в углу рта.
     Кровь! Теперь я понял, какой это кашель...
     Смазчик уже оправился, и матрос задал ему трепку.
     - Башку-то имеешь или нет?  - говорил он  гневно.  -  Что  же  ты
хорохоришься,  босиком ходишь,  если ты грудью больной?  Скажите какой
кавалер - обязательно к лафету.  Мамки нет  доглядеть?  Вот  надо  под
ребра тумаков, будет тебе тут мамка!
     Смазчик, сев  на  пол,  торопливо  натягивал  сапоги   и   только
сконфуженно поглядывал в сторону троих артиллеристов, стоявших впереди
у орудия.
     Но те  делали  вид,  что  ничего не слышат и не замечают.  Только
парень в  розовой  рубахе  развесил  было  уши,  как  на  ярмарке,  но
железнодорожник-замковый так шикнул на него, что тот сразу отпрыгнул к
своим снарядам.
     Смазчик обулся и встал на свое место.
     Я подошел к нему и взял его за руку.
     - Васюк, - говорю, - ты бы отдохнул. Пусти-ка меня поработать!
     Но он уцепился за правило, как кошка за мышь, которая ускользает.
     - Э, нет, брат! Теперь я четвертый номер гаубичного расчета. А ты
уж, знаешь ли, подавайся к своему динамиту...
     Смазчик сердито  взглянул  на  меня и вдруг фыркнул и рассмеялся.
Глядя на него,  засмеялся и матрос,  и я сам не удержался.  Перед нами
опять был прежний беззаботный смазчик.
     - Ладно уж,  - сказал Васюк миролюбиво,  - так и быть, дам и тебе
постоять. Только в другой раз.
     Наш поезд все продвигался вперед.  Шли самым  тихим  ходом.  Было
слышно, как колеса растирали попадавшие на рельсы камешки. Под вагоном
что-то уныло скрипело и побрякивало. Во все стороны расползался жидкий
дымок паровоза...
     - Эгей, машина! - крикнул каменотес, оборачиваясь, и потянулся за
рупором.  -  Крути  швидче!  -  прогремел  он в рупор.  - А то бряк да
бряк... - добавил он и поглядел на всех нас, как бы ожидая одобрения.
     - И верно, что это там Федор Федорович?.. - нетерпеливо отозвался
рослый железнодорожник-замковый. - Словно молоко везет на сыроварню.
     Матрос поглядел по сторонам:
     - Холмы да холмы,  хоть бы уж на ровное место, что ли, выехать...
Ищи тут ее, батарею!
     - А вон слышишь,  она стукает?  - сказал смазчик, схватив матроса
за рукав.
     - Тс... - вдруг зашипел каменотес и показал нам свой дюжий кулак,
- тихо!
     Приседая на каждом шагу, он прокрался к борту.
     - Вон они, собачьи дети! - сказал он, быстро обернувшись.
     Все бросились к борту.
     - Где? Где? Где ты видишь?
     - Да вон же!  - Каменотес ткнул рукой по направлению к горизонту.
- Вон где заховались!
     И вдруг на самом горизонте в тени леса  мы  увидели  бойкую  игру
огней.   Раз-раз-раз   -   мигали  огоньки.  Потом  перерыв,  опять  -
раз-раз-раз, и опять - раз-раз-раз...
     - Да это ж полная батарея,  ребята!  - быстро проговорил матрос и
сгоряча стукнул меня под ребро.  - Это  они,  гады,  беглым  огнем  по
Проскурову бьют... А ну-ка ударим и мы по ним!
     Матрос и смазчик, оба навалившись на правило, начали поворачивать
лафет.  Конец  лафета  медленно поехал по укрепленному на полу бревну,
как по рельсу.
     - Гляди,  отец,  в очко,  - кряхтел матрос.  - Ладно так? Или еще
двигать?
     Каменотес пятился  к пушке и,  не спуская глаз с черневшего леса,
бормотал, перебирая пальцами:
     - Пять,  да  пять,  да пять - пятнадцать делений.  Да еще пять да
пять... двадцать пять... Да помножить на три...
     Он прильнул к прицелу и стал что-то подвертывать, приговаривая:
     - Двадцать пять на три, двадцать пять на три...
     Левую руку  он  отставил  назад и,  помахивая ладонью,  показывал
матросу, насколько еще надо подвинуть конец лафета.
     - Досыть, довольно! - проговорил наконец каменотес и быстро убрал
руку.
     - Есть досыть! - гаркнул матрос. - Да ты сам-то шевелись, батька!
Гляди, уже...
     Тут над  самым  поездом  с резким свистом лопнула шрапнель,  и по
вагону, точно помелом, хватило пулями. Матрос подпрыгнул и закружился,
ощупывая свои бока.
     - Не замочило? - крикнул он нам. - Я-то цел!
     - Орудия...  -  протяжно  скомандовал  сам  себе каменотес.  - По
батарее противника.  Прицел семьдесят пять... - Он махнул замковому, и
тот, стукнув по рукоятке, открыл затвор.
     - Снаряд! - гаркнул каменотес.
     Племянник мигом  сдернул  брезент со снарядов,  ухватил блестящую
стальную штуку и,  кряхтя,  свалил  на  лоток.  С  лотка  он  кулаками
пропихнул снаряд в камеру орудия.
     - Заряд! - крикнул каменотес.
     На этот  раз с места сорвался матрос.  Он выхватил из-под другого
брезента медную гильзу размером с кастрюлю  и  тоже  подал  в  камеру.
Гильза была набита шелковыми пакетиками бездымного пороха.
     Щелкнул, закрывшись, замок... Каменотес рванул за шнур.
     И вдруг  меня  разом  ослепило и словно лопатой ударило по уху...
Что за черт! Вижу матроса, который опять тащит гильзу, вижу каменотеса
у  пушки,  а ничего не слышу.  В ушах звон,  пение какое-то,  и голова
словно не своя,  словно с места сошла.  Опомнившись,  я стал прочищать
пальцами уши...
     - Недолет!
     Это было первое слово,  которое я наконец услышал.  Выкрикнул его
каменотес. Он опять стоял у прицела, подкручивая свои винты.
     - Орудия... прицел восемьдесят пять... по батарее!
     И тут без перерыва пошла работа.  Племянник подтаскивал к  орудию
снаряд  за снарядом.  Розовая его рубаха сразу взмокла и на спине и на
груди.  Еще бы: ведь в каждой этой стальной чушке два с половиной пуда
весу - покидай-ка их на лоток!
     Все работали как черти,  и каменотес только поспевал  браться  за
шнур.  Он  дергал  его наотмашь,  приседая на одну ногу,  словно траву
косил.
     А матрос  то подбегал к гаубице с гильзой,  то отскакивал назад и
выравнивал правило.
     Я глядел  на лихую работу артиллеристов.  Теперь даже нельзя было
сказать,  кто из них действует лучше:  все десять  рук  соединились  в
одном  яростном  усилии  - одолеть батарею врага!  А бородач...  каков
бородач! Разве мы справились бы без такого человека?
     Однако что же я сам - зритель, что ли?
     Спохватившись, я бросился помогать артиллеристам, заменил матроса
у  правила - и работа пошла еще спорее.  То и дело перед глазами,  как
молния,  взблескивало пламя,  и  мне  казалось,  что  оно  всякий  раз
обдувает  меня  словно горячим ветром.  От беспрерывных ударов гаубицы
все звенело и грохотало кругом.  Вагон сотрясался,  как  под  огромным
молотом.  При каждом выстреле ствол орудия резко откатывался назад - и
было похоже,  что гаубица,  сама пугаясь грозного своего рева,  прячет
голову в плечи.
     С бульканьем и шелестом неслись наши снаряды по воздуху, и следом
на  горизонте  вдруг  вырастали  как  бы  кусты  невиданной  породы  -
огромные, чернокурчавые, с огненными стволами. Но они держались только
мгновение.  Это  были  наши  разрывы.  Дым  от разрывов валился набок,
застилал лес и неприятельскую батарею.
     Батарея отвечала  и  временами  переносила  с  города на нас свой
беглый огонь.  Но мы сразу отходили с поездом назад  или  проскакивали
через зону огня вперед; каменотес заново подсчитывал прицел, и гаубица
продолжала реветь неистовым своим голосом.
     Не знаю,  сколько времени длилась эта яростная схватка...  Только
вдруг  каменотес  вскинул  руку   и   повернулся   к   нам:   "Отбой!"
Разгоряченные  бойцы  не  сразу  даже  поняли сигнал.  Все по-прежнему
тащили к орудию снаряды, заряды...
     - Отбой!  - крикнул каменотес в рупор, и только тут бойцы, словно
вдруг очнувшись, отошли, тяжело дыша, от орудия.
     - Нема батареи, - медленно проговорил каменотес в тишине.
     - Сбили? Да неужто?
     Матрос бросился глядеть в стеклышко прицела.
     - Ах ты окаянная сила... И верно - не видать! Неужто сбили?
     Каменотес развел руками:
     - Может,  и порешила их наша орудия,  а может, они, собачьи дети,
позицию сменили...
     Мы все бросились где попало устраивать наблюдательные посты:  кто
влез на штабель со снарядами, кто на груду опорожненных ящиков, кто на
борт. Смазчик вскарабкался выше всех - на колесо орудия.
     Глядели мы,  глядели  в то место,  где несколько минут перед этим
мигали злобные  огоньки,  -  и  фуражками  заслонялись  от  солнца,  и
наставляли  подзорные  трубы из кулаков...  Нет больше огней,  пропала
батарея!
     - Ну, братва, - сказал матрос, оторвавшись наконец от прицела. Он
громко прокашлялся.  - Кажись,  товарищи, в этот раз мы потрудились не
напрасно. Белым гадам...
     Но не успел он договорить,  как перед самым бронепоездом грохнул,
раскрошив  шпалу,  снаряд.  Рванул  поблизости другой снаряд,  третий.
Повалился, качаясь на проводах, телеграфный столб...
     - Ушли,  дьяволы!  Тьфу!  -  закончил матрос свою поздравительную
речь и махнул рукой.  - Наводчик тоже,  стрелок...  - огрызнулся он на
каменотеса. - Давай рупор!
     Каменотес подал.
     - Эй,  механик,  крути назад,  идем до Проскурова!  - скомандовал
матрос.
     Старик сидел  на  лафете  и,  не  поднимая  глаз,  сосредоточенно
разбирал  свои  курительные  принадлежности:  обломок  ножа,  кремень,
трухлявую губку...

                           Глава четвертая

     К концу  дня  петлюровцы  густой  массой  прорвались  на  окраины
Проскурова.  Бой  еще  продолжался.  За  каждый   дом,   квартал,   за
перекрестки  улиц  шли  яростные  схватки,  но  уже  стало  ясно,  что
Проскуров нам не удержать...
     Началась эвакуация:  штаб  и  революционный  комитет  вывозили из
города  раненых  бойцов,  военное  имущество,  запасы  продовольствия.
Свертывали  работу и выезжали советские учреждения.  Толпами бежали из
города  жители...  Все  знали,  что  ожидает  этот  беззащитный,  едва
оправившийся  при Советской власти городок:  лютая расправа озверелого
кулачья в военных шинелях с беднотой, убийства, казни, погромы.
     В тягостном  сознании  своего  бессилия,  угрюмые и ожесточенные,
бойцы покидали город...  Штаб подготовлял  наутро  контратаку,  и  был
издан  приказ,  по которому еще до сумерек должны были выйти из города
главные  силы  бригады.  А  в  полночь  было  приказано  сняться  всем
остальным, до последнего связного красноармейца.
     Наш бронепоезд,  пока шла эвакуация, дежурил на станции. Сразу же
по  возвращении с позиции каменотес,  как старший теперь по должности,
донес в штаб,  что наш командир выбыл из строя.  Рапорт этот  пришлось
составлять  троим  - Панкратову,  Федорчуку и мне;  сам каменотес,  не
очень,  видно,  полагаясь на свою грамотность,  только  расписался  на
рапорте - царапнул подпись закорючкой.
     В штабе ответили:  "Ожидать распоряжений",  и мы, чтобы не терять
времени,  занялись своим хозяйством:  пополнили на артиллерийской базе
запас снарядов,  зарядов и  пулеметных  лент,  съездили  на  топливный
склад,  набрали  там  дров,  потом  стали  под водоразборную колонку и
накачали полный тендер воды.
     Незаметно подошел вечер.
     На юге темнеет быстро,  а в этот  раз  ночь  показалась  особенно
темной:   нигде   вокруг  ни  огонька.  Мы  сидели  в  молчании  около
бронепоезда,  даже не видя, а только чувствуя друг друга. Старались не
курить, а если кому-нибудь становилось невмоготу без курева, тот бежал
на паровоз и высасывал там цигарку, присев на корточки перед топкой.
     Темно, хоть глаз выколи! А тут еще поблизости противник... Где он
сейчас? Может быть, цепи петлюровцев подбираются уже к станции? В этой
темени  недолго  и в окружение попасть...  Пока было светло и в городе
шел бой,  не стоило опасаться: выстрелы и пролетавшие пули показывали,
с какой стороны мог подойти враг. Но с темнотой стрельба прекратилась,
и теперь ребята хватались за винтовки при всяком шорохе...
     Половина нашей команды находилась у вагонов,  а другая половина -
в  охранении.  Эти  бойцы  стояли  цепочкой  вокруг  поезда  на  таком
расстоянии, чтобы в случае чего можно было подать голос и друг другу и
на самый бронепоезд.
     Подошла и  моя  очередь  идти  в  секрет.  Я занял свой пост - он
пришелся около вокзала - и начал медленно  прохаживаться  по  перрону,
стараясь  ступать без шума,  - перрон был завален грудами обрушившихся
кирпичей, битого стекла и штукатурки.
     В это  время  в  конце  перрона  мигнул  огонек.  Я  притаился  с
винтовкой у стены.  Но это оказался свой, железнодорожник. Он навел на
мое  лицо красный свет,  потом зеленый и быстро упрятал фонарь обратно
под полу.  Однако я успел  заметить,  что  подошли  двое.  Второй  был
красноармеец с винтовкой.
     - Вам пакет из штаба, - негромко сказал красноармеец, и я узнал в
нем нашего штабного вестового.
     - Пакет?..  Обожди-ка,  я  позову   товарища,   который   поездом
командует.
     - А пакет на твою фамилию писан, - сказал красноармеец.
     - То есть как на мою фамилию?
     Я взял у  него  пакет,  пощупал  -  пакет  с  сургучной  печатью.
Железнодорожник  приоткрыл под полой фонарь,  и я поднес пакет к огню.
Да, так и написано: "Медникову".
     Что бы   это  значило?  Никогда  еще  мне  не  присылали  штабных
пакетов...
     Поколебавшись минуту, я сломал печать и вскрыл пакет.
     "Приказываю вам,  - прочитал я, - немедленно принять командование
бронепоездом. Об исполнении донести. Комбриг Теслер".
     Что такое?.. Мне - командовать бронепоездом?
     - Слушай-ка,  товарищ, - сказал я, - тут какая-то путаница. Верни
это писарю. Он, должно быть, адрес переврал...
     - А про то нам не ведано,  - сказал вестовой и подал мне шнуровую
книгу: - Распишитесь в получении.
     Я черкнул  в  книге свою фамилию и,  предупредив соседнего бойца,
что должен отлучиться на минуту,  со  всех  ног  бросился  к  полевому
телефону. Телефон был у переезда, в стрелочной будке.
     Вбежал к  телефонистам,  схватил  с   аппарата   трубку.   Требую
комбрига. В трубке пощелкало, и я услышал его голос:
     - У аппарата.
     - Товарищ  командир  бригады!  Говорит сапер Медников.  Разрешите
доложить.
     - Говорите.
     - В  штабе  писаря  напутали  что-то.  Приказания  ваши   не   по
назначению засылают. Вот тут мне сейчас пакет прислали...
     - Фамилия на пакете есть? - перебил комбриг.
     - Есть, - отвечаю, - моя фамилия. Вот я и удивляюсь...
     - Прочтите приказание.
     Я прочитал раздельно, слово в слово.
     - А подписано кем?
     - Ваша, - говорю, - личная подпись...
     - Ну так извольте выполнять приказание!
     - Товарищ командир бригады, да я же сапер, вы, наверно, забыли; я
в пушке ничего не понимаю...  - заспешил я,  чтобы он не прервал  меня
снова.
     - Никаких пререканий в боевой обстановке. Будете командовать!
     Я положил трубку. Схватил ее опять - дую, дую в рожок...
     Ни звука. Уже разъединили.
     Я вышел  от связистов.  Зажег в темноте спичку и еще раз прочитал
приказание.  "Командир... Да какой же я командир бронепоезда, - это же
смех!  Шестидюймовое орудие,  пулеметы...  Ну,  при пулеметах, скажем,
Панкратов  и  знающие  люди,   там   ничего,   обойдется...   Но   эта
сверхмудреная  гаубица!  Куда  ни взглянешь - цифры,  микрометрические
винты,  стекла,  линзы...  Заправские артиллеристы и те путаются!  Вон
каменотес: сколько снарядов по батарее выпустил, и все без толку - так
и ушла батарея!"
     Спотыкаясь в  темноте  о рельсы,  о шпалы,  я возвратился на свой
пост,  на перрон,  и зашагал по битому стеклу  и  щебню,  ступая  куда
попало.  "На первый случай,  - думаю, - хоть бы артиллерийские команды
припомнить.  Как это у  Богуша:  засечка,  отсечка...  Нет,  не  то...
Отражатель, вот как! "Орудие к бою. Отражатель ноль-тридцать, снарядом
по угломеру..." Тьфу ты черт,  не по угломеру,  а по деревне!  Нет, уж
лучше молчать, чем так срамиться..."
     Я дождался смены  и  побрел  к  вагону.  Постоял,  подержался  за
лесенку.  Никуда не денешься!  И в вагон придется войти, и командовать
придется.
     Я влез в вагон.
     На лафете пушки стоял железнодорожный  фонарь,  прикрытый  сверху
мешком,  и люди в полутьме обедали.  Тут были каменотес с племянником,
смазчик,  матрос, Панкратов и с ним два или три пулеметчика, остальные
пулеметчики стояли в охранении. Плотным кружком, плечо в плечо, сидели
они вокруг пожарного ведра с надписью:  "Ст. Проскуров". Я сразу узнал
ведро - в нем я подавал воду для пулеметов во время боя.
     Теперь все запускали в ведро ложки. Зачерпнет один, подставит под
ложку ломоть хлеба, чтобы не закапаться, и отъезжает назад, дает место
соседу.
     Кое-кто, уже пообедав,  пил чай. На полу стояла стреляная гильза,
доверху наполненная кусками колотого сахара.  Сахар макали  в  кружки,
как сухари, и запивали чаем.
     - Хрупай,  ребята,  хрупай,  - угощал матрос,  - это у нас  нонче
заместо жареного... А ты тоже не отставай, держи равнение, раз в бойцы
записался, - наставительно сказал он смазчику.
     Смазчик держал  перед  собой  огромный кусище сахару и,  видно не
зная, как к нему приступиться, только облизывал его.
     - Да не пролезает в рот! - рассмеялся смазчик.
     - Должно в тебя пролезть, ежели ты кок. Коки знаешь какие бывают?
Во!  - Матрос надул щеки,  выпятил живот и, привстав, досыпал в гильзу
еще сахару из шестипудового мешка.
     Когда я вошел в вагон,  каменотес что-то неторопливо рассказывал.
Остальные внимательно  слушали,  не  сводя  с  него  глаз.  "И  за  те
карбованцы наш помещик, польский пан, утопал в роскоши..." - услышал я
слова.
     - Садись, товарищ, - сказал мне каменотес, перестав рассказывать,
и уступил свое место у ведра.  -  Борщ  добрый!  В  поселке,  спасибо,
сварили, кок наш расстарался! - И он подмигнул смазчику.
     Я взял ложку и стал выуживать из ведра куски мяса и сала.
     Жую, глотаю,  а  сам  все думаю про свое.  Выходит,  что я теперь
командир... Надо об этом объявить, а язык не поворачивается. Ну ладно,
сначала поем...
     Обед подходил к концу. Я встал и громко сказал:
     - Товарищи,   я   назначен   к   вам   командиром...   Командиром
бронепоезда.
     Все повернули ко мне головы, иные привстали, словно желая получше
меня рассмотреть, но никто не сказал ни слова.
     Только каменотес,  выполаскивая  у борта ведро с остатками борща,
вздохнул и негромко промолвил:
     - Командир  всегда  нужен.  Без командира мы - что дети малые без
батьки.
     Я понял,  что он подтрунивает надо мной. Он был вдвое старше меня
и еще вдобавок артиллерист.  Ведь еще сегодня утром он  командовал  во
время  боя,  а  я  по  его  указке  вдвоем со смазчиком хвост у орудия
ворочал.
     Но я  смолчал.  Стою  и  молчу  -  язык  у  меня  словно прилип к
гортани...
     Ребята, поглядывая на меня искоса,  уже стали расходиться.  "Черт
возьми,  - думаю,  - надо же сказать что-нибудь,  отдать  какое-нибудь
распоряжение...  Да не пора ли уж бронепоезд отводить?" Я взял рупор и
вполголоса спросил у машиниста на паровозе,  который  час.  Оказалось,
что  нет  и одиннадцати.  "Рано,  черт побери...  Отходить приказано в
полночь.  Еще битый  час  стоять.  Ах  ты  незадача...  Что  бы  такое
придумать?"  И  вдруг  мне  пришла  в голову мысль:  "Список составлю,
личный список команды. Лучшего для начала и не придумаешь!"
     Я присел  на лафет,  пододвинул фонарь,  чтобы было посветлее,  и
велел подходить ко мне по очереди.
     Ребятам эта затея понравилась, они все толпой сбились к фонарю.
     Федорчук, матрос, бросился наводить порядок:
     - Осади...  осади...  Сказано  - в очередь!  - И как бы невзначай
наклонился ко мне: - Действуй, да посмелее.
     Я достал  свою  карманную  книжку,  разлиновал  ее и первым делом
вписал каменотеса.  Записал полностью,  по  имени  и  отчеству:  "Иона
Ионович  Малюга,  от  роду  48 лет,  многосемейный".  Ниже,  следующей
строчкой, я решил записать и его племянника.
     Но каменотес  стоял  передо  мной,  заслонив  всю  очередь,  и не
двигался с места.  Смотрит на меня исподлобья,  но ничего не  говорит,
только кусает усы.
     Он молчит, и я молчу.
     Матрос потрогал его легонько за плечо, но старик и тут не соше