от бронепоезда огня!
     В таких  случаях  появлялся   ординарец   на   взмыленном   коне.
Разгоряченный  конь  не мог успокоиться,  пританцовывал,  и ординарец,
изловчившись,  кидал мне записку в вагон через борт.  А там - указание
целей   по  карте...  Артиллерийский  расчет,  не  дожидаясь  команды,
выстраивался около орудия;  мгновение - и гаубица,  круто подняв ствол
для  дальней дистанции,  с ревом кидала двухпудовики в поддержку нашим
пехотинцам.  Случалось,  я тут же вводил в дело  и  прикомандированную
пушку.  Тогда  Малюга  после каждого гаубичного выстрела перевешивался
через борт и поглядывал, как действуют на задней площадке батарейцы.
     - А что,  небось ловко работают?  - говорил, поплевывая на руки и
подавая заряды, Федорчук.
     Старик отмалчивался,  только хмурил свои мохнатые,  выгоревшие на
солнце брови.
     - Эх,  - вздыхал матрос, - нам бы таких мастеров... На бронепоезд
бы, в команду...
     Малюга наотмашь дергал шнур, и грохот выстрела прерывал беседу.
     В эшелоне ехали сотни людей, о которых мы, фронтовики, до сих пор
имели очень малое понятие.  Это были начальники разных военных складов
со своими припасами,  хлебопеки,  сапожники,  дезинфекторы,  оружейные
мастера,  портные  из бригадной швальни,  фронтовые актеры,  санитары,
банщики,  врачи,  медицинские сестры...  Всех этих людей  мы  привыкли
обозначать одним словом "тыловики" и часто вкладывали в это слово даже
нечто высокомерно-снисходительное.
     А тут,   когда  боевая  невзгода  свела  нас  вместе,  мы,  бойцы
бронепоезда,  увидели, что работники тыла - наши первые помощники. Без
тыла  нет  и  фронта!  Эти  незаметные  и  даже невидимые для нас люди
строго, каждую ночь, доставляют бронепоезду все, что нужно для жизни и
боя.  И  мы  в  совместной  дороге наслушались рассказов о том,  каких
огромных усилий стоит  снабженцам  раздобыть  для  бронепоезда  каждую
сотню  снарядов  и  зарядов,  ящик  патронов  или  ящик махорки.  Ведь
республика окружена со всех сторон врагами,  борьба с которыми требует
боеприпасов.  Мало того, империалисты нас душат блокадой, - значит, мы
не  можем  ничего  купить  за  границей:  ни  хлеба,  ни  снаряда,  ни
патрона...  Сам  Владимир  Ильич Ленин следит за снабжением армии.  Он
требует, чтобы бойцы экономили патроны и снаряды.
     Мы поняли,  какую  героическую  работу  делает  для нас Советская
страна,  и устыдились:  разве мы  бережем  боеприпасы  так,  как  надо
беречь?..
     Федорчук, который к своей новой должности  начальника  боепитания
относился   с   неудовольствием   и  даже  презрением,  теперь  совсем
переменился.  Он увидел,  что делом снабжения Красной Армии занимаются
рабочие-большевики,  пришедшие с заводов и,  так же как и мы,  готовые
жизнь отдать за  победу  социализма.  Федорчук  завел  себе  тетрадку.
Отпросившись  с  бронепоезда,  он забирался в вагон к снабженцам,  где
усердно брал уроки. В разговоре у него появились такие слова: "чековое
требование",  "акт",  "боекомплект",  "обменный пункт".  Но, становясь
ученее,  он не задирал нос,  как  это,  наверное,  сделал  бы  Малюга.
Наоборот,  всякой  удивившей  его  новинкой  в  снабженческой науке он
спешил поделиться со мной,  и мы вместе  разбирались  в  ее  смысле  и
значении.
     Никогда еще не была у нас  так  крепка  дисциплина,  как  в  этом
походе.  Мы двигались в кольце врага, и каждый понимал, что мы сильны,
пока спаяны железной дисциплиной.  Мои приказания бойцы  схватывали  с
полуслова и сами ревниво следили друг за другом, чтобы все исполнялось
в точности.  Мне уже  почти  не  было  надобности  проверять  караулы:
часовые  постоянно  чувствовали  на  себе настороженный взгляд каждого
бойца команды. Начбоепитания Федорчук, как ни придирчив он был в новой
своей  должности,  за  весь  поход  ни  разу не нашел случая упрекнуть
кого-нибудь за попусту израсходованный снаряд или патрон. Все у бойцов
было на учете.
     Ко всему  тому  бойцы   бронепоезда   показали   себя   отличными
разведчиками:  они  ухитрялись  проникать  даже в глубину расположения
неприятеля и шныряли там как невидимки.  А уж  в  бой  шли...  да  что
говорить! Геройски проявляли себя самые тихие, неприметные бойцы.
     Славной смертью погиб  товарищ  Кутейкин,  прозванный  в  команде
"долговязым пулеметчиком".  Кто бы мог подумать, что этот всегда такой
ленивый,  сонный парень  сам,  один  на  один,  бросится  в  атаку  на
вражеский пулемет! Подкараулил - и уничтожил засаду гранатой. А самого
сразила пуля со стороны.

x x x

     Атаки на колонну чередовались с диверсиями.  Чуть ли не на каждой
версте мы натыкались на взорванные рельсы.  Случалось,  что петлюровцы
портили путь у нас под самым носом.
     В одном  месте,  например,  переезжал  нам  дорогу  воз  с сеном.
Посмотрел я в бинокль - на возу  крестьянин  в  свитке.  Крестьянин  -
значит,   не   трогай.  А  чуть  только  этот  крестьянин  скрылся  за
железнодорожной будкой,  сразу дымок на рельсах  и  следом  -  грохот.
Подъехали,  смотрим - перебит рельс,  горячий еще,  не прикоснуться. А
крестьянин отпряг лошадь  и  ускакал.  Вот  он  какой  "крестьянин"  -
переодетый петлюровец!
     Так чуть ли не на каждой  версте  нам  приходилось  останавливать
весь эшелон, сбрасывать со своей контрольной площадки запасные рельсы,
костыли,  накладки,  подкладки, шпалы и чинить путь. Спасибо, помогали
жмеринские  железнодорожники,  те  самые,  из  депо,  которые когда-то
подготовляли наши вагоны к открытому бою.  Теперь они ехали с  нами  и
живо  составили  ремонтную  бригаду.  Не  будь  с нами железнодорожных
слесарей и кузнецов,  моя команда вконец  бы  измоталась  с  починками
пути.
     Но ведь и чинить не давали...  Только выйдут  ребята  на  путь  с
инструментом,   сейчас   -  дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь  -  начинает
стегать по рельсам пулемет.  А черт его знает,  откуда бьет,  - кругом
чистое поле...
     А бывало и так: выследишь пулемет, вот он - с сельской колокольни
строчит.  Панкратов тут же разворачивает в бронированном вагоне башню,
берет "звонаря" на прицел,  но  сбей-ка  его  попробуй,  когда  он  на
колокольне словно в каменной бойнице.  Тут пробует приладиться Малюга.
Но колокольня в стороне, не берет ее наша неповоротливая гаубица.
     Я - к батарейцам, что у нас на платформе:
     - Огонь!
     После басовитых,   похожих   на   тяжелые  удары  молота,  звуков
гаубичной стрельбы забавно слышать пронзительные взвизги трехдюймовки.
     Артиллеристы у гаубицы снисходительно улыбаются... А через минуту
- удивление и восторги.  Вот так  ловко  сработала  трехдюймовка:  два
снаряда  - и уняла пулемет на колокольне.  Только кирпичная пыль пошла
розовым облачком...
     Своим мастерством батарейцы быстро завоевали общие симпатии. Лишь
Малюга держался в стороне от возникшей между вагонами  дружбы.  А  все
из-за гонора...  Наверное,  и сам себе не рад:  все люди вместе,  а он
маячит один, добровольный отщепенец!
     Так мы  продвигались  в  августовские дни 1919 года от Жмеринки к
Виннице...
     Кончились первые  сутки.  За день и ночь мы отошли от Жмеринки на
двенадцать верст.  Оставалось еще тридцать...  Но с утра  второго  дня
огневые  налеты  и  диверсии против эшелонов неожиданно ослабели,  а к
полудню и совсем прекратились.  "Одно из двух,  - подумал  я,  -  либо
Теслер с бригадой крепко поколотили петлюровцев и они стянули все силы
против него, либо прорвались прямо к Виннице и там готовят баню".
     Час от  часу не легче.  Как ни трудно нам приходилось в походе до
сих пор,  но хоть враг был на виду. И мы знали, где ударить по нему из
орудия,  где пустить в ход пулеметы,  где развернуть цепь для атаки. А
теперь - где они,  злодеи?  Ясно,  что мы со своим эшелоном все еще  в
кольце,  но где,  когда,  с какой стороны ожидать теперь их налеты? Мы
потеряли соприкосновение с противником, а это в бою самое скверное.
     Я усилил  наблюдательные  посты  на крышах вагонов и повел эшелон
еще осторожнее. Но зато мой батальон пассажиров торжествовал. Да и что
ж  тут непонятного?  Забаррикадированные в вагонах,  почти безоружные,
едва защищенные от пуль,  люди за сутки боев так исстрадались,  что  и
такую передышку встретили, как праздник.
     Едва прекратилась стрельба,  как  во  всех  вагонах  распахнулись
двери, пассажиры высыпали наружу, затеяли игры, возились и кувыркались
в траве,  как малые ребята.  Врач походного лазарета,  подобрав халат,
пустился  в  "горелки"  со снабженцем,  сестры в белых косынках повели
хоровод.
     Разбрелись мои пассажиры во все стороны... Волей-неволей пришлось
сделать остановку.
     Эшелон стал.
     Тут вышли погулять и раненые в серых халатах. Один боец без ноги,
ловко   и   проворно   подворачивая   костыль,   приковылял  к  самому
бронепоезду.
     - Спасибо,  товарищи,  - сказал он,  низко наклоняя голову, чтобы
стянуть с себя фуражку,  и заковылял дальше.  Он прошел по узкому краю
насыпи,  мимо  пулеметного  вагона,  мимо паровоза и остановился перед
гаубицей.
     Тут, гляжу,  толпой  двинулись  к  бронепоезду  и другие раненые.
Бойцы,  кто вприпрыжку,  кто припадая на правый  бок,  кто  на  левый,
подходили и собирались у орудия.
     - Она самая,  ребята...  Она и есть!  -  встречал  безногий  боец
каждого вновь подходившего.
     Бойцы заговорили о походах.  "Проскуров",  "атаки  у  холмов  под
Проскуровом", "Жмеринка", "высота 46,3" - упоминали бойцы знакомые нам
места.  Многие кивали при этом на орудие. Бескровные, изможденные лица
раненых все больше оживлялись,  а один из бойцов, при шумном одобрении
товарищей,  вскарабкался к орудию и, заглянув в жерло, похлопал орудие
по его широким щекам, как закадычного друга-приятеля.
     На нас,  сидевших  в  блиндаже,  раненые  не  обращали   никакого
внимания.
     Боец без ноги за все время беседы не проронил ни слова. Он стоял,
опершись обеими руками и подбородком на костыль, и задумчиво глядел на
орудие.
     - Экая красавица!.. - вдруг сказал он, не сводя глаз с гаубицы. -
И хату ей поставили, а она будто у окошка... Чисто Гандзя!
     Мой начальник  артиллерии  Малюга  несколько  раз  уже  порывался
прогнать раненых от орудия,  но мы его осаживали.  А  тут  уже  он  не
стерпел,  выглянул из-за щита и,  строго взглянув на раненого,  сказал
веско:
     - Какая тебе "Гандзя", ежели она шестидюймовая орудия!.. Понимать
надо - шестидюймовая орудия, гаубица!
     - Да  я ж то и говорю!  - крикнул раненый,  смеясь в глаза нашему
начальнику артиллерии. - Говорю: голубица, Гандзя!..
     Раненый подковылял поближе к вагону.
     - Чего насупился-то,  борода? Али песен не певал? А я вот, гляди,
и без ноги, да пою!.. Есть у вас запевала?
     - Есть, есть! - бойко ответили мои бойцы, высовываясь из блиндажа
и подталкивая вперед Никифора.
     - Есть, - сказал Никифор и покраснел.
     - "Гандзю",  песню,  знаешь?  -  деловито  справился  раненый.  -
Запевай. Голубице вашей споем. Она у вас заслуженная...
     Мои бойцы  разместились  вокруг  орудия.  Раненые  стали в кружок
внизу.
     Никифор обвел всех взглядом и поднял руку.
     - Обожди-ка,  - сказал матрос и крикнул вниз,  раненым: - Нет ли,
друзья, гармошки? Может, тальянка или русская, мне все одно...
     - Вот чего нету,  того нету! - вздохнул безногий боец. - Сами без
гармошки страдаем... А вот голосов прибавить можно!
     Он повернулся вокруг своего костыля и закричал:
     - Э-гей,   сестрицы!  Ходите  сюда  с  хороводом...  Да  цветиков
попутком насбирайте... Поболее несите цветов!
     А бойцы уже грохнули звонкую песню:
                    Гандзя люба, Гандзя кыця,
                    Гандзя славна молодыця
     - Голубица...  Славна голубица!  - подправлял на  каждом  куплете
раненый боец, а потом так и пошло: "голубица".
     На песню группами подходили от эшелона любопытные. Но, узнав, что
и кому поется, сами становились в кружок и подпевали.
     Вскоре около бронепоезда образовался хор голосов в двести.
     Так славили нашу гаубицу.
     А она,  вся убранная цветами и зеленью, стояла суровая и грозная,
готовая каждую секунду смертоносным вихрем встретить врага...
     - Что ж,  теперь дело за небольшим,  - сказал  матрос,  когда  мы
двинулись дальше. - Остается только в паспорт имя вписать.
     На первой же остановке он пошел в вагон к начальнику снабжения  и
раздобыл у него баночку сурика. Взял кисть и вывел по бортам вагонов и
на будке паровоза жаркие крупные буквы:
                                ГАНДЗЯ
     Так бронепоезд стал крестником красноармейцев.

x x x

     Только на четвертые сутки,  после яростной рукопашной схватки под
Винницей,  нашей  бригаде  удалось  наконец  пробиться через вражеские
заслоны.  Вышли из кольца  и  мы  с  бронепоездом,  вытянув  за  собой
многоверстовой эшелон.
     Разорванный фронт красных  частей  был  восстановлен.  Оба  полка
бригады,  кавэскадрон,  отряды рабочих,  батареи, повернувшись лицом к
врагу,  снова стали на позиции.  А эшелон продолжал движение в тыл. От
Винницы  мы  его  уже  не  сопровождали  - тут дорога была свободна до
самого Киева.
     Состав за составом,  шестнадцать поездов,  набирая ход, двинулись
мимо бронепоезда.  Нескончаемой чередой замелькали вагоны  -  красные,
зеленые,  сине-желтые, белые, с окнами и без окон, с людьми, и грузом.
Раненые   красноармейцы,   доктора,   санитары,    банщики,    пекари,
каптенармусы   -  сотни  людей  махали  нам  из  окон,  кричали,  иные
выскакивали на площадки вагонов,  иные карабкались на крыши, чтобы еще
и оттуда помахать бронепоезду шапкой.
     Паровозы эшелона,  прокатывая  мимо,  приветствовали   бронепоезд
гудками.  Наша  "овечка"  пронзительно  ревела  в ответ,  обдавая всех
теплыми брызгами пара.  А мы - вся команда - стояли шеренгой,  руки по
швам, гордые своим поездом и друг другом, счастливые...
     Взметая пыль,   полным   ходом   пронеслись    поезда.    Наконец
стукнул-грохнул  последний  из семисот вагонов,  и через минуту и этот
поезд пропал вдали. Замирая, прогудел гудок паровоза...
     Матрос выступил из шеренги.
     - Все прошли? Ты пересчитал, товарищ командир?
     - Пересчитал. Все.
     - Все,  все,  - заговорили кругом,  - все шестнадцать! Как партию
приняли, так и сдали - в целости, сохранности.
     Особенно тепло мы распрощались с батарейцами.  Бронепоезд, сделав
маневр  на  станционных  путях,  подогнал площадку с пушкой к каменной
разгрузочной платформе. Тут уже стояла в сбруе четверка артиллерийских
лошадей.  Вручную мы выкатили трехдюймовку на мостовую, и артиллеристы
приподняли ее за хвост,  прицепили к тележке, "передку". Потом подошли
прощаться.  Я  каждого  расцеловал  и поблагодарил за братскую помощь,
оказанную нам в походе.
     Ездовые пришпорили  лошадей,  загремела,  сотрясаясь  на  ухабах,
пушка, и Кришталь, усевшись на передке, обернувшись, крикнул:
     - В гости буду!
     А ребята ему в ответ:
     - Не  в  гости,  а  насовсем!  Нам такой мастак,  как ты,  нужен!
Командир зачислит тебя на бронепоезд!
     По правде  говоря,  бойцы  угадали мое желание.  "На одном Малюге
держимся,  - подумал я.  - А если его ранит? У артиллерийского прицела
заменить его некому".
     И я написал рапорт комбригу с просьбой откомандировать  наводчика
Кришталя  из  2-й батареи на бронепоезд.  Но,  может быть,  комбатру-2
самому не хватает людей? Или - мало ли какие у человека соображения, -
может быть,  ему удобнее отпустить на бронепоезд не этого наводчика, а
другого...  Короче  говоря,  прежде  чем  подавать  рапорт,  следовало
повидаться с комбатром.
     Машинист Федор Федорович, обжигаясь и поплевывая на пальцы, снова
обвертывал тряпкой гудок паровоза:  проводы окончены,  мы возвращались
на позицию.
     В этот   день   жмеринские  железнодорожники  подали  мне  сообща
докладную - они просились служить на бронепоезд.
     Я принял  всех  -  их  было  семеро  - и внес железнодорожников в
список отдельной графой: "Ремонтная бригада".
     В команде бронепоезда стало двадцать бойцов.

x x x

     Наши войска  развернули  теперь  фронт  к  востоку от Винницы,  в
районе узловой станции  Казатин.  Но  противник  не  дал  нам  времени
укрепиться и снова крупными силами повел наступление.
     Бой завязался сразу по всему фронту.
     Население окрестных  сел и местечек было застигнуто врасплох.  По
всем дорогам к Киеву потянулись беженцы - с наскоро увязанным домашним
скарбом,  с волами,  коровами, но без хлеба. Хлеб остался в скирдах на
полях.  На другой день боя это  уже  были  только  костры...  Зерно  в
скирдах тлело долго и упорно.  По этим огненным знакам артиллерия вела
ночную стрельбу.
     Крестьяне толпами   собирались   у   штаба  бригады  и  просились
добровольцами в наши части.  К ним выходил всегда сам Иван Лаврентьич.
Но не для каждого из них находилась в бригаде винтовка... А безоружные
люди - какая от них помощь?
     За весь  месяц еще не было таких жестоких боев,  какие завязались
под Казатином. Мы потеряли счет дням, счет суткам. В дыму и угаре боев
не видели солнца. Час от часу таяли силы бойцов, но, казалось, вырви у
бойца винтовку - он будет отбиваться кулаками, свали его - он вцепится
ногтями, зубами; умрет, но не отступит перед врагом!
     Уже не  за  отдельные  станции  шли  бои,  даже  не  за   крупный
казатинский  узел,  -  здесь,  под  Казатином,  решалась судьба самого
Киева, столицы Советской Украины...
     Не выходил из боя и наш бронепоезд.  Мы недосыпали, недоедали, не
всякий день успевали даже помыться  и  ходили  в  пороховом  загаре  -
черные,  как угольщики.  Случалось,  у самого орудия во время стрельбы
кто-нибудь сваливался как подкошенный,  и не  от  пули,  а  сшибленный
сном.
     Сон стал врагом,  он подкарауливал каждого из нас, мы боялись его
и свирепо курили - отгоняли сонливость махоркой.
     Затихал бой - и все валились в тень у вагонов, не разбирая места.
Трава, камни, песок - годилось все, все было желанной постелью. Только
бы вытянуться в прохладе, только бы лечь...

x x x

     Однажды я лежал под кусточком,  и до того,  помню, разморила меня
жара,  что  лень  было  пальцем  пошевелить.  По  щеке ползла какая-то
канительная букашка - ползет, ползет и никак до носу не доберется! "Ну
вот,  - думаю,  - как только букашка выполнит свой маршрут и влезет на
кончик носа,  смахну ее и буду спать".  Но вдруг  слышу  цокот  копыт:
кто-то едет - и не из тылу, а с передовой.
     Я перевернулся на живот,  приподнял голову и сразу же, по лошади,
не различая еще всадника, понял, что это начальник политотдела.
     Подъехав и приняв мой рапорт,  Иван Лаврентьич спрыгнул с  седла.
Он сдвинул свою фуражку на затылок,  обтер ладонью потное лицо и начал
доставать из седельной сумки газеты.
     - Хорошие известия... Хочу рассказать красноармейцам.
     Но посмотрел Иван Лаврентьич на  спавших  вповалку  около  поезда
бойцов и остановился в нерешительности.
     Я понял его.
     - Ничего, - говорю, - Иван Лаврентьич, разбужу. Потом выспятся.
     - Ну буди, - сказал начполитотдела и повел своего коня в сторону,
на лужайку.
     Я растолкал матроса и велел ему будить ребят.
     - Только без фокусов, - строго предупредил я его.
     Но Федорчук,  чтобы  поскорее  поднять  всех  на  ноги,  применил
все-таки способ "ключа", введенный им для срочных случаев.
     Способ этот такой:  скрутит спящему парню  ухо  да  еще  повернет
раз-другой,  как ключ в скважине, - и парень как ошалелый сразу на обе
ноги вскакивает.
     Первым пробудился племянник.  Встал,  потирая посиневшее ухо.  За
ним поднял голову Панкратов - одна щека  белая,  другая  малиновая,  в
налипших  камешках.  Панкратов обтер щеку рукавом и пошел расталкивать
своих пулеметчиков.
     Тем временем матрос, широко зевнув, сделал "ключ" Малюге.
     - О-ох,  кто це?  - простонал Малюга,  вскакивая.  - Тьфу! Щоб ты
хлиба так ил!..
     - А и слабый ты на ухо!  - сказал м