кубрик заходил,  -
сказал матрос,  отпустив наконец едва дышавшего машиниста.  -  Знаешь,
люди,   когда   вместе,   все   равно   как   железина  к  железине  -
пришабриваются...
     - Да как же я... от машины-то отойду?.. - прохрипел тот, ощупывая
часы в примятом кармашке.
     - Не можешь?  Ладно, - согласился матрос. - Только на этот раз уж
извини...  Эй,  кочегар!  - крикнул он в сторону паровоза. - Побудь за
механика.
     Матрос подхватил Федора Федоровича под одну руку, я под другую, и
мы втроем пошли на вокзал обедать.

x x x

     Сразу после обеда я поставил всю команду за топоры, чтобы сделать
кое-какой текущий ремонт:  блиндаж деревянный, а дерево в бою все-таки
крошится...  Надо  было  зачинить  пробоины,  их оказалось несколько в
наружных стенах: иные как сыпь, а в иные и оба кулака просунешь.
     Но, в общем, мой блиндаж выдержал экзамен с честью. Признаться, я
побаивался в бою.  "А ну как,  - думаю,  - завалится  эта  бревенчатая
дура, ведь ног из-под нее не вытащишь!"
     А дура-то оказалась покрепче паровоза.
     Я велел   ребятам   принести   березовых   поленьев   и  поставил
пулеметчика Панкратова тесать колобашки.  Это был плотник  заправский.
Он  сызмальства  работал  по плотничному делу,  даже в Москве бывал на
постройках.
     Как пошел   он  обделывать  поленья  -  глядеть  любо!  Потюкает,
потюкает топором - и уже не полено у него в руках,  а сахарная голова.
Еще тюк, тюк - и готов уже клин на четыре канта.
     Матрос, сидя на корточках,  сучил жгуты из пакли. Я оплетал этими
жгутами  клинья.  А все остальные ребята,  подстроив себе подставки из
снарядных ящиков, заколачивали клинья в пробоины.
     Кто освобождался,  тех  я  посылал  с  ящиками за песком:  пудов,
должно быть,  двадцать песку ушло через пробоины - надо было подсыпать
в стены свежего.
     Между делом шли разговоры,  само собой понятно - все  о  башенном
поезде и о Богуше.
     Мы решили изловить его и прикончить. Но как?
     Всякий предлагал свой проект.  Одни говорили, что лучше всего нам
с поезда подкараулить Богуша где-нибудь на крутом повороте  дороги,  в
кустах,  и  расстрелять  его  бронепоезд в упор.  Другие,  в том числе
Никифор и племянник,  брались проникнуть к белым в  тыл  и  развинтить
рельсы, чтобы башенный поезд свалился. Но оба эти проекты, к огорчению
ребят,  пришлось забраковать:  на кусты Богуш  не  пойдет,  а  сначала
пошлет  разведку,  и разведка обнаружит засаду;  что же касается порчи
пути,  то тут в худшем случае Богуш потеряет  контрольную  площадку  -
только и всего.
     Остроумную штуку  придумал  наш  слесарь,   замковый:   нагрузить
порожний  товарный  вагон  камнем  и  с разгону выбросить его на поезд
Богуша.  Стали мы обсуждать этот проект - и тоже  ничего  не  вышло...
Такой вагон-"таран" имело бы смысл пустить под уклон на прямом пути, а
у Жмеринки,  как назло,  дорога петлит,  вагон с камнем на  первых  же
закруглениях потеряет скорость и остановится на полдороге.  Только нам
самим путь загромоздит.
     - Остается   одно,   товарищи,   -   сказал   я.   -  Действовать
артиллерийским способом, то есть бить его из орудия.
     Все взглянули на нашего артиллериста Малюгу.  Старик за все время
разговора не вымолвил ни слова.  Он стоял поодаль и,  хмурясь, теребил
бороду. Глаза его перебегали с одного на другого.
     - Ишь нахохлился,  что индюк,  - шепнул мне матрос. - Промазал по
бронепоезду  и  еще  злится...  -  Федорчук поплевал на пальцы и опять
принялся сучить свои жгуты.
     А бойцы,  уже забыв про Малюгу,  обсуждали какой-то новый проект,
на этот раз предложенный Панкратовым.  Я послушал - нет,  все  не  то.
Бронированного врага мы сможем разгромить только артиллерией.  Но как?
Откровенно говоря,  разочаровала меня наша гаубица... У Богуша пушки в
башнях  как вокруг пальца вертятся:  вперед,  назад,  по бортам,  куда
хочешь - на 360 градусов дают они огонь!  А ты с гаубицей выезжаешь  -
как  со слоном в клетке:  чуть повернешь ее вбок,  и уже стоп,  стена,
дальше некуда.  Пятнадцать градусов в одну  сторону  да  пятнадцать  в
другую  -  30  градусов,  вот и весь угол обстрела!  360 и 30 - это же
разница!  Ему и самое крутое закругление нипочем,  а ты для боя прямой
путь  выискивай.  Вот тут и призадумаешься над силой оружия:  выходит,
что трехдюймовка бывает и посильнее шестидюймовой гаубицы...
     "Конечно, -  раздумывал  я,  обкручивая паклей колобашки.  - Чего
проще:  вызвать деповца с зубилами,  да и обкорнать хвост  у  гаубицы,
чтобы  не  задевал  о  стенки.  Да ведь дело опасное,  это же не дрова
рубить...  Тут инженеры нужны,  завод:  мало обкорнать,  надо орудие с
расчетом на тумбу поставить..."
     Я взял с земли новую колобашку  и  протянул  руку  к  матросу  за
жгутом... Гляжу, а матрос уже лицом к лицу с Малюгой сошелся... Из-под
самой руки выскочил!
     Матрос, оглядев всех, вздохнул и печально опустил глаза.
     - Да,  братишка... Как тут ни суди, как ни ряди с проектами, а уж
такого  случая ударить Богуша нам не будет...  На десять-то столбов он
уже не подойдет.  Пропуделял наш  уважаемый  товарищ  наводчик,  а  мы
теперь колобашки ставь,  и дальше будем ставить... Как это говорится -
разделение труда!
     Все прыснули со смеху и уставились на Малюгу.
     Дело запахло ссорой.  Я, отбросив колобашку, вскочил, чтобы стать
между матросом и Малюгой. Но было уже поздно...
     Малюга побледнел и  с  перекошенным  лицом  ринулся  на  матроса.
Матрос увильнул от него,  и тот проскочил мимо.  С руганью, размахивая
кулаками, старик побежал прочь...
     - Федорчук!  Еще только раз - и я тебя отчислю с поезда...  Марш,
сию же минуту привести ко мне Малюгу!
     Матрос постоял,  разглядывая  носок  сапога,  и  поплелся  искать
каменотеса.
     Но не  тут-то было.  Малюга не показывался весь день.  А к вечеру
явился, подкараулил в темноте племянника и давай его бить - так, ни за
что ни про что!  На крики сбежались бойцы,  схватили драчуна и привели
его ко мне. Гляжу - человек на себя не похож: борода взлохмачена, весь
дрожит, глаза страшные.
     - Ты это что,  кулакам волю давать?  - крикнул я.  -  Забыл,  где
находишься? Под арест!
     Я приказал свести его в комендатуру штаба.
     "Надо будет   начпобригу   доложить,  -  подумал  я,  -  нехорошо
получилось..."

x x x

     Наутро я выпустил Малюгу из-под ареста; он опять стал к орудию, и
потянулись дни, похожие один на другой: выезжали на позицию, стреляли.
Иной раз гонялись за Богушем, и он за нами гонялся...
     Малюга при   одном   виде   вражеского   бронепоезда  приходил  в
исступление.  Все видели - он был сам не свой.  Старик только о том  и
думал, как бы влепить ответный снаряд в Богуша.
     Я ждал со дня на день приказа из  штаба,  но  не  оперативного  -
оперативные приказы мы имели на каждый день, - а "по личному составу".
     Начальник политотдела Иван  Лаврентьич  недавно  пробрал  меня  с
песком.  "Партизанской артелью на поезде живете, а не воинской частью,
- сказал  он.  -  Где  у  тебя  воинские  должности,  кто  заместитель
командира,  кто начальник орудия,  кто начальник пулеметов?  Почему до
сих пор не утверждены приказом?  Как же ты  можешь  с  них  спрашивать
службу,  если они и не командиры у тебя,  и не бойцы, а так, серединка
наполовинку?.."
     Иван Лаврентьич, покричав для острастки, перешел на дружеский тон
и сказал,  что,  пока люди не стоят на твердых должностях, не добиться
мне  дисциплины.  Добрый  час  он  меня  так  пробирал,  а потом велел
представить комбригу список кандидатов на командные должности. И вот я
ждал приказа.
     Наконец приказ вышел.  Я получил его в пакете с нарочным. Поперек
пакета стояла крупная надпись: "Прочесть перед строем. Теслер".
     Не без волнения я выстроил  команду.  "Утверждены  мои  кандидаты
или?..  Может быть, тут совсем другие имена?.." Скомандовав "смирно!",
я распечатал приказ и быстро пробежал его глазами с начала  до  конца.
"Федорчук...   есть  фамилия...  Малюга  есть...  Панкратов...  Все  в
порядке!" Я вздохнул с облегчением и стал читать вслух:
     - "Тысяча девятьсот девятнадцатого года,  августа...  Жмеринка...
Штаб энской бригады...  Приказ по личному составу... Нижепоименованные
военнослужащие поезда тяжелой артиллерии назначаются на должности:
     Федорчук Матвей  Иванович  -  на  должность  начальника   боевого
питания поезда, он же заместителем командира поезда;
     Малюга Иона Ионович - на должность начальника орудия;
     Панкратов Евстигней    Григорьевич   -   политкомом   поезда,   с
сохранением за ним должности начальника пулеметного вагона..."
     К приказу были приложены выписки,  и,  читая приказ, я по очереди
подзывал к себе каждого из новых начальников.
     - Это  что  же,  вроде  как  ты меня в оглобли вводишь?  - шепнул
матрос, осторожно принимая от меня бумагу с печатью.
     - Поздравляю,  товарищ  Федорчук,  с высокой должностью командира
Красной Армии!
     Матрос вытянулся,  взял  под  козырек,  и  я видел,  как блеснули
искорки радости в его глазах.
     Вторым подошел ко мне Малюга. Каменотес был в полном смущении: то
арест, а то в начальники!.. "Эх, старина, - подумал я, отправляя его с
выпиской  из  приказа  на  место,  -  придавила тебя солдатчина времен
японской войны,  на всю жизнь застрял бы ты на тупой муштре...  А тут,
брат,  с  тряпкой  годики  ходить  не приходится:  можешь дело вести -
становись в начальники..."
     Третий наш  начальник и политрук Панкратов принял свое назначение
с достоинством,  словно иначе и быть не  могло,  и,  деловито  засунув
бумагу за обшлаг, четким шагом вернулся в строй.
     В приказе штаба были и другие  назначения.  Нам  дали  в  команду
запасного   машиниста,   а   Федор  Федорович  был  утвержден  главным
машинистом.  Дали трех красноармейцев с полевой батареи -  правильного
(на  место  Федорчука),  ящичного  - раскрывать ящики со снарядами - и
одного бойца в  запас,  на  случай  ранения  кого-нибудь  из  основной
команды.
     Правда, к гаубице красноармейцы  становились  в  первый  раз,  но
все-таки   это   были  артиллеристы.  И  Малюга,  гордый  своим  новым
положением начальника, взялся живо приспособить их к делу.
     Весь этот день в команде чувствовалось приподнятое, торжественное
настроение.  И бойцы,  а в  особенности  новые  начальники,  старались
перещеголять один другого в дисциплине, четком выполнении приказаний и
даже разговаривать между собой стали более строго и деловито.
     Степенно посидели, покурили, и вдруг - словно вихрь налетел - все
наперегонки  бросились  чистить  оружие.  Бойцы  расхватали  винтовки.
Малюга,  нацепив мешок вместо фартука,  засуетился у орудия. Панкратов
юркнул в свой вагон к пулеметам.
     Матрос поглядел,   поглядел  -  надо  должность  исполнять!  -  и
побежал,  позвякивая  банками,  на  склад   за   ружейным   маслом   и
"фроловином".
     А я ходил от вагона к вагону,  поглядывал на воспрянувших людей и
твердил  про  себя:  "Вот  она,  регулярная  красноармейская  часть...
Рождается регулярная!  А имя-то какое у нас знатное  -  поезд  тяжелой
артиллерии!"

                            Глава десятая

     Неожиданно нашим войскам пришлось оставить Жмеринку.
     В боях с превосходящими силами врага бригада  была  обескровлена.
Чтобы   восстановить   ее   боеспособность,   требовалось   пополнение
обученными  в  тылу  красноармейцами  -   стрелками,   артиллеристами,
кавалеристами.  На  запрос Теслера высший штаб ответил:  "Резервов для
вас нет. Обходитесь своими силами".
     Тут же стало известно, что все резервы теперь пошли на юг страны.
Там бежавшие от Советской власти царские офицеры, генералы, помещики с
деньгами   и   тысячи   и  тысячи  зажиточных  казаков  поднялись  под
трехцветным царским знаменем против Республики рабочих и крестьян.
     С Дона    широким    фронтом,   захватывая   и   Украину,   повел
белогвардейские казачьи и офицерские армии Деникин.
     Было ясно:  империалисты  открыли  новый  поход  против Советской
Республики. Штаб похода по-прежнему: Париж - Вашингтон - Лондон.
     Наступили грозные, тревожные дни...
     Проникая все дальше и дальше в глубь нашей  территории,  враги  -
одни  с  юга,  другие  с  запада  - сдавливали фланги Красной Армии на
Украине и наконец принудили ее к общему отступлению.
     Получила приказ  об  отходе и наша бригада.  Но петлюровцы успели
уже прорвать фронт и вышли нам в тыл,  на самую Винницу,  - это  верст
пятьдесят  позади Жмеринки.  Они перерезали железную дорогу Жмеринка -
Киев, и вся наша бригада попала в "мешок".
     Мне с бронепоездом выпала задача эвакуировать станцию.
     За время,  пока мы стояли в Жмеринке,  здесь накопилось множество
эшелонов.  Были  тут  и  продовольственные эшелоны - с хлебом,  мукой,
сахаром,  махоркой,  и санитарные - поезда-прачечные,  поезда-бани,  и
лазареты на колесах,  с больными и ранеными красноармейцами,  и всякие
иные составы,  в том числе и порожние. Около семисот вагонов надо было
вывести из Жмеринки, и поручили это моему бронепоезду.
     Тут меня сразу  обступили  начальники  эшелонов;  все  кричали  и
требовали, чтобы им подали паровозы. Чудаки, они не понимали того, что
первый же поезд,  который самостоятельно отправится в  тыл,  неизбежно
попадет  в  лапы петлюровцам.  Пришлось мне прочесть этим нетерпеливым
товарищам небольшую лекцию. "Не паниковать, - сказал я в заключение, -
ждать моего приказа" - и объявил каждому начальнику его номер по плану
эвакуации.  Этот план разработал комбриг,  но  предупредил  меня,  что
раньше  всего  следует  водворить на станции строжайшую дисциплину,  -
иначе и план делу не поможет, добро останется врагу.
     Посоветовавшись со  своими  товарищами  на  бронепоезде,  я начал
действовать.  Машинист Федор Федорович сказал,  что  самое  главное  -
подготовить  в  срочном  порядке паровозы:  шестнадцать паровозов - не
шутка получить их в такую разруху!  Требовался свой глаз в депо,  и  я
послал  туда Федора Федоровича военным комендантом (вот где пригодился
запасный машинист,  он и встал к паровозному рычагу  на  бронепоезде).
Важно  было  также собрать по многочисленным станционным путям эшелоны
и,  согласно номерам,  объединить их в колонну. Это хлопотливое дело я
возложил  на  матроса:  стал он у меня на время военным комендантом по
маневрам,  и в подчинение к нему попали паровоз-"кукушка", а также все
жмеринские сцепщики, смазчики и составители поездов. Панкратов сказал,
что надо усилить охрану станции, потому что в возникшей сутолоке могут
причинить  нам немало вреда вражеские диверсанты:  например,  примутся
тайком портить паровозы или расхищать из вагонов ценные грузы.  Вскоре
панкратовские патрули, вооружившись трофейными ручными пулеметами, уже
расхаживали по станции, пристально наблюдая за всем происходящим.
     Когда мои коменданты сделали свое дело и все шестнадцать эшелонов
с паровозами были выставлены за семафор,  я еще раз осмотрел  станцию.
Опустела Жмеринка, осиротела... Горько расставаться, но приходится.
     Задержался я у выходной стрелки. Железнодорожные рабочие по моему
указанию выбили несколько шпал из-под рельсов на сторону.
     После этого на расчищенном месте я приказал  выкопать  колодец  в
полтора сажени глубиной.
     Одна партия  рыла  колодец,  а  другая   партия,   под   командой
Федорчука, прикатила мне из эшелона пять пятипудовых бочек пороху.
     Я завалил порох в колодец и взорвал.
     Образовался огромный  дымящийся  кратер.  А  когда дым рассеялся,
стало ясно,  что всему поезду  Богуша  хватило  бы  этой  ямы.  Но  я,
конечно, не рассчитывал на то, что стальная черепаха опрокинется вверх
тормашками: дураком надо быть, чтобы не разглядеть такого препятствия.
Я хотел только, чтобы вражеский поезд застрял подольше на станции и не
тревожил бы нас в нашем походе.
     Закрыв таким  образом выход со станции,  я одолжил в кавэскадроне
коня и поскакал вдоль колонны поездов, чтобы осмотреть свое хозяйство.
Скакал,  скакал, несколько раз переходил с рыси на шаг, давая отдыхать
коню,  а  колонне  все  еще  нет  конца-краю.   По   пути   я   считал
железнодорожные  будки,  и оказалось,  что колонна наша растянулась ни
много ни мало - на девять с лишним верст! И всю ее надо было протащить
сквозь  вражеское  расположение...  Конечно,  среди  пассажиров были и
вооруженные  люди  -  им  велено,  в  случае  нужды,   соскакивать   в
придорожные канавы и отстреливаться.  Ну а раненые? Тяжелораненому и с
койки не встать, а вагонная стенка от пули не защита... А боеприпасы и
другие  ценные грузы?  От вражеского обстрела все это могло вспыхнуть,
загореться,  наконец,  взорваться...  Нелегко у меня было  на  сердце,
когда,  погоняя коня,  я обозревал свое хозяйство.  Сотни людей, молча
выглядывая из вагонов, с тревогой вверяли мне свою жизнь...
     Надежда была только на бронепоезда. Во время боев за Жмеринку там
по разным направлениям  кроме  моего  действовали  еще  два  советских
бронепоезда.  При  отходе  комбриг  подчинил  их мне,  и один из них я
поставил в конце колонны,  замыкающим,  другой - в ее середине. Своему
поезду  я  поставил главную задачу - идти в голове и с боями пробивать
дорогу для всех эшелонов.
     Заканчивая осмотр колонны,  я увидел из седла, что мой бронепоезд
стал длиннее.  Что  бы  это  значило?  Пришпорив  коня,  я  постепенно
разглядел  вагон-платформу;  на  ней  был устроен бруствер из мешков с
землей,  а в пролет выглядывала  трехдюймовая  пушка.  Платформа  была
прицеплена к пулеметному вагону, она-то и удлинила поезд.
     Я очень обрадовался такому "подкидышу". Было у меня одно орудие -
и  вдруг два!  Притом они отлично дополняют друг друга:  огонь гаубицы
сокрушительный,  но сектор обстрела узок,  а трехдюймовка,  при  своем
коротком  лафете,  может свободно поворачиваться в вагоне туда и сюда;
она встретит врага и бортовым огнем.  Ловко получается!  Однако где же
это  мои  ребята расстарались:  такие вещи,  как пушка,  под ногами не
валяются.
     Остановив лошадь перед платформой с мешками,  я спросил,  кто тут
есть, и тотчас из-за бруствера выглянули бойцы. Но незнакомые. Один из
них,  высокий чернявый парень,  ловко перемахнул через бруствер, встал
на краю платформы и,  козырнув,  представился. И этот умелый прыжок, и
начищенные  до  блеска сапоги,  и умение свободно,  но вместе с тем по
уставу держать себя - все это показывало,  что передо мной не новичок,
а опытный солдат из старослужащих.
     - Давид Кришталь,  - назвал он себя,  - артиллерист-наводчик! - И
объяснил,  что  орудие  принадлежит  2-й полевой батарее,  но временно
прикомандировано к бронепоезду.
     Все стало ясно.  Это мой наставник по артиллерийской премудрости,
комбатр-2,  посылает мне поддержку в трудный час...  Взволнованный,  я
подумал: но ведь и самим батарейцам предстоит вырываться из вражеского
кольца,  и не известно еще,  кому солонее придется - нам на линии  или
бойцам  бригады  в  их  схватках с врагом...  При этой мысли я вдвойне
оценил самоотверженную помощь артиллеристов.
     И вот  начался  наш  поход  во  вражеском кольце...  Главные силы
бригады  пробивались  к  Виннице  стороной,  атакуя  врага  там,   где
подсказывала обстановка,  и грохот боя временами настолько удалялся от
нас,  что казалось, комбриг уже забыл про поезда, а маневрирует где-то
по лесам и балкам, неся тяжелые потери в неравном бою. Связь со штабом
то и дело прерывалась,  и тогда мы  томились  в  догадках,  подозревая
самое  худшее...  Всякую  минуту  враг  мог кинуться к вагонам,  чтобы
разграбить их,  и тогда неминуемо побоище и здесь,  у железной дороги.
Чтобы   не  быть  застигнутым  врасплох,  я  в  подозрительных  местах
останавливал колонну и высылал с бронепоезда разведчиков.
     Мои бойцы,  издерганные боевыми тревогами,  осунулись, пожелтели:
глаза у всех ввалились.  Но как оживлялись все,  когда  комбриг  вдруг
требовал