника, этого пузатого юбочника, этого клопишки,  пустомели  и  звонаря;
конфирмация - бредни епископа, который занимается шашнями с женами прихожан;
бракосочетание - бредни их обоих; соборование - бредни смерти...
     - Здорово тебя напичкали катехизисом!
     - Подзатыльниками... Кое-чему научила меня в детстве одна  вегетарианка
- она, видишь ли, заходила к моему отцу,  чтобы  выпить  молока  с  горячими
лепехами...
     - Тоже бред!
     - Я так и хотел сказать...
     - Бред - я говорю не о лепешках, а о лепехах...
     - Но ведь и они от коровы...
     - Понимаю. И между прочим, понимаю и то, что наливать надо  доверху,  а
ты, смотри-ка, плеснул - и все. Я же говорила - полтора, а не полстакана...
     - Ну и пройдоха! Нарочно заговаривает зубы, чтобы  выждать,  пока  пена
спадет...
     - От пройдохи и слышу! Вон что вздумал - на полстакана надуть. О  мошне
Парика все заботишься...
     Пока скотник  доливал,  Анастасиа  вытащила  из-за  пазухи  платочек  с
деньгами, который хранила у самого сердца.
     Черномазый мальчуган уснул; солнечными зайчиками  на  лице  его  играли
лучи, проникающие сквозь щели на крыше, - на верхней губе засохло молоко,  и
при каждом вдохе  он  облизывался,  наслаждаясь  воспоминаниями  о  недавнем
счастье. Он видел себя во сне теленком. Теленочком пестрой коровы. Он повсю-
ду бродил за ней, подпрыгивая и  помахивая  хвостиком;  лизал  языком  вымя,
чтобы дала пососать, или тыкался безрогой головенкой, когда иссякало молоко.
Бодал ее и бодал, а она отвечала ему долгим, мягким, меланхоличным мычанием.
     Мулатка легла рядом с сыном на той же койке, после того как с жадностью
негритянки и брезгливостью белой женщины еще раз взглянула на остатки  пищи,
которые отдал ей  сеньор  Хуан  Непо.  Вспомнив  о  том,  что  ей  предстоит
заниматься розысками беспутного брата, она почувствовала себя совсем скверно
и даже не притронулась к пище. Даже отвернулась было от  тарелки.  Лучше  уж
лечь на голодный желудок. Вообще-то грешно так думать. Отвращение к еде!  Да
и силы теряешь. Она улеглась в одежде, не  сняв  блузку,  сорочку  и  нижнюю
юбку. Ее преследовали блохи и вонь, застоявшаяся в лачуге. А где помыться? В
Коровьей речке грязная вода:  туда  сваливают  городские  отбросы.  В  банях
"Кабильдо" - очень  дорого.  В  банях  "Администрадор"  -  упаси  боже,  там
выползают змеи; в Южных банях, чего доброго, подцепишь паршу.
     Она вздохнула. Мысли не давали сомкнуть  глаз.  Негде  помыться,  негде
жить, негде умереть. Беднякам приходится умирать в больницах.  Больницы  для
того и существуют, но и там не хотят, чтобы бедняки занимали койки, и  когда
больной совсем уже при смерти, его выбрасывают на улицу. Умирают бедняки  на
дорогах, в подъездах, как умирали те, кого Мейкер Томпсон - тогда он еще был
молодой красавчик и путался с доньей  Флороной  -  согнал  с  земель,  чтобы
разбить необозримые банановые плантации - такие, что пешком их не обойти.
     И родителей, и ее - в чем были - согнали с их земли.  Полыхала  в  огне
хижина, а мать, вцепившись в свою черную косу, глотала слезы и захлебывалась
от рыданий. "Закон... Майари, Ч_и_по Чип_о_"... Ничего не помогло. От Майари
и Ч_и_по Чип_о_ остались только  имена,  и  растут  они  теперь  цветами  на
побережье: Майари - дождь золотых чечевичек,  а  Ч_и_по  Чип_о_  -  орхидея,
напоминающая полуоткрытый рот. Ничто не помогло. Выбросили  людей  со  своих
земель. Донья Флорона, дебелая, уже в  годах  (нет