урную часть памятника.  Но
даже  эти  видные зодчие не отважились спроектировать фигуру Ленина по
своему усмотрению.  Они настежь распахнули двери мастерской,  призвали
на   помощь   людей,   знавших  Ильича  лично,  -  его  соратников  по
революционной борьбе, учеников.
     Побывал в  мастерской Михаил Иванович Калинин,  приезжала Надежда
Константиновна Крупская. Оба рассказывали о Ленине.
     А старые  питерцы  по  вечерам  набивались  к  порогу  скульптора
толпами.
     Путиловский слесарь,  клепальщик с судостроительного,  и ткач,  и
булочник, и железнодорожный машинист - множество рабочих приобщилось в
эти дни к искусству ваяния.
     Вначале только уважительно глядели,  как под пальцами  скульптора
словно бы оживает глина, а потом порадовали его и толковыми советами.
     - Кстати...  -  и  Сергей  Александрович  притронулся   к   плечу
Домокурова,  как  бы  требуя особенного внимания к дальнейшему.  - Вот
бывает так:  лепишь, лепишь, а для полноты образа, чувствуешь, чего-то
недостает.  Начинаешь искать это "нечто" - ощупью,  наугад.  Рождается
одна деталь,  другая,  третья...  но чувствуешь - не то,  все  не  то.
Ужасно  это  мучительное ощущение - бесплодность,  хоть бросай работу.
Когда лепил Ленина,  - продолжал скульптор,  -  не  получалась  правая
рука. Ну никак. Жест вялый, невыразительный... А ведь Ильич на площади
был счастлив встречей с дорогим его сердцу питерским пролетариатом.  А
речь  его  -  это  же  призыв  к  историческому  перевороту  в судьбах
человечества!
     Евсеев, разволновавшись  от  воспоминаний,  пошел  вышагивать  по
комнате. Внезапно остановился:
     - Дайте вашу руку.
     Сергей Иванович протянул правую, стараясь воспроизвести положение
руки на памятнике.
     - Так,  - сказал Евсеев, - похоже. Но главное не уловили. Сложите
пальцы  дощечкой,  а  большой  оттопырьте.  -  И  он,  схватив  ладонь
Домокурова,  резко скосил ее вниз.  - Вот  этот  энергичный  ленинский
жест!  Я уловил его здесь,  у одного из рабочих,  который заговорил со
мной, - о чем, уже не помню. И меня как осенило.
     Появился Щуко.   Владимир   Алексеевич  несколько  раз  заставлял
рабочего воспроизводить этот жест  -  такой  скупой  и  вместе  с  тем
удивительно полновесный.
     "Великолепно, великолепно,  -   шумно   радовался   академик,   -
наконец-то  решение  найдено.  Именно  так надо поставить руку и никак
иначе!"
     Не менее  счастлив был и сам рабочий.  Он много раз слышал Ленина
на митингах и  незаметно  для  себя  перенял  жесты  Ильича,  которые,
врезавшись в память, стали его собственными жестами.

x x x

     У выхода из мастерской стоял объемистый деревянный ларь.  В нем -
сухая глина.
     Домокуров придержал шаг и вопросительно взглянул на Евсеева.
     - Да,  это та самая,  - кивнул скульптор. - Рассыпана после того,
как была отлита гипсовая форма...  Правда,  не вся - ларь с тех пор не
раз пополнялся...  - Он пошарил в ларе. - Вот вам комочек на память! А
о чертеже не беспокойтесь, - напомнил Евсеев. - Вот выберу время...
     - Сергей Александрович, а от кого вы получили чертеж?
     - О,  это я отлично помню!  - оживился скульптор. - Это было так.
Владимир Алексеевич Щуко забежал и,  даже не садясь (он  всегда  такой
стремительный),  облокотился о край стола и нарисовал на листке бумаги
круглую башню,  а сбоку  как  бы  два  крылышка.  Сказал:  "Интересная
деталь, сделайте".
     - А где он сам узнал про крылышки?
     Лицо добрейшего  Сергея  Александровича  стало  строгим.  Он даже
выдержал паузу - для внушительности:
     - Помилуйте,  спеша,  заехал академик...  Главный руководитель по
сооружению памятника...  С моей стороны было бы бестактностью задавать
не относящиеся к делу вопросы. Я лепщик - и не более того.
     Впрочем, Евсеев не умолчал, что он и Щуко - старинные друзья.
     "А вот  это  кстати,  что  друзья",  -  подумал Сергей и попросил
познакомить его с академиком. Как сотрудника музея.
     - Отчего же,  можно...  - Евсеев подкрутил усы.  - Только как это
сделать? Владимир Алексеевич в Москве. Строит библиотеку имени Ленина.
Возле Румянцевского музея, где Владимир Ильич брал книги...
     Домокуров не   стал   откладывать   дела.    Взял    у    Евсеева
рекомендательное письмо и вместе со своим отправил в Москву.

     В приподнятом  настроении  Сергей  вернулся  от скульптора домой.
Снял с полки тетрадку в твердом переплете,  сел к столу и, старательно
вырисовывая  буквы,  записал  в тетрадь на отдельной страничке примету
броневика:
                               ПАСПОРТ
               бронеавтомобиля, с которого в 1917 году
                        у Финляндского вокзала
                    выступал Владимир Ильич Ленин
                    Примета Э 1: башня со щитками.

     Вскоре пришел  ответ  из Москвы.  Академик Щуко новых сведений не
прибавил,  но в письме была названа фамилия: Фатеев Лев Галактионович.
Щуко рекомендовал Домокурову обратиться к этому человеку.

x x x

     Совещание в  Смольном,  на  которое был приглашен Домокуров,  как
выяснилось, состоится на третьем этаже, в Лепном зале.
     Смольный!
     Домокурову уже случалось здесь бывать. Но всякий раз, вступая под
его   старинные  своды,  он  в  волнении  испытывал  потребность  хоть
несколько мгновений побыть наедине со своими мыслями, чувствами. Вот и
сейчас,  рассчитав  время,  он  задержался  на втором этаже и медленно
пошел по коридору.
     Коридоры в  Смольном  как  бы  прорезаны  в толще здания,  лишены
дневного света и на всю свою огромную длину  освещены  электричеством.
Впрочем,  во  втором  и  в третьем этажах каждый коридор заканчивается
окном, выходящим на улицу.
     Но это,  конечно,  не источник света;  лишь в ранний утренний час
или  в  час  заката  в  коридоры  заглядывают  лучи  солнца,  и  тогда
навощенный паркет сияет золотистой дорожкой.
     Дойдя до конца коридора,  Сергей Иванович в задумчивости  постоял
перед величественной дверью,  за ней - Белоколонный зал, выдержанное в
строгих архитектурных формах творение Кваренги.
     Здесь была провозглашена Лениным Советская власть.
     Потом Домокуров прошагал в другой конец коридора.  Вот дверь,  он
бывал и здесь.  За дверью небольшое помещение, из которого попадаешь в
комнатку,  где в октябрьские дни Владимир Ильич приютился  с  Надеждой
Константиновной.
     Домокуров живо  представил   себе   перегородку-ширму,   за   нею
аккуратно застланные солдатские постели.  А в передней части комнаты -
диван и  столик  с  громоздким  телефонным  аппаратом  шведской  фирмы
"Эриксон". За этим столиком Владимир Ильич ухитрялся работать.
     Однако пора   и   на   заседание.   В   Смольном   придерживаются
пунктуальности,  какую завел Ленин. Домокуров поднялся на третий этаж.
Перед входом в Лепной зал толпился народ.
     - Серега! - услышал он. - Здоров!
     Перед Домокуровым - дядя Егор. Одет празднично, на могучих крутых
его  плечах вот-вот лопнет пиджак.  Уголки белого пикейного воротничка
вздыбились. Лицо натужное, красное.
     - Э,  да  тебе  нужна  "скорая  помощь",  - усмехнулся Домокуров.
Протянул руки,  ослабил узел на галстуке, поправил воротничок и только
после этого спросил, по какой надобности Егор в Смольном.
     - Затребовали!  От "Красного треугольника" делегацией пришли. - И
добавил озабоченно: - Не иначе как отчет спросят о броневике. А что мы
можем?  Совет избрали, помнишь, еще когда? С тех пор и советуемся, как
тот броневик искать. Состарились уже, а все советуемся...
     Домокуров был  рад  встрече.  Но  под  взглядом  человека,  столь
щедрого  к  нему душой,  почувствовал себя неловко.  Так и не навестил
Егора Фомича...  Конечно, занят, конечно, трудно выкроить время - ведь
не ближний свет: из центра добираться до Нарвской заставы, но...
     И тут он обнаружил, что перед ним в самом деле - старик. Богатырь
сдал - плечи обвисли, в рыжих волосах седина, будто пепел в догорающем
костре...
     - Дядя Егор,  - сказал как мог сурово,  - неужели вы до сих пор у
своих   котлов   на   вулканизации?    Выворачиваете    вручную    эти
тридцатипудовые сковороды?.. С грузошинами? Вам бы здоровье поберечь!
     - Эка,  хватил,  сковороды!  - Лещев засмеялся.  Ему было приятно
внимание ученого молодого человека. - Там, - продолжал он, - уж машины
впряжены.  Молодежь толковая пришла:  около машин-то ведь  с  понятием
надо,  в  технике  разбираться,  в  электричестве!  Ну  а  мне полегче
работенка нашлась... А ты-то, Серега, сам-то как?..
     Дверь в зал неслышно открылась.
     - Дядя Егор,  до перерыва!..  -  едва  успел  выговорить  зажатый
толпой Сергей.

x x x

     Совещание открыл... Э, да это же Семибратов!
     В ответственном обкомовском  работнике  Домокуров  узнал  бывшего
партийного секретаря на "Красном треугольнике".  Все та же клочковатая
с проплешинами бородка,  и не обрюзг,  не раздобрел ничуть за  десяток
лет, - видно, умеет, как говорится, себя соблюдать, молодец...
     Разглядывает Домокуров старого знакомого,  а у самого беспокойная
мысль:  "Семибратов...  Как-то поведет он дело?" Чугуновское неверие в
существование исторической машины,  к сожалению, весьма распространено
- в этом он,  Домокуров, не раз убеждался за минувшие годы. Невольно и
сейчас насторожился.
     А Семибратов   между   тем   говорил   о   том,  что  в  связи  с
приближающимся  двадцатилетием  октябрьского   штурма   и   Советского
государства  каждый  из  наших  людей  еще  пристальнее вглядывается в
пройденный путь, проверяет, как выполняются заветы Ленина.
     - Вот  я  вижу  в  зале  художников,  -  продолжал Семибратов.  -
Некоторые из них даже запасливо прихватили альбомы для эскизов.  Здесь
ученые-историки   и   исследователи  ленинского  наследства.  Артисты,
писатели,  старые большевики и наряду  с  ними  рабочая  комсомольская
молодежь с заводов,  наши неутомимые партийные пропагандисты... Что же
мы можем предъявить к юбилею, товарищи? Полагаю, что все мы порадуемся
тому,  что в дни юбилейных торжеств в Москве откроется Музей Владимира
Ильича Ленина, а в Ленинграде - полноправный его филиал...
     Семибратов переждал   шум   аплодисментов.   Потом  наклонился  к
сидевшему   в   президиуме    Николаю    Александровичу    Емельянову,
сестрорецкому  рабочему,  оберегавшему  жизнь Ленина в июле 1917 года,
взял у того листок бумаги и,  заглядывая в него,  стал называть  вещи,
которыми пользовался Владимир Ильич в Разливе. Лодка с веслами, чайник
для костра, топорик... Зал откликался аплодисментами.
     Но вот  наконец  Семибратов заговорил о броневике,  и с первых же
слов его у Сергея Ивановича отлегло от сердца.
     - Подготавливая совещание,  - сказал Константин Ермолаевич, - мы,
естественно, стремились пригласить всех, кто помог бы разрешить вопрос
о  броневике.  Однако  некоторые пригласительные билеты нам не удалось
вручить. Возвратила почта, не помог и адресный стол...
     В зале заинтересовались:
     - А кто они такие?
     - Сейчас  скажу.  По  сведениям,  которыми  мы  располагаем,  эти
товарищи  в  исторический  день  третьего  апреля   тысяча   девятьсот
семнадцатого  года находились в броневике или возле него в тот момент,
когда Ленин говорил речь.  Они были  солдатами  бронедивизиона  и  уж,
конечно,   как   специалисты,   досконально   знали   машину.  Молодые
большевики,  эти товарищи по зову ЦК,  рискуя навлечь на себя  тяжелую
военную кару со стороны Временного правительства,  вывели броневик для
встречи Ленина...  Представляете, как эти люди были бы желанны сегодня
на нашем совещании!.. Впрочем, один из этих нужных товарищей здесь.
     И председательствующий вопросительно посмотрел в сторону. Там, за
ступенькой,  ведущей  в  президиум,  у стены суетился человек в темных
очках.  Он развешивал на стойках обширные листы бумаги. Это были куски
из плана Ленинграда, сильно увеличенные и ярко раскрашенные.
     По неуверенным,  стесненным движениям  и  по  тому,  как  человек
старательно  примеривался указкой к каждому плакату,  Домокуров понял,
что перед ним если не слепой,  то уж во всяком случае едва  зрячий.  И
подумал  с  сочувствием:  "Ну зачем такого инвалида беспокоить?  Можно
было и к нему поехать".
     Семибратов спросил человека в очках: готов ли он?
     - Сейчас,  сейчас, - ответил тот, нервно взмахнув указкой, как бы
защищаясь.
     - А вы  не  торопитесь,  Федор  Антонович,  -  сказал  Семибратов
успокаивающе,  -  заканчивайте  свои приготовления.  - И объявил,  что
первое слово предоставляется профессору Фатееву.
     "Льву Галактионовичу", - мысленно подсказал Домокуров.
     - ...Льву   Галактионовичу!    -    добавил    во    всеуслышание
председательствующий и сел.
     Из-за стола президиума, опершись на него обеими руками, с усилием
поднялся старик. В крупной фигуре его было что-то горообразное. И, как
белое облако на склоне горы, во всю грудь борода.
     Лев Галактионович взошел на трибуну. Начал речь.
     Это была  предыстория  ленинского  броневика.  Профессор  говорил
свободно,  даже  ораторски  красиво,  а  материал прямо-таки заворожил
слушателей своей колоритностью.
     Домокуров улыбнулся,  вспомнив,  как смешно они встретились после
письма, пришедшего Домокурову из Москвы от архитектора Щуко.

x x x

     Васильевский остров.  Одна из многочисленных линий - похожих одна
на другую улиц.
     Старинный подъезд с полустершимся железным скребком для ног возле
ступени.  Старомодно  выглядели  и  женщины в квартире,  которые вышли
вдвоем на звонок.  Одинаково одетые,  одинаково причесанные, они, даже
не  дослушав посетителя,  дружно ответили:  "Нет дома!" - и захлопнули
дверь.
     Домокуров, запасшись  терпением,  пришел во второй раз,  пришел в
третий...
     Медная дощечка   с   витиевато  вырезанной  фамилией  профессора,
твердым знаком и буквой ять уже  наводила  уныние  своей  знакомостью,
когда Домокуров наконец заставил старушек выслушать себя. На шум вышел
профессор.
     - Тетушка  Глаша!  -  Старик  устрашающе выкатил глаза на одну из
женщин.  - Тетушка Праксея!  - оборотился он к  другой.  -  Что  здесь
происходит?  Не могу я работать под ваше кудахтанье! А вам что угодно,
молодой человек?
     Записка от   академика  Щуко  произвела  нужное  действие.  Через
две-три  минуты  Домокуров  уже  сидел  в   кресле,   с   любопытством
осматриваясь в кабинете ученого.
     Книги, книги,  книги,  за которыми и стен не видно; стойкий запах
старинных  кожаных  переплетов;  в  овальных  и  прямоугольных  рамках
фотопортреты знаменитых людей с дарственными надписями.
     Профессор еще раз прочитал записку;  было видно,  что весточка из
Москвы доставила ему удовольствие.  Затем отложил  записку,  расчистил
перед собой стол, и лицо его сразу приняло деловое выражение.
     Домокуров понял,  что  здесь  лишним  временем  не   располагают,
поэтому начал без обиняков:
     - А сами вы, Лев Галактионович, видели исторический броневик?
     - Довелось...  - Старик прошелся ладонью по бороде, от подбородка
вниз,  по пышному ее  вееру.  -  Довелось,  довелось...  Только  в  те
стародавние времена интересующий вас, молодой человек, броневик не был
ни историческим,  ни даже особо чем-нибудь примечательным.  Я говорю о
тысяча девятьсот пятнадцатом годе.
     - О  пятнадцатом?  -  Домокуров  от   неожиданности   рассмеялся,
подумал: "Этак можно и до сотворения мира допятиться!"
     А профессор:
     - Рассмешил вас?  Конечно, пятнадцатый год - не семнадцатый. Даже
эпохи разные.  И вероятно,  у вас в мыслях зародилось ироническое:  "А
способен  ли,  дескать,  ты,  старина Фатеев,  доказать,  что броневик
тысяча девятьсот семнадцатого,  с  которого  выступил  Владимир  Ильич
Ленин, одна и та же машина?"
     - Именно это я и подумал...  - смущенно признался  Домокуров.  Но
тут же к старику появилось доверие...

x x x

     Фатеев потянулся  к  ящику с сигарами.  Задумчиво обрезал одну из
них настольной гильотиной, раскурил и начал так:
     - Существовал,  знаете ли, любопытный народец - прокатчики. Прошу
не путать.  Имеются в виду не рабочие прокатных станов на Урале или  в
Донбассе.  Там  народ  заводской,  степенный...  Но  были прокатчики и
другого рода-племени.  Знавал я их по своей  служебной  должности  как
инженер Санкт-Петербургской городской управы...
     Фатеев припомнил времена - самое начало  века,  когда  по  улицам
Петербурга  наряду с конками побежали вновь изобретенные экипажи.  Без
лошадей - на бензиновом моторе.
     Молодому инженеру городские власти вменили в обязанность наводить
порядок в новом и небезопасном виде транспорта.
     Своевольничали и  досаждали ему так называемые машины на прокате.
Это  были  автомобили  самой  неожиданной  формы,   яркой,   рекламной
раскраски. Стоянка их была у Гостиного двора на Невской линии.
     Надрывали голоса зазывалы:  "Эй,  эй, господин, пожалуйте ко мне!
"Жермен-штандарт"  -  лучший  автомобиль в мире.  Для видных господ!",
"Мадам,  покорнейше  прошу  "Дедион-бутон"   -   специальный   дамский
автомобиль,  не дергает,  не стреляет,  самого нежного хода! Пожалуйте
ваши покупочки,  мадам.  Садитесь",  "Господа,  молодые люди,  кого  с
ветерком? И-эх, прокачу!"
     Так заманивали шоферы прокатчики из почтеннейшей публики седоков.
Работали они от хозяев,  каждый гнался за выручкой,  поэтому считались
только с капризами пассажиров,  но никак не с правилами уличной  езды.
Шальной, отчаянный был народ.
     Прокатчики побаивались   городского   инженера.   Мудреного   его
отчества  не  выговаривали,  а просто:  "Держись,  ребята,  колокольня
идет!"
     Прогонит инженер с Невского и пропала выручка:  клиенты только на
Невском.
     - Хочу, чтобы вы взяли на заметку одного из прокатчиков, - сказал
профессор.  - Известен был  под  кличкой  Вася-прокатчик.  Виртуоз  за
рулем,  любимец публики!  Никто из шоферов на прокате не собирал такой
выручки,  как этот сорвиголова.  Но не вылезал у  меня  из  штрафов...
Записали   Вася-прокатчик?   Отлично.   Последуем   дальше.  -  И  Лев
Галактионович продолжал:  - Году в пятнадцатом,  в разгар войны  и  не
особенно удачных для России сражений с немцами,  царское правительство
закупило в Англии автомобили под  броней.  Это  была  боевая  новинка.
Поставки  броневиков для русской армии выполняла по преимуществу фирма
"Остин".  Новинку осваивали в Петрограде.  И уже отсюда, укомплектовав
людьми, отправляли броневики на фронт.
     Лихие ребята-прокатчики стали первыми шоферами броневиков.  Много
ли их в России было, шоферов? А бронемашины из-за границы идут и идут.
Военные власти забеспокоились:  кого сажать за  руль?  Решили  открыть
школу  шоферов.  Лев  Галактионович был тогда уже крупным специалистом
автомобильного дела. К нему обратились за советом.
     Пришел Фатеев   в   Михайловский   манеж.   Здесь,  где,  бывало,
развлекаясь,  гарцевали  на  породистых  конях  всадники  из   высшего
общества, по случаю войны расположилась автоброневая часть.
     Поглядел профессор на  то,  как  обучают  новобранцев,  и  сказал
генералу:
     - Я бы выпускал шоферов вдвое больше.
     - Помилуйте, где же я возьму столько инструкторов!
     - Не тревожьтесь, управятся и эти.
     И Фатеев попросил отрядить ему из солдат двух-трех слесарей.
     - Гляжу...  - Тут Лев Галактионович опять  сделал  отступление  в
рассказе.  -  Представляете идут ко мне солдаты,  а впереди торопится,
припадая на костыль,  - кто бы вы думали?  - Вася-прокатчик,  и  крест
Георгия на груди,  словом, герой! Из троих солдатиков лучше всех помог
он мне слесарной работой...  Загадочная все-таки вещь,  я  вам  скажу,
человеческий характер!
     Однако что же придумал Фатеев? Он предложил поставить в броневике
второй руль.
     Так и сделали.  Второй руль отнесли в заднюю  часть  машины.  Два
руля - два учебных места.
     Солдаты-ученики садились затылками друг  к  другу.  Одному  гнать
машину