ела.
     - Да,  собственно,  не  знаю  уж  как и сказать...  - Я несколько
смешался от такого прямого вопроса.  - Может быть,  не курс, а хотя бы
только часть курса... Мне вот наблюдателем приходится работать.
     - Артиллерийским наблюдателем?
     - Ну  да,  я делаю пристрелку,  веду огонь.  Вообще я кое-что уже
знаю. Разок и по карте пострелял...
     - Это  вчера,  с комбригом?  Слышал,  слышал,  - закивал командир
батареи.
     - А что же вы слышали?
     - Операция  вполне  удалась.  Вы  взорвали  в   деревне   большое
количество припасов.  Не знаю, насколько господа петлюровцы и галичане
обеднели от этого - хозяева у них богатые,  американские и  английские
миллионеры,  - но,  во всяком случае,  их батареи отвечали нам сегодня
очень кисло...
     - Вот  видите.  А  ведь  еще  в дождь стреляли...  Ну ни черта не
видно!  Вот так  вот  -  куст,  а  дальше...  Скажу  ребятам  -  ох  и
обрадуются!
     Комбатр посмотрел на меня и рассмеялся:
     - В том-то,  батенька,  и все дело,  что был дождь.  Будь погода,
командир бригады не открыл бы стрельбу по карте.  Наблюдать бы он  вас
послал, с биноклем и телефоном.
     - Как так? Почему?
     - Почему?  Да  вы ведь наудачу стреляли,  по всей площади деревни
нащупывали противника... Сколько же вы снарядов, скажите, выпустили?
     Я сказал.
     - Сорок пять снарядов!  - подхватил командир.  - А при нормальной
стрельбе  с наблюдением знаете сколько ушло бы у вас?  Пятнадцать,  ну
двадцать снарядов за глаза довольно,  чтобы  всю  деревню  смести!  Вы
подумайте  только  - гаубичные снаряды...  Это же не шутка!  - Он даже
покачал головой.  - Короче:  вчера у  штаба  не  было  выхода.  Любыми
средствами,  а  надо было уничтожить эти парки.  Но вы никак не должны
брать этот случай за правило.
     Вот так штука!.. Не ожидал я такого примечания к "уроку Э 2".
     - Садитесь, присаживайтесь, - сказал комбатр.
     Он подвинулся,  и  я  сел на скамью.  Другая половина скамьи была
занята его постелью: подушка, клетчатый плед, под пледом - свежий сноп
соломы.
     - Вам следует поучиться работать с приборами,  - сказал  комбатр,
когда мы уселись рядом. - Приборы в артиллерии простые, никакой особой
хитрости в них нет...
     Он наклонился,   пошарил  руками  под  столом  и  вытянул  оттуда
довольно грузную серую трубу,  очень  похожую  на  звено  обыкновенной
водосточной  трубы.  Труба  была  со стеклами - они блеснули при свете
коптилки, как глаза.
     - Это дальномер, - сказал комбатр, кладя трубу себе на колени. Он
наклонился еще раз и достал ящичек красного дерева.  Откинул крышку. -
А это буссоль.  - Он протер носовым платком стекло прибора.  - Кстати,
очень хорошо, что вы уже знаете стрельбу по карте, - сказал комбатр. -
Ведь,  в  сущности,  мы  на батареях делаем то же самое.  Это вот наша
"спичка". Ух тяжела.
     Я принял у него дальномер и перевалил к себе на колени.
     - А буссоль - это наш компас.
     Комбатр вытряхнул из ящичка медный прибор величиной с кулачок.
     Поглядел я - и  верно  компас.  Только  сверху  к  этому  компасу
приделана визирная трубка, а весь ободок прибора испещрен черточками.
     - Это для  точности  работы,  -  пояснил  комбатр.  -  В  компасе
обозначают  только  страны  света:  N  - S,  O - W,  а нам этого мало.
Запишите себе для памяти:  круг буссоли разбит на шесть тысяч  частиц.
Они называются: "деления угломера".
     - Опять деления! - вырвалось у меня невольно. - Я знаю деления по
двадцати саженей...
     - Вы знаете дистанционные деления,  - сказал комбатр. - Но вам не
обойтись и без делений угломера. Представьте случай: ваше орудие стоит
в тылу.  Противник виден только с наблюдательного пункта.  Как же  вы,
наблюдатель, укажете наводчику направление огня?
     - Да пока что обходились без угломера,  - сказал я. - Даю пробный
снаряд - тут сразу и видно,  куда надо повернуть орудие.  Ну,  скажем,
так:  с пробного выстрела  снаряд  забрал  вправо  от  цели.  Кричу  в
телефон: "Взять левее!" Кладем второй снаряд, этот ложится еще ближе к
цели, следующий еще ближе, еще...
     - А  противник  тем  временем,  не  будь дурак,  и убежал от вас.
Бывает так?
     - Случается, - признался я.
     Комбатр взглянул на меня с любопытством:
     - Ну и что же вы в таком случае делаете?
     - Ору в телефон благим матом!
     Мы оба рассмеялись.
     Комбатр пододвинул к себе лежавшую на столе газету и начертил  на
полях треугольник.  Потом обозначил буквами вершины:  О - орудие, НП -
наблюдательный пункт, Ц - Цель.
     - В  бою  надо  работать  быстро,  точно и уверенно,  - заговорил
комбатр,  продолжая рисовать,  - а это достигается  только  тщательной
подготовкой.  Как же готовится к стрельбе артиллерист?  А вот как. Еще
до начала боя он должен  сделать  засечки  всех  точек  впереди,  всех
подозрительных мест,  где может сосредоточиться противник. Например, в
районе противника овраг - надо его засечь,  перекресток дорог  -  тоже
засечь,  интересный холм,  деревенька - засечь.  Все засекать! Всю эту
работу  артиллерист  выполняет  частью  при  помощи  приборов,  частью
посредством вычисления треугольников...  Тригонометрию-то вы знаете? -
вдруг спросил комбатр.
     "Черт возьми, - подумал я, робея, - куда же это меня потащила моя
гаубица... У нас в ремесленном училище тригонометрию и не проходили".
     - Товарищ комбатр,  - сказал я. - Дайте мне книжечку. Почитаю я и
хоть с мыслями соберусь.
     Но тут он окончательно меня убил: никаких книг у него не было.
     - Нету,  что прикажете делать?  - Комбатр только руками развел. -
Писал  уж я,  знаете ли,  в Питер,  писал,  да и бросил писать.  Вижу,
напрасное занятие.  Нашлись, как видно, артиллеристы подогадливее нас:
разобрали книги на другие фронты.
     - Ну хоть что-нибудь дайте почитать...
     Комбатр перебирал  бумаги на столе.  Порылся и протянул мне пачку
сшитых нитками листиков.  На обложке было проставлено крупно, от руки:
"Боевой  устав  артиллерии".  Я  перевернул  страницу  - опять надпись
чернилами:  "Читай вслух,  не торопясь".  А дальше  текст  -  печатные
буквы, но все какие-то кривые.
     - Это я для красноармейцев печатными буквами  написал,  -  сказал
комбатр. - Возьмите почитайте, но только верните мне.
     Я живо упрятал сочинение комбатра к себе в сумку.  Поблагодарил и
вышел из хаты.
     Начинало светать. Где-то в сумраке двора звенел подойник: хозяйка
уже доила корову.
     "Третий урок...  - раздумывал я.  - Вот тут-то и застопорило!"  Я
присел   на   завалинку   и   перебрал  исписанные  рукой  комбатра  и
замусоленные красноармейцами листки.
     "Ну что  же,  придется  и  не  поспать ночей...  Хоть бы самое-то
главное ухватить в артиллерии!  Вот-вот опять завяжутся большие бои  -
там уже не побежишь к комбатру. Там и с поезда не отлучишься!"

x x x

     Трудно заниматься, когда мысли твои бегут прочь...
     Меня все больше подмывало тем  или  иным  способом  выбраться  на
передовую.  А  про  ребят  уже и не говорю - в тылу,  в нашей одинокой
позиционной жизни они совсем истомились...
     Кто бы  ни  шел с передовой - раненый ли,  конвоир ли с пленными,
разведчик или посыльный, - бойцы каждого останавливали. Высыплют сразу
из   вагонов,   окружат  человека  и  расспрашивают  с  нетерпением  и
жадностью:  "Как там? Где теперь проходит наша позиция? А ихняя где? А
в  окопах  что  говорят?  А  насчет наступления не слыхать еще?" И так
далее, и так далее...
     А если  кто-нибудь  мимо  нас шел на передовую - с какой завистью
глядели на "передовика" мои бойцы!
     Но что было делать?  Я ждал брони из Киева,  и сам не знаю,  чего
еще ждал. Ждал перемены к лучшему...
     А пока  принуждал  себя  ежедневно  посещать  комбатра  и  решать
треугольники.  "В конце концов,  - говорил я себе,  - будем ли  мы  на
передовой или в тылу останемся, но артиллерийскую-то науку надо знать.
Ведь без нее я по рукам связан!"
     Занимались мы  с  комбатром  только  ночами,  и от этих бессонных
ночей я совсем осовел,  меня  ветром  шатало.  День-то  я  в  бою,  на
стрельбе, глаз за весь день не сомкнешь, а тут и ночь не твоя.
     Трудно мне было,  и в особенности тяготило то,  что  я  почти  не
встречался  со  своими  ребятами.  Как  они  жили,  чем заполняли свое
свободное время,  - об этом я знал только  со  слов  матроса,  который
оставался  на  бронепоезде  моим  заместителем  и  ежедневно делал мне
короткие доклады.
     Но вот  однажды  я  услышал  в  команде разговор о моих занятиях.
Как-то после боя, уже в сумерках, я забрался в пулеметный вагон, чтобы
поспать,  а  потом  со  свежей головой отправиться к комбатру.  Лежу и
слышу:  захрустел песок  около  вагона,  подошли  люди,  потом  что-то
звякнуло - я догадался, что заправляют буксы.
     - Спит,  - сказал один,  видно отвечая на вопрос другого. Я сразу
узнал  голос  Малюги  -  говорил  он  медленно и нараспев.  - У нашего
командира теперь и день в ночь  -  не  разберешь  ничего...  Придумает
тоже:  в книжках артиллерию вычитывать!  Бубнит,  бубнит, что пономарь
над псалтырью...  Да ты,  брат ты мой, если хочешь дело понять, тряпку
вон  возьми да походи около нее,  около орудии.  Вот и увидишь,  что к
чему да как другие становятся.  Может,  тогда из тебя и выйдет солдат.
Ох-хо-хо,  - вздохнул Малюга,  - завоюем мы с ним,  с этим хлопцем, по
три аршина земли сырой!.. Ну-ка, плесни масла.
     Забрякала о буксу масленка.
     - А в книжках про всякое пишется, - услышал я другой голос. - Вот
вчера хлопцы про тебя читали.
     - Это как же так - про  меня?..  -  В  голосе  Малюги  прозвучало
недоверие и в то же время угроза. - Какая такая книжка? Где она?
     - А  тебе  и  не  прочитать   ее   самому,   без   хлопцев.   Про
крестьянина-середняка  книжка.  Кажут,  середняк  -  це розуму богато.
Кажут,  на сели - первый господарь.  Кажут,  в державных справах...  в
государственных делах у середняка треба совета спрашивать.
     Говоривший вдруг фыркнул и захохотал.
     - Чего же ты, дура, регочешь? - сказал Малюга солидным голосом. -
Середняк - це фигура! Правильно про меня написано.
     Задорный собеседник Малюги проговорил, давясь смехом:
     - Державны  справы...  Государственные  дела...  тебе   решать...
Ха-ха... Малограмотный дядько! Только драться умеешь!
     - Ах ты шкодливый!..  Да я  тебя,  дурня...  -  Малюга  угрожающе
засопел.
     - Сам ты дурень!  Да еще старый!  -  вдруг  запальчиво  выкрикнул
другой.
     "Кто это? - Я прислушался и никак не мог узнать второго. В голосе
что-то  напоминало  племянника.  -  Да  нет,  не может этого быть!  Не
осмелится он разговаривать так с дядей..."
     Я быстро выглянул в бойницу.
     Около вагона Малюга,  а в нескольких шагах от него с масленкой  -
племянник. В самом деле, племянник! А как распетушился... Красный весь
от злости!
     Я громко  кашлянул.  Оба  вздрогнули  и  обернулись.  И  старик и
племянник сразу потеряли свой воинственный вид и поспешили  прочь.  До
чего это было смешное бегство!
     А хлопец-то,  хлопец - каково отбрил  старика!  И  откуда  только
смелости набрался,  ведь как разговаривает!.. Не иначе как этого парня
обработали в команде! Ну и дела!
     Я стал  устраиваться  спать.  "Кто  же  это у нас в поезде книжки
читает?" С этой мыслью я заснул.
     В этот  раз  я  на  редкость  хорошо  выспался  и бодрый,  свежий
выскочил из вагона.
     Пока я умывался под краником у тендера, матрос мне все рассказал.
Оказывается,  это наш Панкратов, громкочтец, в поезде орудует. Чуть ли
не  каждый день он ходит за пять,  а то и больше,  верст в политотдел,
приносит оттуда литературу - книжки,  газеты, листовки - и прочитывает
все   вслух  бойцам.  А  неграмотных  после  каждой  читки  заставляет
списывать с газеты буквы и тут же объясняет: "А - арбуз, О - орудие, П
- поезд, У - ученье. Ученье - свет, неученье - тьма".
     - Этот Малюга-меньшой у него самый  исправный  ученик,  -  сказал
матрос. - Полфамилии сам карандашом выводит.
     Я уже помылся и крепко растирал лицо и шею полотенцем,  но тут не
удержался, чтобы не брызнуть в матроса водой из краника.
     - Эх ты,  голова садовая! - сказал я. - Такое дело делается, а ты
и не доложишь мне.
     Матрос взял у меня кончик полотенца и смахнул с себя брызги.
     - А как-то к случаю пришлось. Дело, думаю, небоевое...
     - Как же так - небоевое?  Ведь Панкратов  из  этого  деревенского
парня дисциплинированного и сознательного красноармейца делает.  Чуешь
ты?
     Я тут же вызвал Панкратова.
     Степенный и сдержанный,  Панкратов весь так и  просиял,  когда  я
заговорил  о  его  занятиях.  Он показал мне список своих учеников;  в
списке значилось четыре человека неграмотных и  малограмотных,  в  том
числе    долговязый   пулеметчик,   исполнявший   теперь   обязанности
правильного,  и молодой Малюга.  Список был  аккуратно  разграфлен,  и
против фамилии каждого стояло по нескольку крестиков.
     - Являются на уроки исправно,  пропусков нету,  - деловито сказал
Панкратов,  убирая  список в клеенчатую сумку.  - Вот только чернил бы
нам да хоть тетрадку бумаги, а то не на чем писать.
     Я тут  же,  не  сходя  с  места,  составил  заявку в политотдел и
направил нашего педагога прямо к Ивану Лаврентьичу.
     На другой день Панкратов встретил меня с улыбкой до ушей.
     - Глядите,  сколько гостинцев!  - и он  скинул  с  плеча  вещевой
мешок, изрядно наполненный. Там были разные письменные принадлежности,
но я ухватился раньше всего за сверток  обоев.  Вдвоем  мы  развернули
его.
     Вся чистая сторона была исписана крупными буквами:
                     Политотдел извещает бойцов:
   Недавно Советское правительство сделало новые предложения о мире
                 правительствам США, Англии, Франции.
     "Не только международный пролетариат, - говорилось в сообщении, -
протестует  против  нападения  на  нас;  все честные люди в буржуазных
странах поддерживают  клич  пролетариата:  "Руки  прочь  от  Советской
России!"  Знаменитый  норвежский  исследователь полярных стран Фритьоф
Нансен выступил нашим посредником в мирных переговорах.
     Что же ответили империалисты? Ничего не ответили. А вслед за этим
они признали Колчака правителем России и оказали  ему  новую  огромную
помощь для борьбы против Советской власти.
     Но грязные дела империалистов на нашей советской земле  кончаются
крахом.   Доблестная   Красная  Армия  прогнала  Колчака  с  Волги  и,
поддерживаемая массой населения, громит и добивает его в Сибири".
     "Товарищи революционные  бойцы!  -  призывал  политотдел,  и  мне
слышался в этих призывах  живой  голос  Ивана  Лаврентьича,  будто  он
продолжает со мной ту памятную ночную беседу. - Мы, миллионы рабочих и
крестьян, отлучены от мирного труда, но не по своей воле мы взялись за
оружие, - на нас напали, нас вынуждают защищаться!
     Выше сознательную  революционную  дисциплину!  Красные   офицеры,
сплачивайте  ряды  бойцов!  Метче  огонь!  Добьемся победы над черными
силами войны! Водрузим на Земле знамя мира!"
     Долго толпились  мои  бойцы  перед  этим плакатом,  который висел
теперь на стене пулеметного вагона,  спускаясь от самой крыши почти до
колес.  Заметный издалека, плакат привлекал и каждого проходящего мимо
бойца.  Перед ним останавливали своих волов проезжавшие пыльным шляхом
крестьяне и, заслонясь от солнца, долго складывали слова по буковке. В
таких случаях на помощь приходил неутомимый Панкратов  и  завязывал  с
крестьянами   беседы.  Начитанный,  серьезный  парень,  он  на  глазах
вырастал в политработника. А политработник для меня был ценнее сейчас,
чем командир нестреляющего пулеметного отделения...

x x x

     Прочитав плакат,  я  словно  встретился с Иваном Лаврентьичем.  И
будто он спросил меня:  "А как твоя артиллерия? Все ли силы кладешь на
учебу? Помни: от врага не получишь отсрочки!"
     Надо торопиться.  И я  стал  заниматься  еще  усерднее.  Расчеты,
необходимые  для  стрельбы  с  наблюдательным  пунктом,  я  все-таки с
помощью всяких готовых таблиц одолел.  Тем более что комбатр изображал
все  очень  наглядно:  треугольники мы чертили штыком на земляном полу
хаты.  Теперь я практиковался с приборами - с буссолью, с дальномером.
Но это только в хате у комбатра. Свободных приборов - так, чтобы взять
да унести, - ни на одной, ни на другой батарее не оказалось. Нашли для
меня только дальномерную трубу,  да и та была разбитая. Ее захватили у
белых в бою. Чинили-чинили батарейцы и все никак не могли починить.
     И вот  тут  я сделал открытие:  сам придумал дальномер,  да такой
прочный, что его и паровозом не раздавишь!
     Этот дальномер - сама железная дорога.  В самом деле:  достаточно
отойти в  сторону  и  пересчитать  телеграфные  столбы,  чтобы  узнать
расстояние до любого пункта на линии.
     Не такой это и большой счет:  повел,  повел перед собой  пальцем,
отделил двадцать столбов - верста,  еще двадцать - вторая верста.  Или
можно еще так считать: четыре телеграфных столба отвечают по дистанции
пяти  делениям;  значит,  сорок  столбов  -  это  полсотни делений,  а
восемьдесят - сотня.  Даже  необязательно  пересчитывать  все  столбы:
заметил,  сколько  красных пятен - верстовых будок - до противника,  а
потом,  если противник между двумя будками,  надо сосчитать  последние
столбы.  Все равно как на счетах кладут: сначала рубли, потом копейки.
Конечно,  чтобы пересчитать будки  и  столбы,  скажем,  на  протяжении
трех-четырех верст, надо примерно на версту отойти в сторону и залезть
с биноклем на дерево или на другую вышку.  Ну,  на это уйдет,  скажем,
час-полтора.  Так  ведь  у  поезда  на  тыловой  стоянке  всегда время
найдется!
     Рассказал я  про свое изобретение комбатру,  он подумал и одобрил
его.  Да и что было делать?  Другого  инструмента,  кроме  телеграфных
столбов на линии, все равно я не имел.
     Значит, железная дорога - дальномер.
     Но не только дальномер.
     При мне были карта и компас.  Ориентируя карту по линии  железной
дороги (сорок шагов в сторону!), я с помощью компаса начал отсчитывать
углы для стрельбы. Получалась у меня буссоль. Правда, буссоль эта была
довольно  капризная - вспотеешь,  пока сделаешь отсчет угла,  особенно
при ветре:  компас так и выскальзывает из пальцев,  а карта  полощется
парусом  и  хлопает  тебя по носу...  Но все-таки работать было можно.
Чтобы  усовершенствовать  прибор,  я,  заточив  карандаш,   нанес   на
циферблате компаса деления угломера - не шесть тысяч, понятно: делений
уместилось только шестьдесят. Но и это ведь усовершенствование!
     Так или  иначе,  а мои снаряды стали теперь ложиться куда кучнее.
Петлюровцам от этих приборов не поздоровилось!
     Теперь мы  с  комбатром  изучали  "материальную  часть",  то есть
устройство самого орудия.  Ясное  дело,  что  артиллерийский  командир
должен знать орудие, как машинист знает свою машину.
     Но мне хотелось другого - самому стать к гаубице и пострелять!  А
для  этого  надо изучить действие прицельного приспособления.  Комбатр
начал  было  разводить  академию,  говоря,  что  нельзя   брать   курс
материальной части с середины, но я все-таки уговорил его раньше всего
заняться со мной прицелом.  Стали мы разбирать на  приборе  устройство
стекол,  линз,  отражательных  зеркал,  чертить,  считать...  И  я уже
представлял себе,  как стану сам к орудию, а Малюгу попрошу в сторону.
Установлю  дистанцию  делений  на  полтораста,  угломер  30  -  00 - и
бабахну.  Без смеху я  не  мог  подумать  о  том,  что  произойдет  со
стариком. Вот остолбенеет! Да тут у него борода встанет дыбом!
     Но так мне и не удалось в этот раз проучить заносчивого  старика.
В  команде  обнаружилась  прореха,  и  я  должен  был прервать занятия
артиллерией...
     В эти  дни  я уже не раз подмечал,  что дисциплина у нас в поезде
начинает похрамывать.  Но у меня просто руки не доходили разобраться в
этом деле.  Ни ми