есла  нам  Жмеринка,  не  в   этом.
Бронепоезд молодой, команда представляла собой еще пеструю вольницу. И
жмеринские коммунисты взялись за наше воспитание.  Больше  всего  нами
занимались  как раз большевики-подпольщики Гуминский и Маниловский.  И
как умело...  Не припомню случая,  чтобы в команде их не  приняли,  не
пожелали  слушать.  А  ведь  боец,  измотанный  боями,  не потерпит ни
сладеньких уговоров, ни нравоучений.
     Здесь мало было таланта педагогов - требовался талант коммуниста.
Маниловский и Гуминский обладали этим высоким талантом.
     Впоследствии Гуминский  и  сам  вступил  на бронепоезд.  Он смело
вызывался на самые трудные боевые задания.
     Добровольцами пришли к нам и другие железнодорожники. Среди них -
Павел Андреевич Шак, ставший отличным артиллеристом.
     Так мы  стояли  у  стенда,  радуясь  живущим  и  вспоминая павших
бойцов.  Самый старый  из  нас,  Лукьян  Степанович  Головатый,  вдруг
вспомнил  самого молодого из "Гандзи",  своего односельчанина,  Абрама
Глузмана. Сейчас он - инженер в городе Волжском.
     Вспомнили мы  и совсем уже молодого бойца - семнадцатилетнюю Маню
Шенкман.  Девушка  окончила  в  Проскурове  гимназию   и   пришла   на
бронепоезд.   Боевое   задание   получила  -  обучать  на  бронепоезде
неграмотных.  Головатый похвалился, что учительница ставила ему только
пятерки.  Потом талантливую девушку взяли в политотдел бригады, оттуда
в политотдел дивизии.  А когда нам  пришлось  оставить  Киев  и  город
захватили    деникинцы,    Шенкман,    уже   коммунисткой,   выполняла
ответственные задания в нашем большевистском подполье...
     К слову   пришлось,   и   я  рассказал  товарищам  о  скульптуре,
посвященной  "Гандзе"  и  находящейся   в   Артиллерийском   музее   в
Ленинграде. Авторы - Черницкий и Якимович.
     Сцена "решающего   боя",   которую    воспроизвели    скульпторы,
соседствует с подлинной гаубицей времен гражданской войны.

x x x

     Остается сказать, как обнаружился еще один наш боец - мадьяр Янош
Боди.
     В команде бронепоезда были русские,  украинцы,  молдаване, евреи,
латыши, чехи - настоящая интернациональная бригада.
     Прислали нам  на  службу  двоих  мадьяров.  Они  были из пленных,
захваченных русскими войсками еще в первую империалистическую войну.
     Бывшие австрийские  солдаты нам понравились с первого взгляда.  К
тому же у одного  из  них  было  примечательное  лицо.  Теперь,  когда
мировая  литература  обогатилась  знаменитым  романом  Гашека  "Бравый
солдат Швейк",  я бы мог сказать,  что мой новый боец -  Янош  Боди  -
вполне   мог   быть  прообразом  Швейка.  Но  где  он  теперь,  бравый
мадьяр-доброволец,  решивший связать  свою  судьбу  с  Красной  Армией
Советской России?
     Не сразу я отважился предпринять эти розыски.  Сорокалетняя  даль
времен,  другая страна. К тому же - почем я знаю, - может быть, Боди в
Венгрии столь же распространенная фамилия,  как у нас Иванов,  Петров?
Шансов на успех, казалось, никаких - нулевая вероятность!
     Все же  написал  в  Москву,  в  посольство  Венгерской   Народной
Республики.  И  невероятное  свершилось...  Вдруг получаю из Будапешта
пакет,  а в нем - вырезанный из журнала "Orzag Uilag" лист с портретом
Яноша Боди и очерком о нем.
     Оказывается, товарищи из  посольства  переправили  мое  письмо  в
Будапешт, в широко распространенный журнал. Там оно было опубликовано.
     И вот Янош Боди в редакции - явился торжественно, в сопровождении
старшего сына и невестки.  Ему,  нашему боевому товарищу, оказалось за
семьдесят,  вырастил многочисленную трудовую семью  (три  сына,  дочь,
внуки).  Его  деревня  - Мадараш близ знаменитого своей природой озера
Балатон.
     В беседе  с  писателем  Эндре  Баратом  (автором  очерка)  Янош с
живостью вспомнил многих соратников по бронепоезду.

x x x

     И еще - об одной прогулке.  Когда мы,  старики,  впятером были  в
Хмельницком,  встретился нам фотомагазин. Витрина. Остановились, чтобы
посмотреть местную фотохронику.
     В центре масштабная фотография - бронепоезд.
     На снимке дата:  "1957 год,  7 ноября".  А в подписи сказано, что
снимок   сделан   в   сорокалетие   Советской   власти,  на  юбилейной
демонстрации трудящихся Хмельницкого.
     Трудно передать   наше   волнение,   когда   мы  прочли  название
бронепоезда: "Гандзя".
     В колонне демонстрантов шел,  конечно,  макет.  Но народ вспомнил
"Гандзю" - и в какой день:  в великий советский праздник!  Значит, наш
бронепоезд, как и прежде, в строю!

x x x

     Миновало 60 лет, как окончилась гражданская война. Вспоминаются и
другие, более близкие события - Великая Отечественная. Тут уж обошлось
без  бронепоезда "Гандзи".  Эпоха бронепоездов закончилась,  появилось
оружие, во много раз более грозное, - танки.
     Оседлав тысячи и тысячи танков, орды немецких фашистов обрушились
на Советскую страну.  Гитлер поклялся стереть с лица земли ненавистный
ему  Ленинград,  захватить и онемечить Москву,  наши заводы,  фабрики,
шахты и пахотные земли раздать германским  капиталистам  и  помещикам,
советских людей обратить в рабство, а непокорных уничтожить.
     Красная Армия  вступила  в  бой  с  врагом,  покорившим  половину
Европы.  Не  было  в истории человечества войны,  столь ожесточенной и
кровавой.  На защиту социалистического отечества поднялись все  народы
СССР.    Вооружение    Красной    Армии   непрерывно   обновлялось   и
совершенствовалось.  Танки  Т-34  по  огневой  силе  и   маневренности
превзошли гитлеровские. А тяжелый танк КВ, построенный в блокированном
Ленинграде голодающими рабочими,  огнем  своим  раскалывал  как  орехи
гитлеровские "тигры" и "пантеры".
     Обескураженные фашистские начальники  запретили  своим  танкистам
принимать бой с КВ, и те при виде этой грозной и гордой машины удирали
на своих "тиграх".  Экземпляр приказа попал в руки наших разведчиков и
был доставлен конструктору КВ Жозефу Яковлевичу Котину.  Тогда это был
скромный инженер Кировского завода.  Повеселились и  на  заводе,  и  в
штабе фронта, читая приказ запаниковавших гитлеровцев.
     В том  же  1941  году  Котину   было   присвоено   звание   Героя
Социалистического Труда.  Еще ряд боевых машин,  не менее грозных, чем
КВ,  построил Котин.  Стал  генерал-полковником  инженерно-технической
службы.  После войны, уже для мирных полей, под руководством Котина на
Кировском заводе построили мощный трактор К-700.
     Скажу о себе. Когда началась война, каждый ленинградец потребовал
оружие,  чтобы лицом к лицу сразиться с фашистами.  Но многие  ведь  и
воевать  не  умели,  требовалось  их  обучить,  чтобы  люди  не  гибли
понапрасну.  Возникла армия народного  ополчения.  Мне,  как  опытному
военному  и старому саперу,  было приказано сформировать из ополченцев
саперный батальон,  что я  и  выполнил,  набрав  плотников,  кузнецов,
бетонщиков,  инженеров-строителей  и  техников - целую тысячу.  Самого
назначили командиром батальона.  А на  обучение  людей  военному  делу
отвели всего месяц...  Между тем нормальная подготовка сапера в мирное
время  длилась  три  года...  Но  обстановка  торопила  -   война!   И
ленинградцы   сумели   использовать  каждый  час,  каждую  минуту  для
овладения нужными  знаниями.  Выступив  на  фронт,  под  огнем  врага,
строили и бетонировали укрепления, закрывали подступы к городу минными
полями,  а наиболее лихие из бойцов пробирались в расположение врага с
зарядами  взрывчатки  и  пускали  на  воздух  вражеские  доты вместе с
засевшими в  них  фашистами.  Вскоре  батальон  сделали  кадровым  под
названием  "325-й отдельный армейский инженерный".  Участвуя в прорыве
блокады Ленинграда,  батальон отличился в боях за  Лугу  и  в  приказе
Верховного Главнокомандующего был удостоен звания "Лужский".
     Разумеется, наш  батальон  был  лишь  одной  из  многих  саперных
частей, которые крепили оборону Ленинграда.
     Встала на защиту  Ленинграда  от  коричневой  чумы  -  фашистских
полчищ  -  и  44-я  стрелковая  дивизия...  Это  же моя родная!  Сразу
вспомнился 1919 год,  начдив Николай Александрович Щорс,  по  указанию
которого  я  водил в бой "Гандзю"...  44-я...  Это звучало как ожившая
легенда...   Один   из   офицеров   появившейся   дивизии,   Александр
Александрович   Девель,   рассказал,  что  это  действительно  как  бы
возрожденная щорсовская.  Первоначально дивизия была  сформирована  из
ополченцев  Петроградского  района  города.  В  боях  понесла  большие
потери,  остатки ее слили  с  кадровыми  частями,  и  сама  она  стала
кадровой,  но  дали  ей  не  порядковый  номер  по  списку,  а в честь
прославленной дивизии гражданской войны наименовали 44-й.  Обновленная
дивизия участвовала во многих боях,  а когда немецких фашистов погнали
от Ленинграда,  проявила  высокую  доблесть  при  освобождении  города
Чудова и получила почетное наименование "Краснознаменная Чудовская".
     Так героизм бойцов гражданской войны как бы слился с героизмом их
детей и внуков в Великой Отечественной.



ТОЛЬКО ВПЕРПД!

РАССКАЗ

     Держу в руках старинную  грамоту.  Она  непривычная  -  яркая,  с
картинками.  Скачут по ней кавалеристы,  преследуя врага. На головах у
них буденовки, рубахи с застежками-клапанами вместо пуговиц. Эта форма
появилась  в  Красной  Армии  в  гражданскую войну,  и ее давно уже не
носят.
     На грамоте подпись: "Командир 2-го корпуса Котовский".
     А выдана кому?
     Читаю в заголовке:
     "Военнослужащему Отдельного эскадрона связи  2-го  Кавалерийского
имени Совнаркома УССР корпуса ХРАЛОВУ ЯКОВУ".
     Далекие времена...
     С тех   пор   рядовой  боец-радист  стал  инженером,  работает  в
Ленинграде.  Вот он сидит рядом со мной. Любим мы, убеленные сединами,
но  все  еще  бойцы  Красной  Армии,  вспоминать былое.  Былые походы,
товарищей своих, командиров...
     Но больше всего любит Яков Хралов вспоминать о Григории Ивановиче
Котовском - прославленном полководце гражданской  войны;  ведь  это  у
него,  у  легендарного  Котовского,  служил  Яков  Хралов  радистом  и
участвовал в его знаменитом тысячеверстном  рейде.  И  даже  присловье
Григория Ивановича Яков Хралов на всю жизнь запомнил.  "Только вперед,
- говорил комкор, - только вперед!"
     - Расскажи,  Яша,  как  ты  получил  эту  грамоту  из  рук самого
Котовского?
     Задумался Яков Николаевич, а потом улыбнулся и говорит:
     - Про грамоту потом. Ты сначала про одну историю послушай.
     Случилось это в самый разгар гражданской войны. А дело было так.
     Огромная армия Деникина,  потерпев неудачу в  походе  на  Москву,
отступала.  Наши  войска  преследовали  деникинцев,  но  от  вражеских
контратак несли большие  потери.  Белые  казачьи  и  офицерские  полки
дрались отчаянно.
     Тогда вызвался ударить по врагу Котовский.
     Отточили кавалеристы  сабли.  Накормили  досыта  коней.  И к ночи
незаметно укрылись в лесу.  А лес был большой,  и на рассвете с разных
его концов ринулись эскадроны в атаку.
     Деникинцы растерялись.  Нацеливаются то на один эскадрон,  то  на
другой,  выискивая, где же тут главные силы, чтобы уничтожить их огнем
артиллерии и пулеметов.
     Но Котовский  не  дал белогвардейцам долго раздумывать.  Во главе
своих конников врубился во вражеские ряды и  пошел  гулять  у  них  по
тылам, громя штабы, резервы войск, обозы.
     Радист на войне знает много.  И бывает, что через наушники радист
узнает  о  силах  и  намерениях  врага  скорее,  чем  пеший или конный
разведчик.
     Яков Хралов  услышал  через  наушники  вражеские позывные,  потом
приказ самого Деникина - и испугался:  навстречу эскадронам Котовского
двинуты бронепоезда...
     - Сколько их? - спросил Котовский прискакавшего к нему радиста.
     - Много. Десять насчитал...
     Котовский снял  фуражку  и  озабоченно  стал  поглаживать  голову
ладонью.  Голова у него гладкая,  как шар.  Григорий Иванович не носил
волос, любил голову брить.
     Вздохнул, размышляя:
     - Десять,  говоришь?  Это значит, против каждого нашего эскадрона
по   бронепоезду...   Многовато...   А  главное  -  броню  саблями  не
порубишь...
     Поблагодарил Котовский  радиста  за  службу  и  отпустил.  А  сам
наклонился над картой.
     Спустя немного  времени  Яков  Хралов  прискакал  в штаб с новыми
сведениями:  спешил сказать,  что бронепоезда уже близко. Глядит, а из
хаты,  где  только  что  был штаб Котовского,  выходит белогвардейский
генерал. Брюки с красными лампасами, на погонах царские вензеля...
     Опешил радист: порубили белые штаб!
     Вслед за генералом из хаты выскочил адъютант - белый  офицеришко.
Тут  же  к  порогу  хаты подвели вороного коня под чепраком,  расшитым
золотом.  Генерал вскочил в седло,  и  вороной  пошел  крупной  рысью.
Пришпорил своего коня и адъютант...
     - Яшка! - вдруг окликнули Хралова. - Ты чего затаился?
     Радист вздрогнул  от неожиданности.  Глядит - а в дверях знакомый
штабист: курит да посмеивается.
     - Слезай с коня, иди чай пить.
     - Ах ты изменник, - прошептал Хралов, - ну я же тебе...
     И он,  не выпуская из рук карабина,  заглянул в хату.  Что такое,
никаких  белогвардейцев!  Знакомые  все  лица  -  штаб  Котовского  за
работой. Он и карабин опустил.
     А тот,  что окликнул Хралова,  подает ему кружку морковного чая и
опять посмеивается.
     - Котовский родом из Бессарабии, это ты знаешь?
     - Каждый знает.
     - И я оттуда же, - сказал штабной. - Мы земляки. А теперь слушай.
     И узнал  радист,  что  Котовский  с малых лет стал заступаться за
бедняков.  Возненавидел богатых.  А когда подрос  да  возмужал,  решил
установить в родной Бессарабии справедливые порядки. Подобрал надежных
товарищей  -  и  ударили  они  по  помещичьим  имениям.  Отобранное  у
помещиков добро раздавали крестьянам-беднякам.
     Было это еще в  царское  время.  Полицейские  стражники  кинулись
ловить Котовского.  Конечно,  народ прятал своего заступника. Но когда
Гриша попадался - не было ему пощады:  избивали, сажали в тюрьму, даже
к  виселице  приговорили...  Но  он  из  тюрьмы  убегал  - смолоду был
богатырь да ловок.
     - Вот  тогда,  -  сказал  штабист,  - Котовский и научился всяким
превращениям:  то царским  чиновником  загримируется  и  оденется,  то
помещиком, то стражником, то калекой-нищим...
     - Обожди-ка! - Штабист вскочил, прислушиваясь.
     Вскочил и Хралов.
     Снаружи донесся стук копыт,  ржание лошадей -  и  вот  на  пороге
Котовский.  Один  рыжий  ус  у  него  в  руке,  снимает с губы другой.
Морщась, отодрал от лица бороду. Отлепил парик.
     Сбросил с себя китель с царскими погонами,  взял мыло,  полотенце
и, ни слова не говоря, пошел во двор умываться.
     Все обступили "адъютанта".
     - Ну как там? Ну что?..
     - Путь свободен!  - объявил парень,  снимая офицерскую форму.  И,
торопясь,  пока не вернулся в хату Котовский,  рассказал, как Григорий
Иванович обманул белогвардейцев.
     Галопом примчался  он  к  бронепоездам  и   потребовал   к   себе
командиров.
     - Господа офицеры, ко мне!
     Те видят  - генерал,  да еще царской свиты по форме,  сбежались в
тревоге.
     Строго оглядел генерал всех, а на одного даже прикрикнул:
     - Капитан, что это вы дрожите как заяц? Извольте отдать мне честь
по уставу.
     Потом выругал всех за оплошность:
     - Почему не спрашиваете у меня документа? Безобразие! Так и перед
большевистским шпионом рты разинете!
     И тут же сам предъявил документ.
     В нем сказано:  выполнять все  распоряжения  генерала  такого-то.
Подписано: "Верховный главнокомандующий Деникин". И печать с орлом.
     Потом сказал:
     - Наша  доблестная  освободительная  армия  бежит от большевиков.
Позор!  И еще раз позор!  Но  бог  милостив,  у  нас  есть  друзья  за
границей.  Англичане  двигают сюда танки.  От одного вида этих чудовищ
банда Котовского разбежится!  К сожалению,  - добавил генерал, - нам с
вами,  господа, не придется увидеть этого разгрома. Англичане объявили
операцию секретной,  без свидетелей. Не будем, господа, обижаться. Без
иностранцев нам не освободить несчастную Россию от большевиков!
     И генерал приказал бронепоездам убраться прочь.

x x x

     Конечно, деникинцы вскоре обнаружили  обман.  Спохватились  -  да
было  уже  поздно.  Эскадроны  Котовского  без помехи перешли железную
дорогу, где недавно еще стеной стояли бронепоезда, и, сверкая саблями,
помчались дальше на юг.
     Вихрем налетали на  вражеские  заслоны,  прорубались  -  и  вновь
горячили коней. Крупных стычек избегали.
     У Котовского был свой замысел, и он требовал от ребят:
     - Только вперед! Товарищи, не до отдыха.
     В стане врага  -  переполох.  Деникин  бросал  против  Котовского
пехоту,   казаков,   артиллерию  -  но  грозная  красная  конница  все
опрокидывала...
     Наконец - Одесса... Вот куда стремился Котовский!
     Увидели бойцы  Черное  море,  сняли  шапки  и   поклонились   его
величавому простору. Умылись, зачерпнули воды во фляги.
     Однако мешкать было нельзя.
     Снова штаб-трубач  сыграл  поход.  Котовский  повернул  эскадроны
навстречу бежавшим деникинцам и ударил им в лоб...
     Шесть тысяч белых офицеров и белоказаков подняли руки,  сдаваясь.
Сдались и бронепоезда - счетом четырнадцать.
     А сколько на полях сражений было брошено врагом пушек, пулеметов,
повозок с награбленным у населения добром - того и не счесть.
     А ведь силы-то Котовского были совсем небольшие: когда семьсот, а
когда и шестьсот сабель во всех эскадронах - только и всего...
     Задумался связист  о  боевом своем прошлом...  Не сразу и услышал
меня, когда я напомнил:
     - Про грамоту не рассказал. Расскажи про грамоту.
     Он улыбнулся:
     - Грамоту  я  получил,  когда  Красная Армия уже победила на всех
фронтах. Из рук в руки от Григория Ивановича. На прощание.

x x x

     Окончилась гражданская война,  а страна разорена:  ни одежды,  ни
обуви,  ни  хлеба  досыта;  ни  топлива,  чтобы пустить остановившиеся
заводы;  ни машин,  чтобы вспахать и засеять поля... А молодежь, самые
крепкие  и  сильные  ребята,  - в армии.  Но враг разбит,  и пора было
героям  войны  клинок  и  винтовку  сменить  на  токарный  станок,  на
кузнечный молот, на плуг, на рычаг в будке паровоза.
     Страна переходила на мирный труд.
     Котовский, как  и  многие  другие  военачальники,  распрощался со
своими соратниками.  Многие из них,  расставаясь с любимым командиром,
плакали.
     И захотелось Григорию Ивановичу каждого  своего  бойца  проводить
как сына.  Надумал Котовский одарить всех памятной грамотой. Пригласил
художников, сказал, какой он хочет на грамоте рисунок.
     Так и   нарисовали.   Скачут  боевые  кавалеристы  в  буденовках,
преследуя врага,- скачут только вперед.
     Памятную грамоту     получил    каждый    демобилизованный.    На
торжественном собрании кавалеристов.
     - А дальше, - спрашиваю, - что было?
     - Дальше  проводы.  Прощальный  завтрак  по-походному.   Григорий
Иванович присаживался то к одному, то к другому бойцу, угощался вместе
с нами.
     Кончился завтрак. Вперед вышел штаб-трубач. Блеснула медью труба,
и ветерок шевельнул нарядные на ней кисти. Трубач сыграл сбор.
     Демобилизованные кинулись седлать лошадей.
     Прискакал верхом Котовский.  В бой он  выходил  только  на  белом
коне, этот же боевой конь был под ним и сейчас.
     Котовский привстал на стременах и скомандовал - зычно и протяжно,
как принято в кавалерии:
     - По ко-о-о-ня-я-ям!..
     Демобилизованные мигом - все, как один, - вскочили в седла.
     Заиграл оркестр, вынесли боевые знамена, и всадники, построившись
в колонну, двинулись вслед за своим командиром корпуса. Умолк оркестр.
После кавалеристы лихо спели "Яблочко".  А как голоса умолкли,  слышен
был только дробный перестук копыт на дороге. Так и чередовались в пути
- оркестр, песни да перестук копыт.
     Но вот  и  во