ые брови.
     - Какой  ты,   товарищ,   специальности?   -   повторили   вопрос
железнодорожники.
     - Артиллерист,  служил действительную, - сказал старик веско, все
еще хмурясь...
     Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все
наперебой  заговорили  с  ним  и  тут  же,  подхватив  его  под  руки,
торжественно повели к пушке.  Но старик освободился от облепивших  его
рук.
     - Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, -
торопили каменотеса.  - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы
их потом опять наденем...
     Каменотес не  спеша расстегнул пряжки на чехлах,  спустил их один
за другим на пол и отгреб ногами в сторону.
     Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды,
десятки пудов кованой и литой стали - и  как  слажено,  как  подтянуто
все!
     Все затаясь глядели  на  могучий  ствол,  на  щит,  на  механизмы
орудия,  осторожно притрагиваясь ко всему руками.  Как магнит,  тянуло
оно к себе...
     Я вскочил  на  ступицу колеса и стал шарить по стволу,  отыскивая
марку орудия.  Вот она,  марка.  Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе,
буквы:  "Путиловский завод.  ПГР.  1917 г.". Путиловцев работа, наших,
питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам
попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, -
зарядить бы сразу  да  бабахнуть.  Небось  и  со  станции  возьмет  по
желто-блакитным!
     - Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес.
     Я спрыгнул на пол.
     Каменотес подождал,  пока я отошел,  потом поплевал на руки  и  с
минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху
хватил кулаком по рукоятке,  торчавшей  над  казенной  частью  орудия.
Ударил  -  и  с  силой потянул рукоять на себя.  Из ствола,  громыхая,
вывернулся  наружу  стальной  поршень  с  крупной  винтовой   резьбой.
     Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.
     Блеснул сквозной канал орудия.
     Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.
     А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу
с   левой   стороны.  Там,  на  особом  выступе,  колонкой  возвышался
прицельный прибор,  весь из винтов,  рычажков, с мелкими, как волоски,
насечками и цифрами.  Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал
вращать штурвалы орудия - их было два.
     Повертел один  штурвал,  повертел  другой  - ствол пушки медленно
отошел в сторону и чуть приподнялся.
     - Добра гармата... - проговорил каменотес, поглаживая бороду.
     Он подозвал племянника,  велел накинуть на  пушку  чехол,  а  сам
присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь
стальной обломок ножа,  какую-то трухлявую  губку,  камешек-кремень  и
коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками.
     Набив трубку зеленым табаком-самосадом,  старик отошел к борту  и
приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и
стал сам добывать огонь.
     Задача оказалась  непростая.  Старик  зажал  кремень  и  губку  в
пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью.  На первый  раз
ничего  не  получилось.  Он  еще раз чиркнул,  высекая искры,  еще,  и
наконец губка затлела.  Тут он помахал губкой из  стороны  в  сторону,
давая разгореться, и с маху сунул ее, как старинный пушечный фитиль, в
свою трубку.
     Изо рта  его,  из  ноздрей  и из трубки в три струи повалил сизый
табачный дым, сползая по бороде на расшитую сорочку.
     Эх, смачно  курит!  У  меня даже слюна навернулась,  и я поспешил
скрутить папиросу.  Гляжу,  и железнодорожники тоже не устояли  против
соблазна - все достали табак.
     "Дай-ка, - думаю,  - уважу  старика,  попрошу  прикурить  от  его
коптильной фабрики".
     Я подошел к артиллеристу и попросил высечь огонька.
     Он поглядел  на  меня,  кивнул и с охотой опять полез в карман за
всеми  своими  приспособлениями.  Раздул  уголек  и  протянул  мне.  Я
наставил папиросу,  но тут же повалился на старика,  и мы с ним крепко
стукнулись лбами.
     "Фрррр!.." -  заверещал  кондукторский  свисток.  Дернулся вагон,
лязгнули буфера, и над самым моим ухом рявкнул гудок паровоза.
     Тьфу, я даже вздрогнул от неожиданности. Вот медная глотка!
     Паровоз подошел вплотную к железному вагону, и нас обдало теплом.
Все поежились, вдруг почувствовав холодок раннего утра, и потянулись к
паровозному котлу, как к печке.
     Но тут   из   трубы   паровоза  со  свистом  полетели  искры.  Мы
шарахнулись, отмахиваясь от них, как от злых комаров.
     - Эгей!..  -  закричали  железнодорожники  машинисту.  -  Прикрой
сифон-то, не сифонь! Здесь ящики, снаряды!
     Искры перестали   сыпаться.   Машинист   выглянул   из  будки  и,
разминаясь,  сошел на перрон.  Я увидел плотного пожилого  человека  в
фуражке с серебряными галунами, в форменной черной тужурке, при часах.
Цепочка от часов у него висела через всю грудь.
     - Ну  как,  отправляемся?  - крикнул машинист,  подходя к нам.  -
Разрешение есть. - И он помахал в воздухе зеленой бумажкой.
     - Повремени,  Федор Федорович,  - ответили ему из вагона. - Не за
нами дело - командира дожидаемся.
     - Командира,  командира...  - проворчал машинист,  оглядываясь на
дверь вокзала.  - Семеро одного не  ждут.  А  нас  тут  побольше,  чем
семеро...
     Я, свесившись с борта,  осматривал наш паровоз. Хорошая машина...
Щегольские  красные  колеса с белым кантиком по ободу,  дышла блестят,
все сверкает...  На зеленой будке виднелась литера "Н" и номер  "333".
Пассажирскую  машину  отрядили в бой - молодцы железнодорожники!  Этот
паровоз уже повезет так повезет!
     Тут мне показалось, что за паровозом два тендера.
     - Это для чего же,  - спросил я проходившего мимо  кондуктора,  -
тендер и еще тендер?
     Кондуктор вынул свисток изо рта.
     - Это вагон идет за тендером,  - сказал он,  - стальной вагон под
зелень выкрашен. Ваши же пулеметчики там едут, с пулеметами.
     Бронированный вагон? Вот оно как! Так у нас же целый боевой поезд
составился! Это надо поглядеть...
     Я перемахнул  через борт,  но только разбежался,  как меня кто-то
окликнул  по  фамилии.  В  дверях  вокзала  стоял  человек   в   сером
полуштатском френче,  с коробкой маузера на боку. Гляжу - это помощник
начальника нашей проскуровской милиции Богуш!
     Вот гость еще... Что ему тут надо?
     Богуш сразу полез в орудийный вагон. Я поднялся за ним.
     - Все ко мне! - крикнул Богуш, перелезая через борт.
     Пока ребята собирались, он мельком взглянул на пушку и на штабеля
уложенных ящиков.
     - Здравствуйте,  - сказал он,  когда все подошли  и  остановились
перед  ним.  - Будете исполнять мои приказания.  Распоряжением штаба я
назначен командовать этим...  - Он оглянулся  на  паровоз,  на  задний
вагон, усмехнулся и закончил иронически: - Этим сборным составом.
     "Что, -  думаю,  -  такое?  Да  как  же  он  берется?  Ведь   тут
артиллерия..."  И  вдруг я вспомнил,  что Богуш артиллерист.  Говорили
даже,  что он из бывших офицеров,  не то штабс-капитан, не то капитан.
Значит,  артиллерист опытный.  И в службе исправный,  это видно по его
милицейской работе:  город содержит  в  порядке,  милиционеры  круглые
сутки на постах. Что ж, командир неплох! Малость выпивает, но здесь-то
будет не до того.
     Богуш, встав  по-военному,  руки по швам,  медленно обвел глазами
всех, кто был в вагоне. Мы подравнялись и тоже стали навытяжку.
     - Что ж, тут добровольцы, что ли, партизаны?
     - Добровольно идем, - отозвалось несколько голосов.
     - А из бригады есть люди?
     Я сказал, что есть - в другом вагоне, пулеметчики.
     - Сколько пулеметов? - полуобернулся ко мне Богуш.
     Ему ответили железнодорожники: пулемет в башне и два по бортам.
     - Так,  всего  три...  Хорошо.  - Он подумал и опять обратился ко
мне: - А вы кем тут? От политотдела?
     - Да нет, - говорю, - в команде. Подрывником назначен.
     - Вот как!  Ну, это правильно. Подрывник, конечно, понадобится...
Ну-с, а кто тут артиллеристы?
     Вышел каменотес с племянником.
     - Где служил? В германской участвовал?
     - И в японскую служил,  и трохи в германскую, - сказал каменотес,
- в тридцать пятом легком артдивизионе.
     - В легком?  - Богуш усмехнулся в мою сторону и  пожал  плечами.-
Так  это  же  не  легкая,  -  он кивнул на пушку.  - Это шестидюймовая
гаубица!
     - Ничего,  товарищ командир, управимся, - сказал каменотес и снял
шляпу.
     - Каким номером стоял? - снова спросил командир.
     - Первым номером. Бомбардир-наводчик.
     - Так-с... А этот? - Богуш кивнул на его племянника.
     - А он,  товарищ командир,  хучь першим, хучь другим номером. При
мне стоять будет.
     Богуш развеселился.  Нащупал  сзади  борт  вагона,  сел,   болтая
ногами.
     - Ну-ну, еще тут кто?
     - Я!..  - отозвался вдруг голос снаружи, и через борт перевалился
тяжелый мешок.
     Богуш отскочил  в  сторону и осмотрел свои галифе - не запачкался
ли?
     Мешок был  в  муке,  от  него  шел  пар.  В вагоне вкусно запахло
печеным хлебом. Все заулыбались.
     Потом появился  второй  мешок,  и  следом  за  мешками мы увидели
матроса.
     - Ффуу...  - тяжело вздохнул он,  садясь верхом на борт. Лицо его
было багровое, глаза осоловели от грузной ноши.
     Вслед за матросом перебрался в вагон смазчик,  весь перепачканный
в муке: плечи, локти и даже брови белые.
     - Это что же?..  - сказал Богуш,  поглядывая то на матроса, то на
смазчика. - Провиантская команда?
     Тут матрос,  вдруг сжавшись комком,  выпрыгнул на середину вагона
и, лихо заломив бескозырку, отчеканил:
     - Черноморской   эскадры,  миноносца  "Заветный",  действительной
службы сигнальщик Федорчук!.. С бывшей эскадры, - поправился матрос.
     - Почему с бывшей? - спросил Богуш.
     - На дно ее пустили - от германца.
     - Ах да...  - сказал Богуш, кивнув. - Значит, бывший сигнальщик с
бывшего миноносца бывшей эскадры.  - Он усмехнулся  и  сразу  повернул
лицо к железнодорожникам: - А вы кто такие? Артиллеристы, пулеметчики?
     Те помялись, посмотрели друг на друга.
     - Рабочие мы, с пути... Есть и движенцы.
     - Так-с...  Что-то многовато вас тут, товарищи, набралось. Я вижу
здесь...  восемнадцать человек.  Незачем столько,  гаубицу ведь нам не
запрягать.  Ну,  двое к правилу, - он показал на конец лафета с ручкой
торчком, - ворочать орудие. Кто станет?
     К правилу подскочил матрос и потянул за собой смазчика.
     - Так-с. Первый номер, наводчик, у нас есть...
     Каменотес при этих словах кашлянул, посмотрел на всех победителем
и расправил усы.
     - Первый номер, правильные... - перечислял Богуш. - Так... Теперь
заряжающий.  -  Богуш  остановил  взгляд  на племяннике каменотеса:  -
Заряжающим станет вот этот малый, он поплечистее вас всех.
     Парень, как  видно  не  ожидавший  такого  почета,  раскрыл рот и
растерянно замигал глазами.  Но дядя тут же вывел его из  столбняка  -
схватил за руку и поставил куда следует.
     - Теперь,  - сказал Богуш,  -  нам  потребуется  еще  замковый  -
открывать и закрывать затвор орудия.
     Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах,  но
его оттеснили.
     Вышел рослый железнодорожник с синими кантами.
     - Слесарь,  - сказал он отрывисто.  - Чинил оружие... Партизанам.
Когда немчуру били.
     - Так,  понятно.  Все!  -  Богуш встал с борта.  - А остальные...
Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить
бронепоезд.
     Рабочие заволновались.  Растерянно   сбились   в   кучу,   толпой
подступили к командиру.  Поднялся шум,  говорили все сразу,  перебивая
друг друга.  Кто-то требовал,  чтобы дело  разобрал  профсоюз,  другой
кричал  и  грозился  пожаловаться  в  штаб.  Двое  или  трое,  пытаясь
успокоить  остальных,  доказывали  Богушу,  что,  если  бы   не   они,
железнодорожники,  бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они
его для того,  чтобы самим выйти в бой.  "Это наше право!  -  твердили
они, наступая на Богуша. - Наше право!"
     Но Богуш ничего не слушал.  Он выждал,  пока шум стал стихать,  и
твердо повторил свое приказание.
     Рабочие взяли винтовки.
     - Оружие оставить, - сказал Богуш. - Это инвентарь бронепоезда.
     Тут уж и я не стерпел.
     - Неправда, это их винтовки! - вступился я. - Вы командир, и наше
дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично.
     - Ах, разве! - Богуш живо обернулся ко мне. - Тогда пожалуйста, я
не возражаю...  Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь...
В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету,  а вы,  извините,
прохлаждаетесь... Слышите, какой бой идет!
     Рабочие вышли,  построились  с  винтовками  на  перроне  и  молча
двинулись с вокзала.

                             Глава третья

     Бой на подступах к Проскурову все разгорался.  В городе  начались
пожары.  Это  неприятельские  снаряды,  взрываясь,  поджигали в разных
концах  города  деревянные  и  камышовые  крыши.  Быстро   клубясь   в
прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город.
     Станция тоже уже была под обстрелом.  Со звоном рвались в воздухе
шрапнели,   обдавая   перрон   градом   пуль.   Завывая,  как  сирены,
проваливались куда-то за вокзал  гранаты,  и  слышно  было,  как  там,
сзади, рушились здания и осыпались стекла.
     Стоять дальше у перрона стало  невозможно,  и  командир  приказал
передвинуть  поезд.  Теперь  мы  стояли  на  какой-то  поросшей травой
подъездной  ветке,  вдоль  которой  высились   похожие   на   веретена
украинские  тополя.  В  этом  случайном и малонадежном укрытии команда
бронепоезда проходила учение и боевую практику...
     Не знаю,  какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики,  только
за них,  видно,  командир был спокоен: он побывал там всего один раз и
больше  уже  не  ходил.  Но  у нас в вагоне дело не клеилось.  Из всех
пятерых наших  "артиллеристов",  отобранных  командиром,  только  один
каменотес  и  разбирался  в  пушке  - остальные ведь впервые очутились
перед этой махиной.  А тут еще и времени  в  обрез,  и  этот  гнетущий
свист, и грохот обстрела...
     Богуш выходил из себя.
     - Замковый!  - кричал он, топая ногами. - Где у вас стопор курка?
Опять не в боевом положении?  Третий номер... да ты, стриженая голова,
ты   третий  номер!  -  вдалбливал  он  совсем  ошалевшему  племяннику
каменотеса.  - Как подаешь снаряд?  Где правая рука у тебя, где левая?
Сено-солому к рукам привяжу!.. Четвертый номер! Пятый!
     Пятым был  матрос.  Он  уже  начинал  злиться  и  отвечал  Богушу
петушиным голосом: "Так точно-с! Никак нет-с!"
     - Ну знаете,  товарищи...  - сказал  наконец  Богуш.  Он  отошел,
достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб.  - Я,  конечно, поведу
вас в бой, но только имейте в виду...
     Он вдруг выбежал на середину вагона,  топнул ногой и начал сыпать
без передышки:
     - Орудие к бою!  По краю деревни!  Шрапнелью...  Заряд номер два!
Отражатель ноль!  Угломер  двадцать  семь  -  семьдесят!  Наводить  на
колокольню! Прицел сто!.. Трубка девять-девять!..
     Он сунул руки за спину и  с  усмешкой  посмотрел  на  одного,  на
другого.
     - Слышали артиллерийскую команду? Поняли?
     Все молчали,   оглушенные   потоком  незнакомых  слов,  и  только
растерянно переглядывались.
     - Поняли.  А  чего  ж  тут  не  понять?  -  осклабясь  проговорил
каменотес. Он во всем поддакивал командиру.
     - Ни  черта  не  поняли!  - сказал матрос и злобно сплюнул.  - На
позицию надо выходить.  Нечего тут канителиться. С отражателем или без
отражателя, а надо белых бить...
     - Правильно, - сказал я.
     Богуш обернулся:
     - Что-с?
     - Я говорю, что самое правильное...
     - А я вас не спрашиваю!
     Лицо его вдруг покрылось краской.
     - Дисциплины не знаете... - заговорил он, понижая голос, чтобы не
услышали другие. - Политотдельщик... стыдно!
     Вдруг он уставился на мой мешок:
     - А это что такое?
     Я объяснил:
     - Подрывное имущество.
     - То есть что значит - подрывное имущество? Динамит?
     - Есть и динамит, - сказал я.
     - Так  вы  что  же!..  -  вдруг  закричал   он,   обернувшись   к
артиллеристам.  - Вы нас всех в воздух пустить хотите?.. Шальная пуля,
осколок - и кончено?! Всему поезду конец!
     Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья.
     Тьфу ты черт!..  Меня даже в пот ударило.  Динамит ведь и вправду
может от пули взорваться,  такое проклятое вещество. Как у меня это из
головы вылетело.
     Я топтался,  передвигая мешок с места на место, не зная, куда его
упрятать.
     - В задний вагон! - коротко распорядился Богуш.
     Он подозвал матроса:
     - А вы поможете ему нести.
     Мы с матросом спустились на землю.
     Я кинул в досаде мешок.
     - Вот черт!.. Дураком, олухом каким-то меня выставил - перед всей
командой!
     Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко.
     Я подхватил  мешок  с другой стороны,  и мы зашагали с матросом в
ногу.
     - Он  и нас всех дураками выставляет,  - сказал матрос как бы про
себя. - Сам-то не слишком ли умен... Ну посмотрим!
     В молчании  прошли  мы  мимо  красных  колес  паровоза,  будки  с
подножкой,  зеленого тендера.  А вот за паровозом и зеленый вагон, без
дверей, без окон, глухой, как шкатулка. Из бойницы глядит пулемет.
     - Впустите-ка,  товарищи! - крикнул я в бойницу. - Где тут вход у
вас?
     В бойнице,  за  пулеметом,  мелькнула  нога  в  сапоге,  потом  в
отверстии показались нос и прищуренный глаз.
     - Чего надо? Пароль!
     Но не успел я ответить,  как звякнули буфера, и вагон поехал мимо
меня.  Поезд тронулся.  С глухим рокотом паровоз выбросил тучу дыма  и
прибавил ходу.
     - Стой! Машинист! Остановись!
     Я бежал  рядом  с вагоном,  уцепившись за край бойницы.  Кричал и
матрос, но машинист нас не слышал.
     - Прыгай на буфера, живо, эй!.. - закричали из бойницы.
     Мы с  матросом  рванулись  вперед,  обогнали  броневой  вагон   и
забросили мешок на буфер. Придерживая мешок рукой, я вскочил на буфера
сам и стал обшаривать стену вагона. Беда - на броневой стене не за что
и   уцепиться...  Но  тут  неожиданно  открылась  потайная  дверца,  и
несколько дружных рук втянули меня вместе с мешком внутрь вагона.
     - Федорчук,  залезай!  - крикнул я. Поискал глазами матроса, а он
вон уже где:  бежит чуть ли не впереди поезда!  - Ну,  ну, цепляйся за
лесенку, не промахнись... - Гоп, ловко прыгнул к артиллеристам!
     Я убрал голову в вагон,  и за  мной  медленно  закрылась  дверца,
тяжелая, как у несгораемой кассы.
     Стало темно.   Осторожно,   чтобы   не   удариться   головой,   я
распрямился.  Гляжу,  а наверху, под самым потолком, красноармеец, как
чижик на жердочке, и над ним, будто огромная шапка, круглая пулеметная
башня.
     Красноармеец сидел на  подвесном  железном  стуле  и  поворачивал
обеими  руками  штурвал.  От этого и вся башня медленно поворачивалась
вместе с красноармейцем.
     Я осмотрелся.  В  вагоне  было  совсем  уже  не  так  темно,  как
показалось мне в первую минуту.
     Броневые стены...  такой  же пол...  броневой потолок...  Вот это
вагон! Не то что наш с пушкой, ветром накрытый.
     Внизу, по бортам,  как окошки в подполье,  светились бойницы.  Их
было шесть,  но только в двух стояли пулеметы: пулемет с правого борта
и  пулемет с левого.  Красноармейцы,  сидя на полу,  разбирали ленты и
готовились к стрельбе.
     Я вгляделся в их лица и узнал знакомого парня - "громкочтеца".
     - А, Панкратов! - окликнул я его. - Ты кем здесь?
     - Отделенный командир, - сказал он солидным голосом, отрываясь на
минуту от дела. - Как в роте, так и здесь...
     Больше разговаривать   нам   не  пришлось.  Застучали,  загремели
колеса,  и вагон начало швырять из стороны  в  сторону:  видно,  поезд
проходил по стрелкам.
     Я затолка