ь на колесах.
     В это время Иван Лаврентьич потянулся к записке и  тоже  стал  ее
читать.  Я  смотрел  на  него,  стараясь  поймать его взгляд.  Но Иван
Лаврентьич,  прочтя,  отложил записку,  а в глаза  себе  заглянуть  не
позволил.
     - Товарищ командир  бригады!  -  обратился  я  к  Теслеру.  -  Вы
говорите: крепость. Но там только трехдюймовки!
     - Четыре трехдюймовых орудия,  - поправил Теслер.  -  Это  полная
батарея, притом в башнях...
     Я перебил его:
     - А у нас шестидюймовая гаубица. Мы эту крепость с одного снаряда
расшибем!
     - Такую   операцию   вы  отлично  сможете  проделать  и  с  вашей
артиллерийской позиции.
     - Да, но у меня приборов нет, а тут нужно очень точно выстрелить.
Тогда дайте мне приборы!
     Теслер на  это  ничего  не  ответил  и  опять  принялся  за  свой
мармелад.
     - Товарищ командир бригады...  - Я молчал,  выжидая,  когда он на
меня взглянет.  "Не отступлюсь, - думаю, - ни за что не отступлюсь!" -
Ведь вы же знаете,  - быстро заговорил я,  поймав его взгляд,  - что с
этой крепостью разъезжает изменник и дезертир... Ведь там Богуш!
     - Это я знаю, - кивнул Теслер.
     Я даже попятился от него. Ну как говорить с ним?
     В это   время   Иван  Лаврентьич,  улыбаясь,  протянул  мне  свое
блюдечко:
     - Возьми-ка, красный офицер, орешков.
     "Вот, всякий раз дело только к шуточкам сводится!"
     Я взял орехов и пошел прочь.
     - Постой-ка,  постой!  - остановил меня  Иван  Лаврентьич.  -  Ты
приказы  читаешь?  Видел  сегодняшний  приказ  по  бригаде?  Там  тебе
благодарность товарищем Теслером объявлена.
     - Нет, не видел... и не понимаю - за что же мне?
     - Как за что? - строго перебил Иван Лаврентьич. - В Красной Армии
по   пустякам  благодарностей  не  раздают.  За  боевые  заслуги  тебе
благодарность!  Послушай-ка,  что  пленные  говорят:  ты  ведь  у  них
батальон  пехотного  резерва вывел из строя.  На обратном скате высоты
поспать  устроились.  А  ты  их  и  стукнул  своим  навесным  огнем...
Молодчина, догадливый!
     Я подумал:  "Вот даже из тыла  достал...  А  если  бы  я  был  на
передовой? Эх!" Я повернулся и выбежал из зала.

x x x

     После поражения  белых  у высоты "46,3" на всем жмеринском фронте
наступило затишье, и бригада смогла отдохнуть.
     Отдыхали посменно:  каждые  сутки снимался с позиции какой-нибудь
батальон  пехоты,  или  взвод  кавалеристов,  или  полубатарея.  Когда
отдохнули передовые части, подошел и наш черед.
     Перед тем как отправиться на  отдых,  я  разложил  свою  карту  и
внимательно изучил местность.
     - Вот  лесок,  -  сказал  я  ребятам.  -  Туда  и  двинем.   Ягод
пособираем, может, и грибы уже пошли.
     Я дал машинисту маршрут - и  бронепоезд,  сделав  десяток  верст,
вкатил в сосновый лес.
     В лесу  стоял  домик.  Матрос  сразу  же  наладил   туда   нашего
долговязого  кока варить обед,  сбегал к домику сам и,  возвратившись,
сообщил мне, что тут живет смотритель лесного склада с семейством.
     - К  себе приглашает,  - добавил к своему отчету матрос.  - Так и
сказал:  "Начальника вашего попрошу чайку со мной откушать".  Чую, что
он не только чай выставит. Человек с понятием. - Тут матрос причмокнул
и сказал мне на ухо:  -  Пойдем,  что  ли,  сделаем  визит  с  корабля
местному консулу?
     Мы пошли.  Смотритель,  старичок в чесучовом  пиджаке,  церемонно
встретил  меня у порога,  а усадив за стол,  долго и хлопотливо угощал
всякими соленьями и маринадами.
     Налил и  по  чарочке  своей домашней настойки,  приготовленной на
полыни.
     Мы чокнулись за победу Красной Армии,  за водворение мира.  Потом
пошли глядеть хозяйство смотрителя.
     Возле самого домика,  за углом,  был огорожен небольшой цветник с
пчельником.  Под мерное гудение пчел старичок завел разговор про  ульи
и,  вдруг распалившись, стал нам доказывать, что пчеловодство в стране
неминуемо погибнет,  если Советская власть не введет декретом какие-то
особенные  ульи "системы Дадана".  Мы с матросом поспешили согласиться
на все - и на декрет, и на "Дадана", - потому что проклятые пчелы явно
готовили на нас нападение и одна таки ужалила матроса в щеку.
     Старичок сделал  пострадавшему  Федорчуку  примочку,  но  нас  не
отпустил:  он потребовал, чтобы мы еще осмотрели "утепленный" коровник
и колодец с ключевой водой.
     Пришлось согласиться.
     - Вот навязались в гости на свою голову...  -  проворчал  матрос,
подтянув штаны и пролезая через навоз в коровник.
     Наконец смотритель,  видимо решив,  что  мы  вполне  оценили  все
усовершенствования в его хозяйстве, открыл ворота лесного склада.
     Вошел я на склад,  взглянул на штабеля разделанного леса,  и  тут
меня как в лоб ударило: вот куда надо было давным-давно забраться! Вот
что нас с бронепоездом выручит!  Бревна, доски - чем не защита от пуль
и  снарядных  осколков?  Вполне  подходящий  материал,  я  это знал по
саперным работам.  Не раз видел на позициях,  как  строят  бревенчатые
укрытия  - блиндажи - для пулеметов,  и даже сам однажды такой блиндаж
выстроил,  что вражеские пушки пронять  его  не  могли.  Почему  же  в
полувагоне  не  соорудить блиндаж?  Не ездили еще на колесах блиндажи,
так пусть поездит один!
     Решив, я сразу начал действовать.
     Ребята уже пообедали,  отдохнули и слонялись без дела.  Кто грибы
высматривал  на опушке леса,  кто зайчишку подстерегал,  кто постирать
пошел к ручью.
     Я созвал паровозным гудком всю команду,  велел взять у смотрителя
топоры,  пилы,  раздобыл гвоздей и кузнечных скоб и поставил ребят  на
стройку.
     Сначала не очень охотно махала топорами моя команда. А потом, как
увидели ребята, что дело получается, да смекнули, к чему я весь огород
горожу,  тут и топоров не  хватило:  все  вдруг  оказались  природными
плотниками!
     Блиндаж сделали так:  обшили вагон изнутри,  по железным  бортам,
толстыми двухдюймовыми досками. Только обшивку поставили не вплотную к
бортам,  а отступя примерно на ширину лопаты.  Получилась у нас как бы
коробка в коробке:  в железную коробку вагона вставили еще деревянную.
И весь промежуток между двойными стенками завалили мешками с песком. У
вагона получились блиндированные борта,  которые не боятся ни пуль, ни
снарядных осколков.
     Пули и осколки застревают в песке.  Только фугасный снаряд,  и то
при прямом попадании,  может продырявить такую стену.  Но  от  фугаса,
даже  обычного  полевого калибра в три дюйма,  не спасает бронепоезд и
броня, будь она трижды стальная.
     Конечно, подвернись  мне в это время броневые листы,  я бы за них
весь свой блиндаж с придачей отдал.  Сталь в бою не загорится,  а нашу
сосновую  броню  поджечь  ничего не стоило.  Да и вид уж,  конечно,  у
вагона не тот, не грозного вида! Какая гроза в деревянной избе!
     Но делать  было  нечего.  Из  Киева  вместо  брони  пришло только
письмо.  "В  полевых  условиях,  -  писал  мне  инженер  с  завода,  -
бронировка поезда невыполнима.  Необходимо поставить вагоны на завод".
И точка.  Матрос даже фыркнул,  когда я читал это письмо. Да и в самом
деле: кто же поедет в такую пору с фронта, чуть не за триста верст, на
завод!
     Короче сказать,  пришлось бронироваться сосной.  Установив стены,
мы прикрыли постройку сверху бревенчатой крышей на два  ската.  Бревна
сбили  плотно  и  взяли  на  железные  скобы,  какие употребляются при
постройке домов.  В блиндированных стенах по обоим бортам,  на  уровне
груди,  оставили  просветы.  Это  были  бойницы  - на случай,  если бы
пришлось отстреливаться из винтовок.
     Только спереди  мы  оставили  вагон  открытым,  чтобы не стеснять
работу орудия.  Тут гаубица сама прикрывала и нас и себя своим широким
щитом.
     Поехали мы обратно на позицию и с собой сосновый воздух  повезли.
Артиллеристам очень понравился блиндаж: теперь, мол, и мы с квартирой!
Кто-то выскочил из  вагона  и  наломал  веник,  чтобы  деревянный  пол
подмести.
     Все прибрали,  разложили по местам.  Хлам в углах уже  больше  не
скапливался - чистота!
     Так из полубронепоезда получился у нас блиндибронепоезд:  впереди
паровоза  вагон-блиндаж  с  орудием,  а  позади паровоза бронированный
вагон пулеметчиков.
     Только вернулись мы в Жмеринку,  а навстречу нам конные. Это были
комбриг со штабом.  Подъезжают все ближе. И вдруг комбриг выпрямился в
седле и резко остановил лошадь. Блиндаж увидел!..
     Я так и замер в вагоне. Жду, что будет...
     В это   время  к  комбригу  подъехал  верхом  Иван  Лаврентьич  и
заговорил  с  ним,  кивая  на  блиндаж.  Комбриг  покачал  головой   и
рассмеялся.
     Тут я пулей вылетел наружу,  подскочил  к  комбригу  -  рука  под
козырек:
     - Товарищ   командир   бригады,    разрешите    блиндибронепоезду
действовать на передовых позициях в открытом бою!
     Теслер медленно перевел взгляд на Ивана Лаврентьича.
     Иван Лаврентьич хохотал.
     - Ты видел такого? Врасплох берет, а? По-боевому!..
     Я не опускал руки.
     - Раз-ре-шаю! - вдруг сказал Теслер и дал шпоры лошади.
     Я как на крыльях пустился обратно к вагону.
     - Сапоги почини, эй! - крикнул вдогонку Иван Лаврентьич. - Пальцы
босые!
     Какие тут сапоги!.. Разве до сапог!

x x x

     Весь день и ночь шла у нас подготовка к боевому выходу.  Казалось
бы,  велико ли дело вывести поезд из тыла на передовую линию: десять -
пятнадцать минут ходу - вот ты уже и в пехотной цепи.  Я и сам сначала
так думал,  да одного не учел: ведь поезд - машина, а бронепоезд еще и
боевая машина.  Орудие,  пулеметы, ходовые части вагона, паровоз - вон
сколько в этой машине отдельных механизмов.
     Пока мы с поездом оперировали в тылу, на многое как-то и внимания
не  обращали.  Скажем,  тормоза.  Ну  что  значат  тормоза при тыловой
работе?  Мало-мальски держат,  не дают поезду скатиться под горку -  и
ладно.  А  как  эти  тормоза  действуют  в ходу,  сколько надо времени
машинисту,  чтобы остановить поезд,  - никому и в голову не  приходило
последить за этим.  Минут мы не считали,  нам нужно было только одно -
занять хорошую огневую позицию.
     Мало нас интересовали и такие вещи,  как буксы у вагонов,  крюки,
сцепки, оси, подшипники, словом, - ходовые части поезда. Передвигались
мы  последнее  время  не  часто  -  поезд целыми днями стоял на месте,
потому что стрельба шла с телефоном,  - и смотрели мы так:  колеса под
вагонами есть,  вертятся - ну, значит, ездим, и на позицию и на ночлег
попадем.
     А теперь,  вижу, не то: каждый болтик и винтик приобретает боевое
значение!  Не пойдешь же,  в самом деле, в открытый бой с разболтанной
сцепкой:  даст  машинист контрпар - вот и оборвался вагон.  А еще хуже
того,  если тормоза не сработают: весь поезд потеряет управление - тут
его и расщелкают с батарей!
     Все это я очень  ясно  себе  представил,  как  только  мы  начали
готовиться к выходу на передовую,  и понял, что в таком деле спешка не
годится.
     Чуть ли не полдня ревизовала наш поезд бригада рабочих и техников
из жмеринского депо.  Они выстукали все  колеса,  перещупали  рессоры,
буфера,  крюки,  цепи,  лазили под вагоны, забирались несколько раз на
паровоз  и  спускались  обратно,  и  везде  что-нибудь   подвинчивали,
смазывали,  приколачивали.  После  этого  они отвели наш поезд в самый
конец станции, выбрали среди свободных путей прямую колею версты в две
длиной и давай гонять весь состав из конца в конец. Разгонят на полный
ход - и сразу тормоз,  колеса намертво.  Дрогнет  поезд  -  и  станет,
только   синий   дымок  из-под  колес.  Наконец  испытание  кончилось.
Машиниста,  Федора Федоровича, пригласили в депо подписать акт. Только
он ушел, а на паровоз уже взобрался Никифор с телефоном.
     - Нам,  - говорит,  - теперь  наблюдательных  пунктов  больше  не
устраивать, так пусть между орудийным вагоном и паровозом связь будет.
     - Умно,  - говорю,  - парень,  придумал! Рупор рупором, а телефон
тоже не помешает.
     Тем временем  Панкратов  с  пулеметчиками   подготовлял   к   бою
пулеметы,  а  Малюга,  разделив  команду  артиллеристов на две партии,
принялся чистить гаубицу.  Он протянул сквозь  ствол  орудия  канат  с
пыжом  из  мешков,  один конец каната выбросил из ствола наружу,  а за
другой взялся сам с племянником.
     - Давай!..  -  гудел Малюга из вагона,  и матрос с двумя бойцами,
упираясь в шпалы,  тянули канат на себя. Пыж выдавливал из ствола гарь
и масло.
     - Бери! - кричал в голос ему матрос, ослабляя канат, и пыж уходил
обратно в ствол.
     - Давай! - выкрикивал Малюга.
     - Бери!
     Давай - бери!.. Давай - бери!..
     Вычистили орудие,  наладили  пулеметы  и  сразу  же всей командой
стали  на  погрузку  снарядов,  зарядов,   патронов,   продовольствия.
Покончили  с  этим  -  подошел  черед грузить топливо на паровоз.  Тут
заодно и  еще  два  дела  сделали:  проложили  из  будки  машиниста  в
деревянный блиндаж пожарный шланг, а в самой будке переменили фартуки.
Над входами в будку висели два  брезентовых  полотнища.  Они  укрывали
машиниста  от  непогоды.  Но  в бою такие фартуки не годились.  Вместо
брезентов мы подвесили листы из толстого котельного железа.  Броня  не
броня, а все-таки кое-какое прикрытие машинисту от пуль.
     Напоследок я приказал ребятам оборудовать  контрольную  площадку,
такую  самую,  какая была у Богуша.  Без площадки было опасно выводить
бронепоезд в бой.  Во-первых, следовало иметь под руками рельсы, шпалы
и  все принадлежности для починки пути.  А во-вторых,  такая площадка,
прицепленная  с  грузом  впереди,  сама  и  путь  контролирует:   если
противник  заложит под рельсы фугас,  площадка своей тяжестью раздавит
его,  взорвет, при этом, понятно, она и сама пострадает, но зато целым
останется поезд.
     Было уже за полночь, когда мы наконец закончили подготовку поезда
к  бою.  Ребята  едва  стояли  на  ногах,  они  наскоро поплескались у
тендера,  кое-как помылись и пошли спать.  Даже ужинать не  стали,  до
того все умаялись.
     У меня у самого ноги гудели,  как телеграфные  столбы.  С  трудом
вытянулся   я   на   шинели.   Шутка  сказать,  сколько  в  день  дела
переделали!..
     Лег я  и  сразу  подумал:  "Пожалуй,  проверить бы не мешало,  не
упустил ли чего.  Сегодня упустил,  а ведь  завтра  в  бою  уже  и  не
поправишь".  Я достал записную книжку,  положил перед собой карандаш и
стал припоминать все,  чем мы занимались с самого утра. Но вокруг меня
ребята  так  храпели,  так  засвистывали,  что  я то и дело сбивался с
мысли. Да и самого меня неудержимо клонило ко сну...
     - Ну  хорошо,  -  сказал я себе вслух,  чтобы сосредоточиться.  -
Хорошо. Вот, скажем, рассвет. Машинист заряжает топку и поднимает пары
до красной черты, на все двенадцать атмосфер. Поднял пары. Стрелочники
делают стрелки на главный путь.  Команда по местам. Я отдаю приказание
трогаться.  Машинист  отпускает тормоза,  берется за рычаг и...  Ах ты
черт возьми!
     Я сел  и протер глаза.  Да ведь он же гудок даст и затянет во всю
ивановскую...  Вот наверняка даст гудок отправления,  по  привычке!  А
петлюровцы - до них рукой подать - сразу смекнут, в чем дело...
     - Федорчук,  - затормошил я лежавшего рядом матроса.  - Федорчук!
Да ну проснись же!
     Кое-как растолкал я матроса.
     Он присел  и,  пошарив  вокруг  себя,  ничего не спрашивая,  стал
натягивать сапоги.  Натянув,  пошлепал  губами  и  тут  только  совсем
проснулся. Широко, с удивлением раскрыл глаза.
     - Пойди-ка обмотай гудок тряпками.  Да покрепче сделай. Только уж
не заводи, прошу тебя, ссоры с машинистом.
     Матрос насобирал  тряпок,  отрезал  с  телефонной  катушки  кусок
провода и пошел, обходя ящики и спотыкаясь о спящих.
     А у самого меня уже и сон отлетел.  Вот из-за пустяка, а могла бы
боевая операция сорваться.
     Я приподнялся  на  локте  и  поглядел  на  ребят.  Тусклый   свет
дежурного  фонаря  освещал только небольшую часть вагона.  Бойцы спали
вповалку.  Но вот по скрюченным  ревматическим  пальцам  ног  я  узнал
Малюгу.  Лежит - пятки вместе,  носки врозь и руки по швам,  словно из
шеренги его вынули  да  так  и  положили.  "Должно  быть,  от  казармы
привычка", - подумал я.
     ...Вот доля у человека.  Работал всю  жизнь  не  разгибая  спины,
взрослые сыновья ему помогали,  да кое в чем племянник.  Сколотил тебе
хозяйство,  исправное,  середняцкое.  Разумный мужик, а ему и невдомек
было,  сколько паразитов его силы точат.  Царю подать снеси, помещику,
польскому пану,  за арендованную землю отдай  с  урожая  первые  возы,
исправнику  с  женой  - чтоб были подарки к именинам,  уряднику всякий
праздник нужно на водку,  да попу клади денежку на тарелочку... Крепка
у мужика шея - всех тащил. Но паразит сыт не бывает, он не отступится.
И начались с мужика поборы страшные, кровью... В 1914 году капиталисты
затеяли  разбойничью  империалистическую  войну.  Царь забрал у Малюги
сына - погиб сын.  Забрал другого - пропал без вести. Но еще держалось
хозяйство - малолетки подросли, работали со стариком. А потом налетели
на село петлюровские банды.  Старик заперся от них, знаться не захотел
с проходимцами - те и пустили ему в отместку красного петуха.  С одной
кочергой в руках пришел Малюга на бронепоезд - да и  ту  Богуш  украл:
взял себе вместо костыля.
     И вот он спит,  Иона Ионыч.  Хоть на голом деревянном полу,  а  с
нами ему не жестко.  К друзьям пришел,  к братьям, союзникам. Довершим
войну победой - и встанет старик на новую дорогу, крепко встанет. Ох и
нужны будут советской мирной деревне исправные, умелые хозяева!
     А матрос?  Была у него жизнь? С малолетства толкался грузчиком по
черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у
человека не было.  Только в  воинском  присутствии,  когда  уже  пошел
призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии
нельзя было вступить ни в армию,  ни во флот.  "Рублевку, - говорит, -
последнюю,  какая  была,  писарь  отобрал  за  документ".  А не дай он
рублевку - затаскали бы по этапам как беспаспортного...
     Вот она  какая  жизнь  была...  И кругом так,  кругом.  Вот и мой
батька:  свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли
в  больницу,  провалялся  там  месяц,  вынули  ему два ребра.  Кое-как
поправился.  "Иди к адвокату,  - посоветовали ему приятели-рабочие,  -
подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему
и говорит:  "Сколько дает тебе  господин  Лангезиппен  отступного?"  -
"Пятнадцать  рублей".  -  "Бери,  старик,  деньги да поклонись,  чтобы
обратно на работу приняли,  потому что теперь такая  конъюнктура,  что
вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать.  Ступай!" -
и с тем выпроводил старика.  А трешку "за совет",  это уж само  собой,
взять не забыл.
     Я лег на свою шинель, поджидая матроса.
     Сквозь щели  в  крыше блиндажа виднелись звезды.  Одна сверкнула,
другая,  третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами
не  мог  оторваться  от  сверкающего  ночного  неба.  Сядешь во дворе,
запрокинешь голову - а петербургский двор-колодец что подзорная  труба
-  и  считаешь  звезды.  Поведешь рукой - и звезды словно в рукав тебе
сыплются. А вглядишься опять в небо - и еще прибавится звезд, и еще...
Сколько их там в глубине - не убрать и в оба рукава...
     Матрос вернулся.
     - Готово,  - пробормотал он,  пробираясь на свое место. - И гудок
молчит, и машинист молчит.
     - Федорчук,  -  позвал  я,  не  поднимая головы.  Мне не хотелось
шевелиться.
     - Сделано, все в порядке.
     - Да я не про то...  Скажи,  что ты после войны будешь  делать?..
Вот прикончим этих собак, куда ты подашься - опять на флот или как?
     Матрос молча поглядывал на меня и,  раздумывая,  начал  стягивать
сапог.
     - Давай,  Федорчук,  путешествовать.  Походим,  поездим по  нашей
Советской  Республике,  поглядим,  как  люди заживут по-новому...  Вот
писатель Мак