менов...
     Но молодежь не унывала. Это даже интересно: из домашних обносков,
которые не жалко дотрепать в лесу, скомбинировать костюм - да так, что
заплаты  говорили  не  о  скудости  гардероба,  а  о  веселой фантазии
советских девушек и ребят.
     Домокуров как  обычно  примкнул к студенческой компании.  Шумно и
весело!  А в это воскресенье ему выпало дежурство по  лыжной  вылазке,
приехать пришлось спозаранку.
     Отстояв длиннющую очередь к кассам,  он купил на  всех  билеты  и
вышел маячить на площадь. Стоял, мерз, а перед ним Финляндский вокзал.
     Мелькнула мысль:  ведь здесь,  на этом самом месте, в семнадцатом
году был митинг.  Встречали товарища Ленина. Ну-ка, кто ближе всех мог
пробраться к броневику?  Железнодорожники! Они же здесь хозяева, как у
себя-то на вокзале!

x x x

     С 3   апреля   1917   года,   почти   за   десять   лет,   состав
железнодорожников  на  Финляндском  вокзале,  конечно,  изменился.  Но
старожилы нашлись.
     Домокурову устроили свидание с товарищем Пресси.
     Сергей застал  железнодорожника за арифмометром,  среди листов со
статистическими таблицами.
     Познакомились.
     - Товарищ  Пресси,  когда  Владимир  Ильич  говорил,  вы   откуда
слушали? Не очень далеко были?
     Тот улыбнулся.
     - Это  же  вокзал.  А  я  железнодорожник.  Так что место у меня,
считай,  было литерное.  Чтобы не соврать вам... - Он подумал немного,
потом уверенно вытянул перед собой руку.
     - Так близко?!  -  воскликнул  Домокуров,  замирая.  -  У  самого
броневика?
     Пресси поправил:
     - Ну, нельзя сказать - у самого. У самого броневика были матросы,
а я сразу за ними. Метрах в двух...
     "В двух метрах! - торжествовал Сергей. - Да тут можно было каждую
гайку на броне разглядеть!"
     Домокуров раскрыл блокнот.
     Однако Пресси начал издалека.  Должно  быть,  встреча  с  молодым
человеком,   в   котором   он   увидел   заинтересованного  слушателя,
расположила его к воспоминаниям.
     - Итак, молодой человек, знаете ли вы, что такое "кастрюлька"?
     И перед Сергеем раскрылась  жизнь  железнодорожного  рабочего  из
сезонников.
     Эстонец. С малолетства батрачил на немецких баронов. Эстония в те
царские времена даже и называлась на немецкий лад: Эстляндия.
     Батрак пахал, сеял, косил, поспевал и в свинарник, и в птичник, и
на конюшню, и в оранжерею-розарий, однако досыта не едал. Даже скудным
батрацким хлебом не могла  оделить  Эстония  эстонца.  Покинул  батрак
отчий дом,  пристал к толпам полуголодных людей, что тянулись отовсюду
к Петербургу, надеясь прокормиться в блистательной царской столице.
     Но и в Петербурге хлеб для батрака оказался не слаще.
     Вот тут и началась погоня за "кастрюлькой".
     Открылся дачный сезон,  и Пресси повезло - устроился грузчиком на
Финляндский вокзал.  Только и успевал подставлять спину  под  сундуки,
ящики и пианино выезжавших на дачу столичных господ.  И так весь день,
дотемна.  Зато когда распрямишься,  можно не спеша  и  с  достоинством
войти в трактир, сесть и небрежно кинуть на стол монету.
     Появилась привычка каждый  день  есть  досыта.  Сам  перед  собой
загордился. Ночлежкой стал брезговать, снял угол у чистоплотной вдовы.
Но кончился дачный сезон - и финны ему: "Убирайся, больше не нужен!"
     А впереди   зима.  Огромный,  незнакомый  город  сразу  показался
страшным.  Услышал,  что иной голодный, бесприютный человек и до весны
не доживает, помирает на улице...
     И возмечтал Пресси о "кастрюльке".
     Загляденье, какой   осанистый   финский  железнодорожник!  Особую
значительность придает  фигуре  форменная  фуражка:  высокая  тулья  с
кантом,  длинный  лакированный  козырек...  "Кастрюлькой" прозвали эту
фуражку.  Она и в самом деле похожа на предмет кухонного инвентаря. Но
смысл   понятия   глубже:  "кастрюлька"  -  символ  недосягаемого  для
сезонника житейского  благополучия  железнодорожника  штатной  службы.
Впрочем,  путь  к  благополучию  никому  не заказан:  научись говорить
по-фински и изучи железнодорожное дело.
     Апрель 1917-го  застал  Пресси  на Финляндском вокзале все тем же
поденщиком,  "кастрюлька" осталась в мечтах... И вот 3 апреля с поезда
сошел Ленин...
     - Товарищ Пресси!  - Домокуров решил наконец  направить  разговор
непосредственно к цели.  - Расскажите,  пожалуйста, о броневике. Каков
он с виду, башни там или что... Нам каждая гаечка важна!
     - Гаечка?..  - Старик заморгал и потер озадаченно лоб.  - Гаечка,
говорите?  Гм...  - С усмешкой он откинулся на  спинку  стула.  -  Эх,
товарищ вы мой... - В словах сочувствие. - Сразу видать, не были вы на
площади...  При чем тут гайка?  Ну при чем?  На Ленина каждый смотрел.
Слова его ловил... А слова жгучие, дух забирало от его слов! Посудите:
вдруг из речи  Владимира  Ильича  открывается  мне,  что  вовсе  я  не
какая-то  там  черная кость,  враки это!  А есть я,  Густав Пресси,  -
пролетарий. Даже государством могу управлять!
     Оживилось, помолодело у человека лицо, Пресси кивнул на блокнот в
руках Домокурова:
     - Это  можно  и записать.  Про со-циа-ли-стическую революцию речь
была!  А тебе - гаечки... Да посуди же сам - Ленин говорил... Ленин! И
стоял  он,  как  известно,  на  броневике.  А  что там за устройство у
броневика,  ну какое это имело значение?  Чудак ты, товарищ. Да любого
спроси,  кто  в  тот  вечер  был  на площади:  "Куда глядел?  Под ноги
Ильичу?" Осмеют же!
     Домокуров медленно закрыл блокнот. Поблагодарил железнодорожника,
вышел на улицу.
     Захотелось постоять, чтобы опомниться...
     "Все ясно!  - подумал Сергей.  -  Вот  она,  товарищ  Семибратов,
психологическая  разгадка:  в тот памятный вечер никто со вниманием не
взглянул на броневик. Владимира Ильича слушал рабочий класс!"
     Но как же поиски?
     "А никак,  - с горечью заключил он.  - Ни одной приметы в  руках.
Никто ничего не запомнил... Какие уж тут поиски броневика!"

x x x

     Сергей Иванович  Домокуров  несколько  огрузневшей походкой (годы
брали свое!) шел по Суворовскому проспекту. Он направлялся в Смольный.
Аллея разросшихся деревьев, которых в 1917 году не было.
     Колоннада, крыльцо.  По широким его ступеням в  семнадцатом  году
поздним октябрьским вечером быстро,  деловито прошагал внутрь Владимир
Ильич Ленин.  Перед крыльцом, охраняя штаб социалистической революции,
стоял тогда броневик...
     "Где же он теперь,  неуловимый?  - с  огорчением  подумал  Сергей
Иванович.  - Миновало десятилетие Советского государства, приближается
двадцатилетие,  сколько  же  можно  искать?..  Ясно,  что  в  Смольном
забеспокоились".
     Домокуров был  рад  вызову.  В  самом  деле,  пора  о   броневике
поговорить под флагом Смольного!

x x x

     Утро Сергей Иванович провел в Мраморном дворце.  Дворец, памятник
архитектуры XVIII века,  обживался заново.  Он еще не был  открыт  для
посетителей,  но  над  входом  уже  горели  новенькие бронзовые буквы:
"Музей В. И, Ленина. Ленинградский филиал".
     Обком партии  подобрал для работы в музее группу научной молодежи
во главе с  солидным  ученым,  исследователем  ленинского  наследства.
Крепкий, дружный образовался коллектив. Но и работу поднимали немалую.
Это ведь музей особенный, каких раньше не бывало.
     Надо было   построить   экспозицию   -  настолько  выразительную,
доходчивую,  чтобы посетители,  даже самые  неподготовленные  из  них,
пройдя  потоком  анфиладу залов,  уносили бы живой образ Ленина в свою
жизнь, в повседневную работу, в раздумья о будущем.
     Домокуров уже  несколько  лет  учительствовал,  но  был счастлив,
попав в этот коллектив энтузиастов.  Кто-то,  видать,  запомнил его по
Музею  Революции  в Зимнем дворце,  хотя и музея-то этого уже давно не
существует.  Оказалось,  что и его  скромный  опыт  полезен  молодежи,
которая,  переступая порог Мраморного дворца, и вовсе не имела понятия
о музейной работе.
     Вспомнил Домокуров  о  бесплодных своих поисках броневика и вновь
загорелся  надеждой:  "Рождается   Музей   Ленина,   а   это   ли   не
первостепенная его задача - разыскать броневик!"
     Но пока  что  под  мраморными  сводами  дворца   царила   горячка
завершающихся работ.  В залах появились макетчики,  столяры, обойщики,
слесари, отопители, стекольщики. Всюду пилили, строгали, стучали...
     Открыть музей  предстояло  к 7 ноября 1937 года - в ознаменование
20-летия Октябрьской революции.
     - Дайте  срок,  Сергей  Иванович,  дайте  срок...  Смилуйтесь!  -
подшучивал директор над нетерпением Домокурова.  - Вот откроем  музей,
впустим народ - и сразу за поиски броневика!

x x x

     Сергей Иванович шел в Смольный не с пустыми руками.  В портфеле у
него тетрадка в твердых корочках,  где на титульном листе  красовалась
надпись:  "Паспорт  бронеавтомобиля".  Когда  он  завел  эту тетрадку?
Давно, уже чернила поблекли от времени, были черными, стали желтыми...
     Но за  годы поисков броневика не все кончалось неудачами.  Были и
открытия, находки. Только паспорт броневика из них не составлялся.

x x x

     Вот одна из примет броневика, попавшая в тетрадку.
     Ехал Домокуров   в   трамвае  по  Выборгской,  мимо  Финляндского
вокзала.  Здесь,  огибая  памятник,  вагон  притормаживает  на  крутом
повороте. Монумент огромен, из окна вагона не охватишь взглядом.
     Но вдруг - что такое?  Новая деталь? Будто скворечня распахнулась
на памятнике...
     Домокуров спрыгнул на остановке, возвратился.
     Э, да  за  скворечню  он  принял  пулеметную амбразуру.  В бронзе
условно она выполнена в виде пары щитков.
     "Странно, однако...  - подивился Домокуров.  - Как же я прежде не
замечал этой детали?" Но вспомнился "Красный  треугольник",  ветераны,
которые бесплодно тужились описать броневик,  вспомнился Пресси, и все
объяснилось:  если  перед  глазами  Ильич,  то  даже  бронзовому   его
изваянию, оказывается, не смотрят под ноги!
     "А почему,  собственно,  щитки?  - Домокуров остановился на  этой
мысли. - Почему не что-нибудь другое? Разве мало у броневика деталей?"
     В самом деле,  броневики и  нынче  знакомы  каждому  ленинградцу.
Дважды  в  году  их  выводят  на  Дворцовую  площадь,  а после парада,
возвращаясь в свои гарнизоны,  броневики тянутся по улицам города. Тут
и  неспециалист  заметит,  что  пулеметные башни у броневиков устроены
по-разному:  встречаются со щитками, а бывают и без щитков... Выходит,
с  военной  точки  зрения  ограждение  амбразур  не обязательно?
     А на памятнике щитки... Почему? Так захотел скульптор?

x x x

     Район Мариинского театра,  улица  Писарева.  Приехав  по  адресу,
Домокуров  очутился  перед  кирпичным  зданием с огромными деревянными
воротами. Жилище циклопов!
     Ворота медленно и тяжко, качаясь полотнами, со скрипом открылись.
     А вот  и  циклопы:  оказывается,   это   театральные   декорации.
Уложенные  на  длинные ломовые дроги,  декорации напоминали гигантских
радужных стрекоз с перебитыми крыльями.  В  упряжке,  красиво  выгибая
шею, зацокали по мостовой дородные битюги.
     Домокуров, проводив взглядом процессию,  поднялся на верхний этаж
и  с  недоверием  переступил  порог...  Куда  он  попал?  Над  головой
стеклянный свод оранжереи.
     Но здесь не выращивают цветов.  Здесь рисуют декорации. Полотнища
расстелены на полу, словно нарезанные в поле гектары.
     Живописцы шагают,   как   артель  косарей.  Все  разом:  взмах  -
оттяжка...  только не с косами они,  а с малярными кистями на  длинных
палках. Кисти макают в ведра.
     Впрочем, эти только кладут  грунт.  Пишут  декорации  другие:  те
передвигаются по полотнищам с табуретками,  чтобы сесть, ведерки у них
поменьше, кисти поделикатнее.
     В вышине,  под  стеклянным сводом,  - узкий мосток.  Оттуда видна
каждая декорация целиком,  и художники  внимательно  прислушиваются  к
голосу сверху, который временами гремит через рупор.
     Человек под куполом...  Сказали, что это Евсеев, автор памятника.
Сергей обрадовался удаче.
     Но вот скульптор внизу.  Свободная  до  колен  блуза  без  пояса,
обычная у художников.  Пятнистая от краски.  И лицо запачкано,  даже в
волосах что-то цветное.
     Увидев посетителя,  Евсеев  на  ходу причесывается,  подкручивает
усы.
     Вопросительный взгляд и церемонный по-старинному полупоклон:
     - Чем могу служить?
     Домокуров двинулся через эти церемонии напролом:
     - Держу пари,  товарищ Евсеев,  что третьего апреля  семнадцатого
года  вы  были  у  Финляндского вокзала и видели броневик,  с которого
говорил Ленин!
     Евсеев выдерживает взгляд, усмехается:
     - А вот и не угадали...  Не был я у вокзала при встрече Владимира
Ильича.
     Домокуров не уступает:
     - А щитки на памятнике? Разве это не с натуры? Ну, не на площади,
так,  очевидно,  позже видели  броневик...  Сергей  Александрович,  ну
припомните, это так важно!
     - Сожалею,  но... - И скульптор разводит руками. Вид у него почти
виноватый. - Я никогда не видел броневика.
     - Так-с... - бормочет Домокуров. Опять неудача. Он раздосадован и
говорит  колко:  -  Значит,  щитки  - это выдумка.  Здорово это у вас,
скульпторов,  получается!  Где бы соблюсти историческую достоверность,
вы...
     Тут Сергей Александрович - сама деликатность - взрывается:
     - Простите,  да  как вы могли подумать такое!  Заподозрить меня в
отсебятине! Щитки сделаны по чертежу, - говорит он с достоинством, - и
я покажу вам этот чертеж.
     Евсеев пригласил молодого человека следовать за ним.
     Домокуров было   замялся:   на  полу  декорации  с  нарисованными
облаками. Ведь наследишь.
     - Идемте,  идемте!  -  И  Сергей  Александрович  смело  ступил на
облака.  - Это задник из  "Руслана  и  Людмилы".  Устарел,  пускаем  в
переработку. Напишем здесь скалы для "Демона".
     По скалам,  тем более будущим, Сергей зашагал уже без опаски. Еще
немного - и они за дощатой перегородкой.
     - Моя мастерская,  - веско  объявил  Евсеев.  -  Здесь  я  только
скульптор.
     И, как бы в подтверждение этой очевидности,  защелкнул  дверь  на
замок.
     - Прошу садиться. - Он любезно кивнул на старинное кресло.
     Но роскошное  наследие  прошлого  проявляло  склонность  валиться
набок и даже опрокидываться...
     Домокуров предпочел постоять.
     - Сейчас покажу вам чертеж...  - Сергей Александрович в  раздумье
обхватил  пальцами  подбородок.  От,  этого  холеные усы его несколько
приподнялись и приобрели сходство со стрелкой компаса.  - Гм,  гм, где
же он у меня?
     В углу буфет.  Сквозь мутные, непромытые стекла виднелась посуда:
черепки  и  банки  с красками,  лаками,  какими-то наполовину усохшими
жидкостями.
     - Видимо,  он здесь! - И Сергей Александрович решительно шагнул к
буфету.  Распахнул нижние филенчатые дверцы, но тут же, спохватившись,
выставил вперед колено,  потому что наружу комом поползло измазанное в
красках тряпье.
     Сергей Александрович   захлопнул   дверцу   и   некоторое   время
конфузливо отряхивался от пыли.  Буфет был в углу  налево,  теперь  он
шагнул  в  угол  направо,  к  этажерке.  Тут  громоздились  в изобилии
какие-то гроссбухи, клочьями висели на них обветшалые кожаные корешки.
Это были отслужившие свое и выбракованные партитуры опер.
     - Из Мариинского театра,  -  проворчал  скульптор.  -  Валят  мне
всякий хлам...
     Он расшевелил бумажные залежи,  и с этажерки начали соскальзывать
на пол легкие рулончики. Каждый из них мог быть чертежом.
     Нет, не то, все не то!
     А в   дверь  стучались.  Все  настойчивее.  Евсеева  требовали  в
декорационный зал.
     Пришлось прервать поиски.
     Сергей Александрович извинился,  сложив крестом  руки  на  груди:
мол, я не властен над собой - и резво поспешил к двери.
     - Я только на минуту. В чем-то запутались живописцы...

x x x

     Домокуров прождал полчаса. Попробовал дверь - заперта.
     - Нет,  не пущу... Нет, нет! - запротестовал скульптор, удерживая
Домокурова. - Куда вы? Чертеж отыщется обязательно!
     Но у Домокурова уже отпал интерес к чертежу:  что в нем,  в листе
бумаги?  Факт установлен,  исторический  броневик  был  с  пулеметными
щитками,  и  эту  примету можно со слов скульптора записать в паспорт.
Первая примета!
     - Спасибо вам, Сергей Александрович!
     - Вы о чертеже?  - не понял тот и добавил рассеянно:  - Отыщется,
отыщется,  некуда  ему  деться...  Чертеж  - это мелочь.  Я вам покажу
кое-что позначительнее...
     И он  бережно выставил на стол скульптуру под чехлом - маленькую,
размером она не превышала настольную лампу.  Снял чехольчик и отступил
на шаг: глядите, мол.
     Домокуров всмотрелся:
     - Ленин!
     Глиняная, серо-зеленого цвета статуэтка,  необожженная и  кое-где
уже скрошившаяся. Но как выразителен образ Владимира Ильича!
     Оба теперь сидели на  одном  стуле,  плечом  к  плечу.  Скульптор
задумчиво поворачивал статуэтку то одной стороной, то другой.
     И скупо,  как бы через силу,  время от времени произносил два-три
слова.
     Он, Евсеев,  ночью потянулся к глине...  Это была  самая  глухая,
траурная  ночь  над  Советской  страной.  Люди  плакали.  Сил  не было
заснуть.
     "Как же  мы  проснемся наутро без Ленина?" Эта мысль не умещалась
ни у кого в голове...
     - А  я  лепил...  -  прошептал Евсеев.  - Это было мое надгробное
слово Ильичу.
     Скульптор поднялся.
     - А теперь взгляните на этюд отсюда. Вот в этом ракурсе.
     Домокуров, встав со стула,  посмотрел из-под руки скульптора, и в
статуэтке внезапно открылись ему новые черты.
     - Сергей Александрович,  а ведь статуэтка мне знакома.  Где я мог
ее видеть?
     Евсеев улыбнулся:
     - Не скажу. Догадайтесь!
     И Домокуров догадался.
     Маленькая вещица имела хотя и неполное, но несомненное сходство с
монументальной фигурой на площади у Финляндского вокзала.
     - А вот здесь...  - и Евсеев широким жестом пригласил  Домокурова
осмотреться,  -  я лепил фигуру для памятника в полном масштабе - двух
сажен высотой.
     Домокуров был озадачен.  Помещение просторное, но даже до потолка
не будет двух саженей.
     - Как же вы, Сергей Александрович, здесь поместились с работой?
     Евсеев браво  вскинул  голову.  Потом  опустил  руки  в  обширные
карманы блузы и показал головой вниз:
     - Очень просто, через проруб! Два этажа соединили в один.
     Домокуров с интересом выслушал подробности.
     На полу нижнего этажа была  установлена  массивная  металлическая
площадка. На роликах. Скульптор мог поворачивать ее как ему удобно для
работы.  А чтобы многопудовая масса глины,  нарастая,  не  обвалилась,
лепка  происходила  на  кованом  каркасе.  И  по  мере  того  как дело
двигалось,  скульптуру обносили со  всех  сторон  деревянными  лесами,
точно такими как при постройке зданий.
     Внизу рабочие разминали сухую глину,  замачивали ее в бадье,  при
помощи лебедки подавали на леса.
     Это специальная  глина.  Добывается  у  Пулковских   высот   близ
Ленинграда.  Свободная  от примесей,  очень пластична,  то есть вязка,
послушна в руках, а при высыхании не растрескивается. Пулковская глина
известна каждому скульптору.
     А вот и другие принадлежности работы...
     - Окоренок, - сказал Евсеев.
     Сергей Иванович увидел половину распиленного поперек бочонка. Это
как бы чаша с водой. Во время работы скульптор окунает в чашу руки.
     Есть и молоток,  деревянный,  с широким  торцом,  для  утрамбовки
накладываемой на каркас глины.
     Наконец, стеки.  Это легкие звонкие палочки. Скульптору они нужны
для выработки деталей лица, рук, костюма.

x x x

     Однако самое интересное в рассказе Евсеева было впереди.
     Образ Ленина...  Гений пролетарской революции... Как же воплотить
его?  Никаких  образцов.  Во  всем мире нет монументального памятника,
воздвигнутого революционеру.  Значит,  изобретай,  надейся  только  на
удачу.
     Щуко и Гельфрейх разрабатывали архитект