я своей косметической  продукции.  Поэзия...  ха-ха-ха!..
Надо бы к подписи  автора  добавлять  адрес,  нотариальную  печать,  оттиски
пальцев, генеалогическое древо и портрет из "Who is who" ... {Биографический
справочник "Кто есть кто".} - На его обезьяньем лице шевелились все  волосы.
-  Ах,  время,  время...  Когда-то  произведения  искусства  были  творением
неизвестных мастеров!..  Мир  создан  господом,  но  ведь  никто  не  знает,
каким... Господь, и все... Бог - тоже анонимное лицо!  Кафедральные  соборы,
песнопения, монументы, мелодии, картины, скульптуры!.. - Он запускал руку то
в бороду, то в усы, то в шевелюру и взбивал волосы,  словно  темную  мыльную
пену. - Разве было бы столько плохих художников, столько бездарных поэтов, -
обратился он к Чолуле и начальнику цеха,  -  разве  писалось  бы  столько  о
тысяче и одном плагиате, если бы не эта реклама вокруг каждого автора!
     Шум ротационной машины временами  заглушал  слова.  Исчезли  за  дверью
кошачьи глаза начальника цеха. И как каждый день по окончании работы, Пелудо
стал умываться в резервуаре, в котором цинкограф обмывал клише. Чолула  снял
башмаки с ног, провел несколько раз ладонью по носкам,  пропахшим  потом,  а
затем поднес пальцы к носу, с наслаждением вдыхая  запах,  и  так  несколько
раз, пока не вернулся Пелудо.
     Отпечатаны  экземпляры   газеты.   Насвистывая,   Херонимо   входил   в
корректорскую и бросал их на стол. Свежая типографская  краска.  Всякий  раз
корректоры прикасались к этим  первым  экземплярам  с  волнением.  Так  было
каждый день, но каждый день выход из печати очередного номера  воспринимался
по-новому.
     Первая полоса. Чолула быстро пробежал ее. Над названием газеты  крупным
шрифтом набрано сообщение  о  немецкой  подводной  лодке.  Внизу  фотоснимок
подводной лодки с краткой и уже  выправленной  подписью:  "немецкая"  вместо
"японская". Чолула поднял руку, зрачок его непрерывно прыгал, а ресницы были
неподвижны. Он хотел  пропустить  то  место,  где  говорилось  о  "японской"
подлодке, но глаза задержались сами. Было бы здорово, если бы газета вышла с
опечаткой!
     На третьей полосе редакционная статья, набранная  курсивом,  взывала  к
властям, предлагая действовать железной рукой  против  агитаторов,  которые,
прикрываясь демагогическими требованиями немедленно решить ряд  национальных
проблем, на  самом  деле  наносили  ущерб  делу  союзников  своей  политикой
саботажа.
     - "Последуем примеру России... - громко читал Чолула  конец  статьи,  -
где морозный воздух ныне дрожит от орудийных залпов. Последуем примеру  этой
социалистической    страны,    которая    показывает    величайший    пример
самоотверженности и мужества. Нам не следует поступать  опрометчиво,  нельзя
играть на руку тоталитарным державам  и  требовать  удовлетворения  каких-то
наивных притязаний якобы  национального  характера.  А  ведь  именно  это  и
происходит на банановых плантациях, где  некий  агитатор  сеет  недовольство
среди тех, кто до вчерашнего дня  были  самоотверженными  солдатами  великой
победы..."
     Чолула восхищался Россией - родиной Достоевского, которого  он  называл
"отцом бедных чиновников", но теперь он осознал,  что  судьбы  народов  мира
неотделимы от судеб России.
     Он перевернул  полосу  -  в  поисках  рекламы  кино.  В  самом  большом
кинотеатре по-прежнему шел фильм, в котором Роберт Тейлор, исполняющий  роль
раненого молодого североамериканского солдата, попав в Россию, влюбляется  в
студентку, которая  на  своем  последнем  экзамене  в  консерватории  играет
концерт Чайковского.  Юноша,  вылечившись,  демобилизовался  из  армии.  Его
невеста не может следовать за ним - она  должна  остаться  в  своей  стране.
Однако чувства побеждают - оба мира сочетаются в этом счастливом браке.
     Корректоры распрощались и ушли. Они расставались  лишь  до  завтрашнего
утра, однако на улице они пошли уже как  незнакомые,  каждый  шел  отдельно,
хотя оба мужчины направлялись к одному и тому же  небольшому  бару.  В  этом
баре, расположенном за углом, в нескольких шагах от типографии,  подавали  и
прохладительные напитки. Каждого из них  пронизывала  холодная  ненависть  к
другому, как бывает у тех, кто вынужден работать в одном  ярме:  между  ними
нет ничего общего и ничто не связывает их, ничто, кроме смирительной  рубахи
повседневного труда. Именно смирительная рубаха, думал Пелудо,  смирительная
рубаха, да еще какая - для тех, кто, как  он,  ненавидит  выходные  дни.  Он
замедлил  шаг,  чтобы  Чолула  обогнал  его.  А  тот,  будто  спиной  ощущая
враждебность коллеги, ускорил шаг - он спешил купить в баре  воздушный  змей
для малыша, сына мулатки, которую звали Анастасией.  Чолула  жил  в  лачуге,
близ конного  завода  "Корона",  рядом  с  полем,  на  котором  семинаристы,
подобрав полы одежды, увлеченно играли в футбол.
     Чолула купил змея и ушел, а Пелудо попросил прохладительный напиток  из
сока тамаринда. Его неприветливость отталкивала товарищей. Зато, видимо, его
хорошо знал кабальеро с угловатыми  чертами  лица,  с  запавшими  глазами  и
тонкими губами, который потягивал из стакана рисовый оршад.
     Выходили они вместе.
     - Что поделываешь, старина Пелудо? - спросил кабальеро; это был не  кто
иной, как Октавио Сансур собственной персоной.
     - Как поживаешь, Табио Сан? Как видишь, мы даже выпили с тобой,  только
ты пил оршад, а я - тамариндовую. Читал газету?
     - Еще не видел... Я вошел вслед за тобой и сразу  же  заметил,  что  ты
принес газету. Так зачем мне еще покупать - набивать кошелек этим  продажным
шкурам? Хотя, пожалуй, куплю. Ты ведь все никак не научишься хорошим манерам
- не привык носить газету в руке или класть в карман. Суешь ее под мышку,  а
потом она скверно пахнет.
     - Хуже пахнуть, чем пахнет, она уже не может, братишка...  Это  вонючая
банановая газетенка, недаром она получила премию "Мор Кабо",  недаром  тираж
газетенки запатентован черт знает в скольких "in...".
     - Новости есть?
     - Да, подыскали помещение около здания Лотереи...
     - Слишком близко к центру...
     - Зато удобно. Рядом ежедневно играют  на  маримбе.  В  клубе  "Идеал".
Печатный станок будет работать, пока они играют...
     - И музыка заглушит?..
     - Еще бы! Она звучит в десять раз  громче  -  на  маримбе  одновременно
играют все исполнители, а маримба сама по  себе  -  это  уже  целый  водопад
звуков...
     - Да, но они играют, очевидно,  с  перерывами,  нельзя  же  то  и  дело
останавливать печатный станок...
     - А почему бы и нет? Ведь это ножной печатный станок. Кроме того,  если
у музыкантов наступит пауза, все  равно  ухо  не  сразу  начинает  различать
другие звуки.
     - "ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА" - набрано крупным шрифтом. Это пойдет на первую
листовку. То, что нам надо! Призыв к рабочим Южного побережья.
     - Текст уже набран. Не хватает лишь заголовка, но он здесь,  у  меня  в
кармане. Я не смог его набрать в типографии - очень уж следят, но  литеры  я
утащил, и мы сами набьем их на деревяшку.
     - Надо будет предупредить Крысигу и Салинаса  -  Шкуру.  Тебе,  Пелудо,
проще с ним встретиться. Ради бога, предупреди их.
     - Как увижу, конечно, предупрежу. Во всяком случае, я уже сверстал  то,
что нужно особенно срочно.
     Анархист, не знающий типографского дела, может быть кем угодно,  только
не анархистом. Ну, а ты все крутишься в этой заварухе?
     - Почему бы нет! И твой хозяин все время подбрасывает угли в огонь.
     - Ты сейчас с побережья?
     - Ладно, - сухо оборвал его Табио Сан, - предупреди  ребят  и  поскорее
пришли мне листовки. Это самое важное.

     Хуамбо простился с товарищами и направился по  шоссе,  которое  вело  к
"Семирамиде". Тенистые деревья, росшие  по  сторонам  шоссе,  сплетали  свои
ветки, образуя тоннель;  в  просвете  среди  листвы  проглядывали  звезды  и
светляки; отовсюду неслась перекличка цикад. Ночные птицы походили на потух-
шие  падающие  звезды.  Замолкали  сонные  цикады,  и   тогда   звуки   ночи
подхватывали сверчки, превращая в звуки капли ночной росы и  вторя  кваканью
жаб и лягушек.
     В душной темноте он разглядел  какой-то  силуэт,  двигавшийся  рядом  с
собакой, и, приблизившись, узнал его.
     - Как поживаете, сеньор Кей?
     - Нам срочно нужно, чтобы вы отправились в "Семирамиду" якобы для того,
чтобы повидаться с Боби Томпсоном, и  там  разузнали,  что  за  важное  лицо
должно прибыть из Соединенных Штатов. Его ждут сегодня ночью или завтра.  Он
приедет прямо сюда. С часу  на  час  он  должен  приземлиться  на  аэродроме
Компании.
     - Да вот одет я... - Рубашка у него была ветхая,  в  дырах,  вымазанная
зеленоватым соком бананов, старые обтрепанные штаны с пузырями на коленях, а
башмаки разодраны так, что от подошвы почти ничего не осталось,  кожа  верха
съежилась, побурела.
     - Сходите домой и переоденьтесь...
     - Я спрячусь, если это сам патрон!
     - Нет, Мейкер  Томпсон  из  Чикаго  не  выезжает.  Это  нам  достоверно
известно. Мы, конечно, были бы лучше информированы, если бы вы, вместо  того
чтобы работать грузчиком бананов, поступили на  службу  в  один  из  отделов
управления, а то и в само управление...
     - Когда выполню свой долг перед  отцом...  -  вздохнул  мулат.  -  Долг
мертвому выполняется, а не выплачивается. Отделы управления Компании,  самое
управление...  -  Он  чувствовал  себя  таким  смертельно   усталым,   таким
измученным, что чуть было не решил пойти работать в контору, забыв про  долг
перед отцом. "Однако будет ли мне легче?.." - задал он вопрос  себе  самому,
но теперь он уже не был уверен, как раньше,  в  том,  что  ему  будет  легко
попасть  туда,  где  работают   при   кондиционированном   воздухе   и   где
единственное, чего не хватает, - это благовоний, свет  смягчен  специальными
стеклами, поглощающими солнечные лучи, и кажется, эти окна не свет пожирают,
а сон. Как хорошо было бы перенестись из яростного зноя тропиков,  пылающих,
как угли, в рай вечной весны!
     - Значит, Боби Мейкер Томпсон? Вы  еще  не  знаете,  что  означает  имя
Мейкера Томпсона в Компании!.. Считайте выполненным ваш долг перед  отцом  и
отправляйтесь  в  контору.  Когда  вы  начнете  работать  там,   вы   будете
своевременно сообщать нам о том, что они предпринимают для срыва  забастовки
и что они вообще замышляют против нас. Вы обязаны это  сделать  ради  самого
себя и ради своей матери,  если  вы  ее  любите.  Вы  не  имеете  права  так
рисковать своей жизнью; можно подумать, что у вас нет матери. Я предупреждал
вас в прошлый раз  и  повторяю  снова.  Если  вы  не  послушаете  меня,  вас
изуродуют или убьют здесь, на плантациях. Сколько  раз  случается  грузчикам
бананов ушибать голову! Иной раз, да вы и  сами  это  видели,  человек  даже
теряет сознание. Но это от сильного удара, а сколько  таких,  когда  грузчик
только зажмурит глаза, закусит губу да выругается.
     - Я пойду домой, переоденусь и вернусь. Что я должен сделать?
     - Разузнайте у Боби, кого ждут, что за важное лицо должно  прибыть.  Вы
можете даже спросить его, не деда ли это ждут, и даже сделать вид, что очень
рады приезду старого Мейкера Томпсона. Парень вам, разумеется, ответит...
     - Если мне скажут, что приехал патрон, я убегу...
     - Я уже говорил вам, что этот ублюдок отборнейшей про... протобестии...
не выезжает из Чикаго. Так что когда Боби вам ответит, что дед не приезжает,
вы  можете  выразить  свое  огорчение.  Тогда  он  наверняка   проговорится,
выболтает,  кого  они  в  действительности  ждут.  Расскажите  ему  о  своем
бедственном положении, о том, что работаете простым грузчиком и  что  хотели
бы поступить в контору. Одним выстрелом  мы  убьем  двух  зайцев.  Мы  можем
разузнать, не сенатор ли приезжает, как мы предполагаем, а вы с помощью Боби
сумеете устроиться на  службу.  Завтра  же  утром  вас  назначат  в  контору
управляющего, если  Боби  этого  пожелает.  Трудно  даже  представить  себе,
насколько велика власть мейкеров томпсонов. Такова уж эта проклятая система!
Не сомневайтесь, Хуамбо, - мулат уже направился домой, чтобы переодеться,  -
Боби всемогущ...

     - Чье это поле?.. Вон то, которое видно отсюда? - задержал проходившего
мимо пеона Боби Томпсон; надувшись от спеси, он указывал вдаль длинной рукой
- у него была привычка размахивать руками, как ветряная мельница.
     - Вот это мне нравится, -  сказал  пеон,  не  останавливаясь.  -  Сразу
видно, что вы нездешний, иначе не спрашивали бы...
     - Будьте любезны сказать, чье поле? - повторил Боби, на  голубые  глаза
ему, точно молния, зигзагом упала прядь белокурых волос.
     - Компании, парень! Компании!..
     Боби поехал дальше в сопровождении младшего из семьи Лусеро.
     -  Скажи-ка,  -  обратились  они  к  парнишке,  бледному,  как   желтая
сигаретная бумага, - кто хозяин всего этого?.. - И они указали на еще  более
обширную плантацию. - Кто владелец?.. Кто сдает в аренду землю хозяевам этих
хижин?..
     - Компания... - послышался голос мальчугана, который в  испуге  тут  же
бросился бежать.
     - All right... {Хорошо... (англ.).} - сказал Боби. - Раз  так,  мы  все
обстряпаем в двадцать четыре минуты...
     Восседая на лошади, предоставленной в их распоряжение, они  направились
к конторе. Прибытие было не особенно триумфальным. Когда они  проезжали  под
большими воротами алюминиевого цвета, Лусеро свалился с лошади. Он сидел  на
крупе, держась за Боби, и даже не мог сразу сообразить, как это он сорвался.
     Боби,  не  задерживаясь,  пересек  лужайку  на  глазах   удивленных   и
возмущенных   обитателей   очаровательных   коттеджей,    построенных    для
административных чиновников Компании, - здесь никто не  осмеливался  ступать
на газоны, ходить разрешалось только по цементированным пешеходным дорожкам.
     Обратившись к человеку с ярко-рыжей бородой, одетому в белый  костюм  и
каску охотника за ягуарами, который кружился, будто заводная  кукла,  вокруг
теодолита, Боби спросил по-английски: "Где контора управляющего?"
     Человек ошеломленно воззрился на Боби, выплюнул кусок табака  и  указал
ему дорогу.
     Боби опять поехал по газонам, пришпорив лошадь, которая, казалось, тоже
была удивлена тем, что ей приказали войти в  запретную  зону.  Лусеро  шагал
следом за Боби по цементным плитам.
     - Иди сюда, залезай на лошадь! - крикнул ему Боби.
     - Нет, нет, уже недалеко!
     Они остановились у входа в контору управляющего.  Дверь  была  открыта,
перед ней работала дождевальная установка. Шумела вода, дул свежий бриз, и в
утренней  тишине  разносился,  перекрывая  все,  бешеный  перестук   пишущих
машинок.  Увидев  какого-то  парня  верхом  на   старой   кляче,   сам   шеф
Тихоокеанского департамента выскочил им навстречу. Он был вне себя от  гнева
и возмущения.
     - Эй, ты кто? - в бешенстве крикнул он с порога своего кабинета.
     - Боби Мейкер Томпсон! Физиономия управляющего вытянулась.
     - Очень хорошо! Очень хорошо! Но  ты  въехал  сюда  на  лошади,  а  это
запрещено!
     -  Для  Мейкеров  Томпсонов,  как  говорит  мой  дедушка,  нет   ничего
запретного во владениях Компании!
     - Спускайся на землю и объясни, чего ты хочешь!
     - Участок!
     - Ты хочешь участок?
     В  голове  управляющего  -  лысина  его  покрыта  густым  пушком  -   с
кинематографической быстротой пронеслись образы  Лестера  Мида  и  его  жены
Лиленд Фостер; он вообразил, что участок, о котором говорит этот  мальчишка,
нужен ему  для  разведения  бананов  без  какого-либо  контроля  со  стороны
"Тропикаль  платанеры".  Мысленно  он  уже  составил  телеграмму  президенту
Компании, чтобы тот укротил своего наследника, пока мальчишка  не  придумает
еще какуюнибудь глупость, например, оказать помощь рабочим путем организации
кооперативов.
     - Так, значит, ты хочешь участок? - повторил управляющий,  все  еще  не
оправившись от шока, - ему вдруг  стала  узка  ослепительно  белая  шелковая
сорочка.
     Боби поручил лошадь своему спутнику  и  вошел  в  контору.  Управляющий
провел его в кабинет.  Через  несколько  минут  он  вышел.  Проводил  своего
посетителя до порога и, глядя, как удаляется  лошадь  с  двумя  мальчишками,
пробурчал:
     - В общем, ничего страшного... участок этому... сыну своего  дедушки...
нужен только для игры в бейсбол!
     Он прекратил диктовать письма и  сам  лично  начал  обзванивать  разные
конторы. Он объявил всем, что наступает великий  сезон  бейсбола.  Поскольку
игры Больших лиг уже закончились, все посчитали, что  он  шутит.  Однако  он
объявил, что речь идет об открытии сезона бейсбола здесь и  с  их  участием.
Прибыл, уточнил он, внук старого Мейкера Томпсона, въехал на  лошади  в  мою
контору и потребовал предоставить ему участок  неподалеку  от  площади,  для
того чтобы начертить диамант;  договорились,  что  он  сформирует  юношескую
команду, а мы - команду ветеранов Компании.
     - Видишь, Боби, - пожаловался Лусеро, когда они оставили лошадь и пошли
пешком, - ты не рассказал  мне,  о  чем  говорил  с  управляющим,  когда  вы
закрылись в кабинете...
     - О, boy! {Мальчик! (англ.).}
     - Вот что я тебе скажу, Гринго: когда  ты  бросил  вызов,  восседая  на
лошади, в твоем лице было что-то такое, чего раньше я у тебя не видывал. Это
выглядело вроде так: здесь я хозяин, и все мне должны подчиняться. Так ведь,
Гринго?
     - А знаешь ли ты, что он подарил мне поле...
     - Подарил только тебе?
     - Нет, boy, для бейсбола...
     И пока под палящим солнцем юноши широкими шагами обходили свои владения
- у Лусеро руки в карманах, а у Боби руки болтаются, как костяные крючки,  -
они  обсуждали,  какое  место  больше  подойдет  для  игрового  поля,  чтобы
правильно падал на него свет. А управляющий продолжал обсуждать по  телефону
проекты названия для команды ветеранов.
     Надо было очистить участок, выровнять его, как бильярдный стол,  однако
бригада рабочих под руководством человека с теодолитом приходила и  уходила,
и всякий  раз  камней  и  выкорчеванных  пней  становилось  больше.  Наконец
появился каток с громадным  валом,  который  выравнивал  площадку.  Какой-то
гигант с жирной черной шевелюрой, кожей эбенового цвета и  настолько  белыми
зубами, что казалось, будто это белок третьего глаза, приветствовал Боби:
     - Hallo, boy!
     Каток остановился, Боби подошел и стал расспрашивать, сколько дней  еще
понадобится, чтобы выровнять и утрамбовать участок.
     Вблизи негр оказался еще  чернее,  глаза  -  словно  дырки  на  рукавах
куртки, нос приплюснут, губы мясистые, бесконечно длинные руки с короткими и
толстыми пальцами, похожими на темно-лиловые гинеос.
     - В какой срок? - спросил негр. - Выровнять все? -  И  покачал  головой
как-то по-птичьи. - My God. Двух дней хватит, если дождик перестанет...
     От нахлынувшего ливня Боби нашел убежище в ближайшей лачуге, у входа  в
которую наткнулся на  грязного-прегрязного  мальчишку,  похожего  не  то  на
призрак, не то на дождевого червя, ползшего по земле. У Боби он не вызвал ни
жалости, ни отвращения. Страх. Он испугался, потому что  наступил  на  него.
Малыш закатился плачем. Разглядеть его было нельзя, слышен  был  только  его
рев. Теперь он хныкал где-то в углу.  Вошел  негр,  вымокший  до  нитки.  Он
быстро освоился в темноте, воскликнул что-то похожее  на  "just  a  minute!"
{Сию минуту! (англ.).} и подошел к плачущему ребенку.
     - Ну-ну, де-е-точка!.. Ну-ну, де-е-точка...  -  затянул  он,  а  руками
будто качал колыбель. - Ну-ну, де-еточка, де-е-точка, не плачь, не  плачь...
де-е-точка!..
     Малыш выдохся, успокоился и теперь, по-зверушечьи блестя глазенками,  с
удивлением озирался, пытаясь понять, что происходит.
     - Папа знаю, - с трудом изъяснялся по-испански  негр,  -  мама  знаю...
Папа работай, срезать банан. Мама ушла, унесла обед, ребеночек один,  но  не
плачь, больше не плачь, де-е-точка, не плачь!..