какое-то толстое или
распухшее.
     - Года сказываются, Худасита, и работа на побережье.
     - А вот по разговору - тот же...
     Она вышла в другую комнату, служившую  спальней,  и  принесла  какой-то
предмет, спрятав его под фартуком,  а  затем  с  решительным  видом,  словно
выполнение долга побороло чувство стыда, поставила на стол.  Этим  предметом
оказался большой эмалированный ночной  горшок  немецкого  производства;  дно
горшка было двойное. Всякий  раз,  когда  Табио  Сан  появлялся  здесь,  она
напоминала ему инструкцию - хотя ничего не было проще этой инструкции.
     - Если  услышите,  что  в  дверь  стучат,  прежде  чем  пойти  открыть,
используйте его...
     - Не смеши меня!
     - Используйте его!
     - А если позовут не меня и мне надо быть наготове?..
     - Используйте его! Ваша обязанность - иссс... пользовать его...
     - Ладно, честно говоря, при одной мысли о том, что  нагрянула  полиция,
я, конечно же, его использую... и океаны покроют материки...  ха-ха-ха!..  -
расхохотался он и обнял ее. - Ну, как ты поживаешь, Худасита?.. Ты  даже  не
обняла меня!
     - Смотрите,  еще  ребра  поломаете!  Это  вас  надо  спросить,  как  вы
поживаете, а что касается "кума", - показала она на горшок, красовавшийся на
столе, - так лучше держать его полным, если есть какие бумаги,  пусть  будет
собачья моча, пусть Бласко его наполнит, хотя он настолько  стар,  что  даже
для этого непригоден...
     - Пусть будет хоть  самого  дьявола...  лишь  бы  не  нашли  переписку,
Худасита!
     - Когда заберете оттуда письма,  я  отмою  его  кипятком  с  щелочью  и
креозотовым мылом. Больше так оставлять нельзя - воняет...
     - Эх, горшок-то не простой... мыть его нельзя водой!
     - Смотри-ка, даже стихами заговорил!.. Однако если его  не  мыть  и  не
оттирать губкой с песком, то весь дом провоняет, как матрас паралитика!
     - И все же, пусть будет так, для безопасности...
     - Преувеличиваете...
     - В таких делах я предпочитаю преувеличивать, ты знаешь.
     - Может, вы и правы. Если бы  мой  сынок  так  остерегался,  им  бы  не
удалось его схватить. Уже шесть лет миновало, как его расстреляли.  Шестерых
в тот день расстрелял _Зверь_... Ах, за  эту  кровь  еще  надо  отомстить...
видит бог, надо отомстить!
     - Ну, "кума" уже можно выставить вон, бумаги я достал!
     Худасита,  вдова  Мужа,  как  шутливо  называл  ее  Табио  Сан,  убрала
таинственный  горшок  с  двойным  дном  для  хранения  документов,   который
открывался и закрывался автоматически, - некое подобие сейфа.
     - Все пакеты, - пояснила Худасита, - поступили в  мешках  с  золой,  их
приносил человек, лицо которого мне еще ни разу не удалось  разглядеть,  так
оно измазано. Ну вот, этот человек заглядывает сюда вечером, собственно, уже
ночью. Где бедняки живут, там рассветает и вечереет быстрее, чем в кварталах
богачей. Не припомню, рассказывала ли я вам. Выглядит он, как выходец с того
света, как душа какого-нибудь  угольщика,  принесшая  в  своем  мешке  пепел
мертвеца, и говорит так  мало,  что  если  бы  не  приходилось  обмениваться
паролем, так я ни разу и не услышала бы его голоса. Вот в последний  раз  он
сказал мне всего несколько слов: "Сеньора, советую вам просеять золу из этих
двух мешков, я ставлю их отдельно, и сохраните то, что найдете там..."
     - Так и сделала?
     -  Конечно.  Чего  мне  стоило  достать  подходящее  сито,   лучше   не
рассказывать. Заказать бы его, да просят  слишком  дорого.  В  конце  концов
устроилась, как смогла, - взяла в долг. И на  сите,  точно  блохи,  остались
кусочки металла, они оказались буковками. Ну и работенка! Пришлось  просеять
два мешка золы. Не знаю, право, принесет ли еще.
     - Вот как раз это я и хотел узнать. Где находится шрифт?
     - Здесь. А сейчас читайте ваши письма.
     Рука Сансура без колебаний потянулась к пакету, по  его  предположению,
от Малены, - и он не ошибся.
     Первую, вторую, третью странички проглотил залпом. Отчет был полный. На
этот раз, если все пойдет так, как задумано, он может лично обсудить  с  ней
выводы -  слишком  оптимистические  и  рискованные.  Среди  других  сословий
выделялось своей покорностью и безропотным подчинением властям  учительство,
привязанное к государственному бюджету нищенским жалованьем, но вместе с тем
- и быть может, именно  поэтому  -  среди  учителей  более  всего  ощущалось
недовольство. В этом Малена была  права.  Оставалось  установить,  насколько
глубоким было это недовольство, и не связано  ли  оно  с  какими-то  личными
мотивами, и не ограничивается ли оно только словесными протестами.
     Хозяйка  дома  вынесла  "кума"  и,   вернувшись,   предложила   Сансуру
перекусить. Расстилая скатерть и расставляя тарелки, она отрывисто бормотала
что-то себе под нос, будто клохтала курица-наседка.
     - Что ж, пойду умоюсь... - наконец проговорил он, все еще находясь  под
впечатлением от письма  Росы  Гавидии,  как  именовалась  теперь  Малена,  и
странички которого еще держали его исцарапанные руки,  покрытые  мозолями  и
белые от известковой пыли.
     - Я посоветовала бы вам хорошенько почиститься. В  волосах  и  на  лице
пыль от негашеной извести, и если на них попадет вода, беды не оберешься.
     - Что верно, то верно...
     - Чем бы вас угостить? Яичница с томатом  и  лучком,  немножко  риса  с
молоком, с корицей, как вы любите. Знала бы, что приедете,  так  приготовила
бы кусочек мяса...
     - Я пойду с тобой на кухню.
     - И будете совать нос  не  туда,  куда  надо,  и  у  меня  все  сгорит.
Оставайтесь-ка лучше здесь, со своими бумагами.
     Ел он с большим аппетитом. Проглотил яичницу и  накрошил  в  сковородку
хлеба, чтобы тщательней подчистить. Рис с молоком  съел  тоже  до  последней
крупинки, до последней  крошки  корицы.  Кофе.  Сигарета.  И  спичка  вместо
зубочистки.
     -  Постель  готова,  если  хотите  прилечь...  -  предложила  Худасита;
внезапно ее одолел приступ сильного кашля, и, прокашлявшись,  она  с  трудом
проговорила: - Чем объяснить, говорю я, что одни письма вы читаете, а другие
нет, и как вы узнаете, где самое интересное?.. Вот мне  так  не  узнать.  По
цвету, что ли, определяете, или по запаху, или еще как?..
     - Была бы гадалкой, узнала...
     - Да если не умеешь гадать... тот, у  кого  рука  ближе  к  сердцу,  не
ошибется...
     - Руководствоваться этим рискованно. В борьбе, которую мы ведем, нельзя
полагаться на чувства, на интуицию...
     - Но сердце стремится туда, куда  его  влечет,  а  не  туда,  куда  его
тащат...
     - Было бы неразумно...
     - Читайте, читайте свое письмецо...
     - Это отчет...
     - А между строк...
     - И то, что написано между строк, тоже небесполезно знать.
     - Ну, оставляю вас, покойной ночи.
     - И тебе того же.
     - Ах да, чуть было не забыла... Возьмите-ка лампу да посмотрите шрифты.
Взгляните, как я их устроила...
     Он поднялся со стула, хотя чувствовал себя очень усталым, взял со стола
керосиновую лампу и пошел вслед за Худаситой  на  задний  дворик,  где  была
проложена сточная труба на случай зимних половодий и  где  находился  старый
очаг. В топке очага пять горок разного шрифта поблескивали при свете лампы,
     - Очень хорошо. Эти свинцовые вулканчики причинят  больше  ущерба,  чем
пулемет.
     - Вам понравилось, как они сложены?
     - Удачно. Это наводит на мысль о гербе Федерации. Если бы пять вулканов
на гербе были сложены из типографских литер  да  еще  к  тому  же  могли  бы
одновременно извергаться,  вот  было  бы  здорово...  Но  все  же  не  стоит
оставлять их открытыми, надо спрятать понадежней - у полиции особый  нюх  на
пули и типографский шрифт, они будто притягивают ее магнитом.
     - Завтра сделаю. А сейчас пойду лягу. Спокойной ночи. Захватите лампу с
собой, в моей комнате есть ночник. До завтра.
     Она вышла. В сумраке дворика растворились ее бледное лицо цвета  пепла,
седеющие волосы - пепельные струи, платье цвета лежалой золы. Он возвратился
в свою комнату. Волосы, лицо,  одежда,  руки  -  все  было  покрыто  белесой
известковой пылью. Словно два призрака  встретились  и  разошлись  восвояси.
Часы без пружины показывали час, которого не было.
     Он вскрывал конверты, вытаскивал листки бумаги и пробегал  их  глазами,
присев на краю койки. Затем наклонился к огоньку керосиновой лампы,  стоящей
на ночном столике, снял сандалии, закатал рукава рубашки, расстегнул  ремень
- подсобный рабочий, пеон, покончив с работой и оставив телегу с грузом, ре-
шил сбросить с себя одежду, вымазанную  в  извести,  яркая  белизна  которой
завтра будет погребена под мертвенной белизной золы. Спал он  без  одежды  -
отсыпался за все ночи скитаний, когда приходилось спать не раздеваясь.
     Сообщения из столицы.  Протесты  шоферов,  водителей  автомобилей.  Они
неизменно  проявляют  солидарность,   если   речь   заходит   о   пересмотре
водительских прав или других документов на машину, если надо  отделаться  от
штрафов за нарушение правил уличного движения. К ним  примыкают  и  водители
автомобилей, купленных в кредит в импортных  фирмах,  которые  продают  свой
товар по ростовщическим ценам с помесячной выплатой. Эти  водители  работают
на машинах, считая их  уже  своей  собственностью,  хотя  еще  не  выплачены
полностью взносы, а тем временем растут цены на горючее и на запасные части,
и в итоге увеличиваются прибыли  импортеров  автомашин.  Вместе  с  шоферами
грузовиков и легковых машин выступают и работающие на твердом окладе  шоферы
такси, принадлежащих частным  предпринимателям,  которые  эксплуатируют  эту
отрасль городского транспорта...
     Он зевнул. На улице в ночной тишине слышался лишь легкий свистящий  шум
крыльев летучих мышей, сходивших с ума по  луне,  щеголявшей  в  подвенечном
пепельном платье, - романтический образ времен его обучения в парикмахерской
и жизни  в  квартале  мясников;  ему  даже  почудилось  сопение  Панегирики,
вершащей судьбы человеческие, и сонное бормотание Хуаны Тьмы-Тьмущей -  тоже
из породы сов. Снова он был среди зольников, где прошло его детство, но  уже
в помине не было ни Бельялуса, ни людей  тех  времен,  ныне  обратившихся  в
прах. К его ногам подполз пес - слепой, поседевший, замученный блохами. Есть
собаки, в старости очень похожие на людей. Он приласкал пса, погладил его по
шершавой холке, почесал за ушами, потрепал по морде.
     Остальные сообщения - отчеты об обществах взаимопомощи, о синдикатах  и
братских федерациях, выступавших вместе лишь по  случаю  Дня  отечества  или
юбилеев,  -  не  представляли  интереса.  Единственным  проявлением  рабочей
солидарности - явным  и  действенным  -  были  обращения  по  поводу  смерти
кого-либо  из  членов  организации,  призывавшие  собирать  средства,  чтобы
погасить задолженность по расходам на похороны  и  оказать  какую-то  помощь
сиротам.
     Взаимопомощь...  Посмертное  единовременное   вспомоществование...   Он
потушил лампу... Малена, конечно, права... Бороться в таких условиях  -  все
равно что добывать огонь из пепла... А добыть его надо!..

     Прошло  несколько  дней.  Как-то  вечером  он  решил  познакомиться   и
установить дружественные отношения с нелюдимыми индейцами, которые  покупали
золу в городе и перепродавали ее на мыловарни.
     - Сколько вас?.. - спросил он одного из этих суровых и  неразговорчивых
людей; прислонившись к стене на углу улицы, тот бренчал монетками в  кармане
- перебирал и пересыпал их; казалось, звон монет ласкал его слух.
     - Немного нас и много... - ответил индеец, помолчав и  подумав;  острые
зубы обнажились, и непонятно было, засмеяться он хотел или укусить.
     - Немного нас и много... - повторил Табио Сан в раздумье.
     - Да, это так... - холодно произнес индеец.
     - А не могу ли я пойти с тобой завтра? Ты ничего не  имеешь  против?  Я
беден, хочу немножко подзаработать. Крышу-то я себе нашел, но нет денег даже
на бобы и на лепешку.
     Индеец хранил глубокое молчание. Однако Табио Сан не сдавался.
     - Ты хочешь, чтобы завтра я пошел с тобой в город за золой?
     - Хочу, но не завтра. Пойдем послезавтра.
     - Да вознаградит тебя бог!
     - Мешок для золы есть?
     - Один...
     - Сил хватит нести?
     - По нужде и силы.
     - Монеты есть? На что будешь покупать?
     - Сколько нужно?
     - Немного, совсем немного...
     - Но сколько все-таки?
     -  Значит,  есть...  -  резко  оборвал  индеец.  -  Раз  есть   монеты,
послезавтра пойдешь со мной в город, будешь покупать золу, а затем  потащишь
продавать, цену назначай подороже - я укажу. Незачем  продавать  дешево.  Не
захочешь терять свое дело, продавай не дешевле других. Да, я еще  забыл  вот
что: твой мешок, в котором потащишь золу,  должен  быть  из  плотной  ткани,
чтобы даже пыль, не проникала.
     - У меня есть такой, большой мешок для муки...
     - Вот-вот, - с довольным  видом  произнес  индеец,  однако  по-прежнему
держась на расстоянии. - Их нелегко достать, потому я и спросил тебя.
     - Слава богу, ты - хороший человек, не только  о  себе  думаешь.  Я  не
забуду твоей доброты!
     - На первых порах я буду учить тебя, если хочешь идти со мной. А  потом
пойдешь один, на свой риск. А откуда ты?.. -  неожиданно  спросил  индеец  -
лицо бесстрастное, с медным отливом, шея повязана грязным от золы платком.
     - Откуда  я  родом,  говоришь?..  -  протянул  Табио  Сан,  рассчитывая
выиграть время, чтобы обдумать ответ. - Я из Чуакуса.  Знаешь  это  место?..
Там я родился... А  ты  здешний?  -  спросил  он  в  свою  очередь,  пытаясь
закрепить дружественные отношения, хотя это  было  все  равно  что  пытаться
завязать дружбу с камнем.
     - Ну вот еще! - Индеец даже сплюнул и взглянул на Табио Сана. -  Спятил
ты, что ли? Здешний! За кого ты меня принимаешь? Я - настоящий сололатек, из
самой что ни на есть Солола!
     - А сюда только приезжаешь или живешь здесь?
     - Четыре года здесь, но все время собираюсь вернуться на свою землю.
     - А где мы увидимся послезавтра?
     - На этом же углу, я буду поджидать тебя  ровно  в  шесть.  Меня  зовут
Сесилио Янкор, но знают меня здесь больше как Чило.
     Когда Мондрагон сообщил  Худасите  о  своем  намерении  прогуляться  по
городу, - как будто за его голову не была  назначена  баснословная  цена!  -
Худасита даже вздрогнула.
     - Вы всегда  были  благоразумны!  Почему  же  сейчас  изменяете  своему
правилу?.. - Она щелкнула пальцами и прикусила уголок платка. - Если вы и  в
самом деле собираетесь в город, тогда я сейчас же соберу тряпки и уйду  куда
глаза глядят. Не хочу омывать слезами камни тюрьмы, и так уж очень  много  я
плакала, когда расстреляли моего сына.
     - Знаю все это, Худасита, и знаю, что, быть может, это неразумно!
     - Быть может... - подчеркнула она.
     - И без "быть может" это чудовищная неосторожность, но  так  или  иначе
мне надо установить связи, и как можно скорее, с людьми  обеспеченными  и...
очень осторожными, которых знаю один только я. Эти лица были причастны - так
или иначе - к заговору года два назад, а  теперь  я  должен  просить  у  них
помощи для продолжения борьбы.
     - Вы - дитя, еще верите...
     - Верю... в "Отче наш"...
     - Еще что скажете?! Я хотела сказать: кому вы  верите?  Просто  дитя  -
верите, что вас примут. Даже на порог не пустят. Конечно, если в обморок  не
хлопнутся, узнав, что их разыскивает знаменитый Хуан  Пабло  Мондрагон.  Для
них вы продолжаете оставаться Хуаном Пабло Мондрагоном. Для них и для тайной
полиции...
     В дверь постучали. Два, три раза.  Но  стучали  так  нерешительно,  что
казалось,  стучат  где-то  далеко.  Сильнее,  настойчивее.   Худасита   была
потрясена, что стук в  дверь  раздался  именно  в  тот  момент,  когда  было
произнесено слово: "тайная полиций". Бедная женщина совсем потеряла  голову.
Как только Сан исчез из комнаты, она подбежала к "куму", уже не помышляя  об
инструкции...
     - Ктооооооо... - спросила она в дверь, с трудом справившись с кашлем.
     - Я...
     - Кто я?
     - Сесилио Янкор, Чило...
     - Никакого Чило здесь нет, - отрезала  Худасита,  к  которой  вернулось
спокойствие, как только она поняла, что опасности нет.
     - Да нет, это я - Чило Янкор...
     - Что вам надо?
     - Хочу узнать, не здесь ли проживает один человек, он  собирался  пойти
со мной послезавтра за золой.
     - Спросите в другом месте, здесь не...
     - Где, значит, живет?..
     - Не знаю, и не беспокойте больше...
     - Извиняйте, сеньора... - послышался голос удалявшегося индейца.
     Сан подошел узнать, в чем дело, и Худасита ему пояснила:
     - Был тут какой-то глупый индеец, бродит и расспрашивает, не  здесь  ли
живет его товарищ, с которым он послезавтра условился идти за золой...
     - Я!
     - Вы?
     - Переодетый в угольщика, я смогу спокойненько пройти по городу,  войти
в дома моих друзей...
     - Узнают...
     - А разве меня узнали, когда я  работал  подручным,  ездил  на  телеге,
перевозил известь, грузил ее в Северных каменоломнях и выгружал в четырех ;|
пунктах  столицы?..  Та  же  белая  маска...  Чего  не  хватает,   так   это
карнавала...
     - Сети вы плетете из слов!
     - Никаких сетей, вместо известковой маски на этот  раз  я  пройдусь  по
городу в маске из золы и пепла.
     - И для чего, хотела бы я знать?
     - Для того, чтобы отомстить за твоего сына...
     - Это может убедить меня, но как убедить  тех,  у  кого  дети  не  были
расстреляны?..
     - Одни изголодались по свободе, Худасита, другие голодают  из-за  того,
что им нечего есть, а у третьих - голод по земле!
     - И каждого вы угостите медком...
     - Смотря за что, Худасита. Когда я пришел, ты спросила меня, из  какого
цирка я сбежал с такой вот оштукатуренной,  как  у  паяца,  физиономией.  Из
цирка большого _Зверя_, сидящего в клетке из  лиан.  А  поскольку  спектакль
продолжается, то паяц сменил известку на пепел.  Это,  конечно,  трагично  -
живую, негашеную известь сменить на мертвую пыль, на  пепел,  оставшийся  от
угасшего костра. И вот паяц выходит с бубном, зовет на  помощь.  Шрифты  уже
есть, но нет помещения, где можно  было  бы  устроить  типографию,  надо  бы
достать еще ручной печатный станок, раздобыть бумаги, типографской краски, а
кроме того, нужны деньги на оплату расходов по  поездкам  наших  людей,  они
разъехались на задания по  всей  стране,  потребуются  деньги  и  на  подкуп
полицейских - да, да, полицейских! Полицейские, как  и  военные,  продаются,
ведь деньги, как известно, не пахнут...
     - А почему бы сюда не прийти  этим  важным  сеньорам?..  -  прищурилась
Худасита, вглядываясь в глаза собеседника. - Почему именно вы  должны  идти,
вот о чем я хочу спросить? А потом этот индеец  потащит  вас  в  дома  своих
клиентов, а не в те дома, где живут ваши дружки...
     - В этом есть доля истины...
     - И еще вот что... -  произнесла  она  с  тревогой  в  голосе.  -  Если
отправитесь с индейцем... как его зовут... Янкор?
     - Чило Янкор...
     - Я слышала, как он называл себя. Это один из самых богатых угольщиков.
Если вы пойдете с ним, то не сумеете  встретиться  с  теми,  кто,  по  вашим
расчетам, должен вам помочь - индеец не знает, кто вы...
     - Конечно, нет... - воскликнул Табио Сан; он почувствовал, что Худасита
припирает его к стенке, и это раздражало его.
     - Тогда вы поставите себя под удар, ничего не выиграв.
     Он заметил, что она уже успокоилась, видимо,  решила,  что  одержала  в
этом споре верх.
     - Худасита, ты, разумеется,  права,  но  послезавтра  я  начну  учиться
ремеслу угольщика...
     - Учиться?
     - Да...
     - Зачем этому учиться?..
     - А когда научусь, пойду один, без Янкора, и смогу попасть в дома  моих
друзей. Теперь мне нужен только план города с адресами, где-то у меня он был
в бумагах...
     - Ладно, а если вы постучите в двери дома, где живут ваши др