- Тестя бы надо прошшупать, дак ведь...
     Вскочил, забегал по комнате.
     Вгорячах даже постороннего перестал стесняться,  развивая мысль о
том,  как он поживится за счет тестя:  старика - за порог, а избу его,
пятистенку, на торги!
     Он и на чиновника поглядывал уже без  всякого  уважения:  мол,  в
тебе  и виду-то никакого,  никакой солидности,  и не такие из губернии
налетали, да отскакивали!
     Илья Николаевич под этими взглядами только поеживался. "Сожрет, -
подтрунивал над собой,  - и  не  будет  на  свете  инспектора,  только
фуражка  останется,  козловые  сапоги  да  башлык...  Заодно  с тестем
сожрет. Бррр... Это же людоед. Людоед на воеводстве!"
     Между тем в комнату вошли дети.
     Старшина мигом за дверь.  Илья Николаевич только  усмехнулся  ему
вслед:  "Ну,  теперь  этому деятелю не до школьных дел!  Побежал тестя
обкручивать..."
     Усадив детишек  на  скамью,  Илья  Николаевич  достал  камертон и
ударил пальцем по его вилочке.
     - До-о-о...  -  поддержал  он  голосом  звучащий  металл.  Поднес
вилочку к уху мальчика, девочки, опять мальчика. - До-о-о, до-о-о... -
требовательно повторял он, пока, и у детишек губы не раскрылись.
     Но лишь  один  из  пятерых   не   сфальшивил.   Илья   Николаевич
одобрительно  кивнул  мальчику,  тотчас  провел его по дорожке звуков:
вверх - вниз. Мальчик одолел почти полную октаву.
     Илья Николаевич записал фамилию мальчика с пометкой: "Хор. слух".
Однако на отца Серафима рассердился.  Как же так,  чтобы священник,  у
кого  вся  служба из песнопений,  не удосужился хотя бы слух развить у
школьников!
     Илья Николаевич любил пение.  Был у него и голос - небольшой,  но
приятного тембра.  Мария Александровна заметила,  что особенно удаются
ему  песни  задушевные,  лирические,  это  и  учла,  составляя с мужем
домашний дуэт.
     Был он поборником певческой культуры. Не без его участия сложился
хор воспитанников в Пензенском дворянском институте;  приохотил  он  к
пению   и  многих  гимназистов  в  Нижнем  Новгороде.  А  в  должность
инспектора народных училищ вступил уже  с  целой  программой  развития
школьных  хоров.  Основы  ее  взял  у  корифеев  педагогической науки,
которую только что заново проштудировал.
     Для малышей  в  классе песенка,  как глоток свежего воздуха среди
трудного урока.  Для более взрослых ребят - это  уже  и  приобщение  к
искусству;  а  искусство  со  своей  стороны  облагораживает характер.
Особенно важно,  полагал Ульянов, чтобы музыкально грамотной вырастала
деревенская детвора:  кто же, как не крестьянин - не только слухом, но
и душой,  -  воспримет,  сохранит  и  приумножит  бесценные  сокровища
песенного творчества народа?..
     Илья Николаевич убрал камертон  и  дал  детям  учебник  Ушинского
"Детский мир".
     - Раскройте на сорок третьей странице.
     Дети запутались в поисках - пришлось прийти им на помощь.
     - А теперь послушаем басню Крылова "Петух и жемчужное зерно". - И
Илья  Николаевич протянул книжку мальчику,  что выделился на пении:  -
Читай, Федя Сорокин. Читай громко и не торопясь.
     И тут...   уму  непостижимо,  что  тут  началось!  Словно  камней
насовали в рот мальчику, лишив его способности к членораздельной речи:
     - На...  на...  ной... нуй... ный... на-во-во... вай, вей, вой...
на во-за, зой, зуй...
     Илья Николаевич,  мучаясь  вместе  с  мальчиком,  в  то  же время
поспешно копался в памяти: "Откуда эта абракадабра? Что-то знакомое...
Неужели    Твелькмейер?..   Да,   несомненно,   зазубрено   с   таблиц
Твелькмейера...  Но это же старая рухлядь, кто бы мог подумать, что ею
еще пользуются!"
     Мальчик покраснел от усилий, ошалел, но так и не смог, хотя бы по
складам, прочесть слово из басни: "Навозну..."
     - Довольно,  Федя, отдышись. А теперь смотри внимательно в книжку
и повторяй за мной:
     - "Навозну  кучу  разрывая,  петух  нашел   жемчужное   зерно..."
"Навозну"  -  разве  не  понятно?  - Илья Николаевич встал и подошел к
окну.  - Да вон же навозна куча!  Посмотрите, дети. Навозна, навозная.
Вот на кучу и вскочил петух, разве не бывает?
     - Ага,  бывает,  - согласились дети.  А повеселевший Федя Сорокин
добавил: - Мы и сами вскакиваем на кучи, как петушки!
     В заключение урока дети хором выучили басню наизусть.
     Из летучей  проверки  знаний школьников,  по существу,  получился
урок-беседа, какие и следует ставить в начальной школе. Но ведь это же
дело учителя, а не инспектора?! А где они, учителя?
     При мысли о мадам фон Гольц Илья Николаевич с гневом сказал себе:
"Отстранить!  И  я  это  сделаю сразу же по возвращении в Симбирск!" А
отец Серафим? И поставил в книжечке знак вопроса.

x x x

     И еще в одной школе побывал Ульянов.  Учителя он застал дома,  за
утренним   самоваром.   Познакомились.  Илья  Николаевич  был  приятно
удивлен, услышав, что его новый знакомец в недавнем прошлом преподавал
словесность.
     - Простите, вы кончали в университете? Не в Казанском ли?
     - Никак  нет.  Кончал  в  учебной  команде.  Девятого драгунского
Елизаветградского ее величества королевы Вюртембергской полка  старший
унтер-офицер!  -  И  драгун,  залпом допив чай,  выскочил из-за стола.
Встал во фрунт.  Покрутил усы да как пошел отбивать  скороговоркой:  -
Царствующий  дом:  божею  милостью  его  величество государь император
Александр Второй Николаевич,  самодержец всероссийский, царь польский,
великий князь финляндский,  и прочая,  и прочая, и прочая; августейшая
супруга его,  ее величество государыня  императрица  Мария  Федоровна;
августейший  сын их,  его императорское высочество наследник цесаревич
Александр Александрович...
     - Минуточку!  - прервал Илья Николаевич, в ушах звенело, хотелось
передохнуть. - Скажите, значит, это и есть словесность для солдат?
     - Так  точно.  Только  еще  не вся.  Это малый титул.  А есть еще
полный. Тоже могу.
     - Спасибо,  не беспокойтесь, - сказал Ульянов. - Я уже понял вас.
Но хочу,  чтобы и вы меня поняли:  то,  что здорово солдату,  детям не
всегда по зубам.
     - Верно!  - Драгун развел руками.  - Как это вы  угадали?  Верно.
Пробовал. Словесность детишкам не по зубам!
     Отправились в классы.  "Вот уже третья  школа,  -  меланхолически
подумал Ульянов,  - и все та же картина беспризорности и запустения...
Жутко становится!"
     Ничего путного  от  драгуна он,  разумеется,  не ожидал.  И вдруг
приятное открытие...  Наблюдая его в классе, Илья Николаевич разглядел
в солдате первейшее свойство,  которое требуется от школьного учителя:
драгун любил и понимал детей.
     - Здравия  желаю,  господин учитель!  - дружно вскочив,  ответили
школьники  на  приветствие  драгуна.  Дежурный  по  классу   выкрикнул
несколько слов рапорта.
     Илья Николаевич  тем  временем  неприметно  устроился  на  задней
парте.  Начало  урока  было необычным,  но ему понравилось:  четкость,
организованность.
     - Вольно-а-а!..
     Выполняя воинскую команду, ребята сели с нарочитым грохотом.
     - Первый урок арихметика! - объявил драгун и кинул на учительский
стол солдатскую бескозырку,  старенькую,  с лиловым околышем,  видимо,
элемент  формы этого диковинного русско-немецкого полка.  В бескозырку
насыпал орехов. - Упражнения в умственном счете... Начи-най!
     Ученики смело вскинули руки.  Каждому не терпелось выйти первым к
столу.
     Вызвав ученика,   драгун  дал  задачку  на  сложение  в  пределах
десятка,  затем двух десятков.  Мальчик,  запуская руки в  бескозырку,
выкладывал из орехов слагаемые и объявлял сумму.
     Со словами "А дайте мне задачку на три десятка" полез было  опять
за  орехами,  но  драгун  заслонил  бескозырку,  а мальчугану погрозил
пальцем:
     - Этак ты у меня весь боеприпас утащишь!
     Ребятишки, сидевшие за партами,  рассмеялись,  а некоторые из них
после этого и ртов не закрывали: как видно, ожидали дальнейшей потехи.
     Но мальчик у стола уже  решал  задачку  на  вычитание.  Соображал
бойко, и драгун в поощрение разрешил ему из двадцати вычесть единицу.
     Разность из девятнадцати орехов мальчуган ссыпал себе за пазуху.
     - Хватит тебе, - отправил его драгун на место. - А то ишь, на три
десятка позарился!
     - На двадцать девять, - деловито поправил его мальчик.
     Счет на  орехи  наглядный,  ошибиться  было  трудно,  а  тут  еще
придуманное  драгуном  поощрение...  На  переменке  весь  класс щелкал
орехи.
     Дети принялись угощать и гостя.
     - Да я же не решал с вами задачи, - смеялся Илья Николаевич.
     - А вы возьмите да решите!
     - Хорошо, дети, согласен!
     И после  перемены,  объявив  на  всякий  случай,  что  премии  не
отменяются, предложил орехи рисовать мелом на доске.
     Ребята охотно  подхватили  новшество.  Сперва  выводили  на доске
кружки-орехи,  потом для упрощения стали заменять их точками; из точек
Илья  Николаевич  вытянул  вертикальные  палочки,  дав детям понятие о
римских цифрах.
     Но среди  ребят  нашлись  и  такие,  что  сумели  написать  цифры
общепринятые.
     На первый случай,  считал Илья Николаевич,  достаточно:  возбудил
интерес у детей к доске и мелку,  а драгуну подсказал, как действовать
дальше, раз от раза усложняя урок.
     С этим и хотел уехать. Но драгун схватил Илью Николаевича за руки
и ни в какую:  мол, не выпущу ни за что, пока не досидите все уроки! А
у самого от огорчения губы дрожат...
     Пришлось остаться.
     После большой перемены вошли в класс,  а  его  не  узнать:  полно
посторонних!  Школа  мужская,  а тут появились девочки,  даже девушки.
Выстроились вдоль стен.
     Драгун ловко  подал инспектору свой учительский табурет,  пронеся
его над головами,  а Илья Николаевич сел,  с любопытством ожидая,  что
будет дальше.
     Драгун вышел на середину комнаты.  Потеснил от себя  собравшихся,
расставляя их в ряды, яростно взмахнул рукой и - грянул хор:
                    Взвейтесь, соколы, орла-ами,
                    Полно горе горева-ать!
     В свободной руке драгуна блеснула кавалерийская труба - и в  хор,
подкрепляя мелодию, вплелся голос меди.
                    То ли де-ело под шатра-ами
                    В поле ла-агерем стоять!
     Дирижер подал  знак  своим  мальчишкам.  В  ответ  -   рефрен   с
заливистым подсвистом:
                    В поле ла... в поле ла-агерем стоять!
     Лица поющих   -   и   детей,  и  взрослых,  парней  и  девушек  -
раскраснелись.   Пели   самозабвенно,   с   неожиданными   для   самих
исполнителей вариациями,  и это расширяло мелодию,  обогащая ее новыми
красками.
     Илья Николаевич  слушал  хор  все  с  большим интересом.  Сначала
раздражала труба,  но и ее открытый,  острый звук  нашел  свое  место:
песня-то   солдатская,   требует   в   исполнении   молний  и  громов,
многоголосия, лихости!
     Только сев в подводу,  Илья Николаевич почувствовал, как он устал
от драгуна.  Но это была добрая усталость.  Покорил  его  солдат  -  и
сердечностью  в обращении с детьми,  и своим хором;  это уже не только
школьный хор,  под его  медного  дирижера,  как  видно,  вся  молодежь
деревни запела!
     Очень хотелось Илье Николаевичу сохранить  в  школе  драгуна.  Но
ведь  неуч,  какой  же это учитель?  Честно признался инспектору,  что
обучать грамоте  не  может:  пробовал,  мол,  да  испугался  путаницы,
которую занес в головы ребят.  Вот незадача...  Хоть сам садись за его
подготовку!
     Раздумывая на   обратной   дороге   о   предстоящих  делах,  Илья
Николаевич все явственнее ощущал:  в деятельности инспектора  народных
училищ границ установить невозможно.

x x x

     Наутро Ульянов встал рано.  День занимался погожий,  подсохло. "А
не прогуляться ли в какое-нибудь близлежащее сельцо? - пришло Ульянову
на мысль. - Пешочком?"
     После всех удручающих впечатлении поездки  очень  ему  захотелось
солнышка.  Да  и  с  крестьянами  то  ведь  он,  по  существу,  еще не
встречался. В Симбирской губернии не менее миллиона крестьян. Выйдя из
рабского состояния,  крестьянин,  несомненно,  потянулся к знаниям,  к
свету, входит в понятия новой жизни. Вот для кого он здесь.
     В полях  после  уборки  хлебов  голо и пустынно.  Но вот пригрело
солнце,  и торчащая повсюду мелким ежиком стерня затуманилась от пара.
У Ильи Николаевича сразу хозяйственная мысль:  "Химики взялись за дело
- сырость и тепло:  живо переработают  остатки  от  снятого  урожая  в
удобрение для следующего! Великий круговорот жизни..."
     Порой он снимал фуражку,  подставляя голову мягкому, струившемуся
над землей теплу: "Благодать!"
     Вдали на  пригорке,  среди   деревьев,   уже   терявших   листву,
показались  строения  довольно  большого  поселка.  На  передний  край
выступило богатой постройки здание под красной железной крышей. Яркая,
как  мухомор,  крыша,  казалось,  чванливо главенствовала над россыпью
соломенных кровель.
     Ульянов остановился.  Внезапная  догадка  неприятно поразила его:
"Неужели удельная?"
     Знакомясь в  Нижнем с различной педагогической литературой,  Илья
Николаевич читал и о  школах,  которые  принадлежали  не  министерству
просвещения,  а ведомству уделов.  Уделы - это поместья,  составлявшие
собственность царской семьи и разбросанные по  всей  России.  Поместья
были  столь обширны,  что для них понадобился не управляющий,  а целое
ведомство управляющих. Ведомство уделов обзавелось и школами, в них по
особой программе готовили для царских угодий обслуживающий персонал.
     Держали учеников в школе семь лет (это  называлось  "пройти  курс
семи  столов").  Но  это отнюдь не значило,  что крестьянский мальчик,
обычно силком загнанный в школу, получал солидное образование.
     Рутина и  зубрежка.  Строго  изгонялись  всякие книги для чтения.
Полагалось  читать   лишь   Псалтырь,   Часовник   да   "пособие   для
усовершенствования  в  нравственности".  Наизусть  заучивались нелепые
схоластические диалоги.
     Побои, издевательства.  Рассказывалось,  к  примеру,  об учителе,
который за провинность ставил мальчика на четвереньки и ездил  на  нем
верхом по классу;  случалось,  переламывал ребенку позвоночник,  - но,
цыц, посмей-ка кто-нибудь донести на всевластного учителя!
     Пройдя "семь столов" школы,  смышленые мальчики (а иных не брали)
превращались в лицемеров или в безответных идиотов...
     Да, так  было!  И Ульянов очнулся,  как от дурного сна.  "Великая
реформа девятнадцатого февраля, - подумал он торжествующе, - покончила
и   с   этими  ужасами..."  И  он  уже  по-иному,  с  чувством  доброй
хозяйственной заботливости,  взглянул на  здание  под  яркой  железной
крышей: теперь это земская школа под его, инспектора, опекой.
     Наконец он в селе.  Да,  постройка на зависть!  Вон даже  обшивку
пустили по срубу.
     "Этакой красоты в новых земских школах,  конечно,  не достичь,  -
размышлял  Ульянов.  -  Сметы  не  позволят.  Но  зато обойдемся и без
тюремных решеток на окнах!"
     Захотелось Ульянову   посмотреть   и   на  внутреннюю  планировку
школьных помещений:  взять и там  поучительное.  Глядит,  а  на  месте
крыльца   полусгнившие   ступеньки.   Да   и   дверь  заколочена,  как
перечеркнута досками, крест-накрест.
     Илья Николаевич собрал крестьян. Но говорить ему не дали.
     Кто-то, таясь за спинами других, истошно выкрикнул:
     - Это што ж,  знатца,  обратно поворачиваешь на уделы?  Долой, не
желаем!
     И, словно по сигналу, толпа угрожающе зашумела.
     Илья Николаевич выступил вперед.
     - С удельными школами покончено,  и,  слава богу, безвозвратно! -
крикнул он в ответ. - Это ваше собственное здание! Стоит без пользы! А
детишек  посылаете учиться за несколько верст в соседнее село!  Где же
здравый смысл?  - выкрикивал он,  теряя голос от  приступов  кашля.  -
Послушайте меня: я помогу вам открыть школу на месте...
     Но слова его тонули в реве толпы.
     - Не желаем! Нет на то согласия схода! Долой!
     Так он и ушел ни с чем.
     А несколько  позже,  уже  в Симбирске,  ему доложили,  что здание
бывшей удельной школы в этом селе по невыясненной причине сгорело.

x x x

     Установилась зима.  Илья Николаевич Ульянов,  живя  в  Симбирске,
редко появлялся в городе.  Забежит домой, чтобы обнять жену и детей, и
уже спешит в  свою  инспекторскую  канцелярию.  Он  не  терпел,  когда
накапливаются    бумаги;    даст    им   ход,   сделает   распоряжения
делопроизводителю - и опять в дорогу...
     Прежде чем начать объезд губернии,  он основательно поработал над
картой,  с циркулем и масштабной  линейкой  в  руках.  Расчеты  сделал
строго на санный путь, исключив время осеннего и весеннего бездорожья.
Глядит,  а зима-то совсем коротенькая!  Пожалуй,  и  не  управиться  с
объездом... Но, с другой стороны, не растягивать же объезд губернии на
две зимы: этак и за учебным годом в школах не уследишь!
     Не знали   еще   симбирские   деятели  столь  обширных  и  смелых
предприятий. Казалось им, вновь появившийся в городе чиновник замыслил
фантастическое:   на   территории   губернии  полозьями  своего  возка
прочертить новые линии географических широт, новые линии меридианов...
     А Ульянов и прочерчивал.
     Перечень школ,  которым руководствовался инспектор  Ульянов,  был
заготовлен  в  земстве.  Но  Илья Николаевич в жизни своей не встречал
более легкомысленного документа.  Приходилось то и  дело  развинчивать
дорожную   чернильницу   и   вычеркивать   школы,   названные,  но  не
существующие.
     Дорога, дорога...  Бренчит  колокольчик,  поскрипывает  снег  под
полозьями...  Порой,  чувствуя, что мороз начинает обжигать то бок, то
спину, Ульянов сбрасывал с плеч тулуп и, оставшись в легкой меховушке,
выскакивал из возка; бежал рядом, согреваясь.
     Однажды в деревенском трактире Илья Николаевич согревался чайком.
К прилавку подошел какой-то босяк, спросил чарку водки, выпил, крякнул
от удовольствия и пошел к выходу, гремя обледеневшими лаптями
     - Эх,  человече,  человече...  - вздохнул  трактирщик,  когда  за
посетителем,  брякнув колокольчиком, закрылась дверь. - Сколько же это
он верстов на своих двоих вымерял?  До уезда тридцать пять да обратно.
Да не по одному разу.  За своими-то заработанными...  А уж и жалованье
это учительское -  срамота:  за  все  про  все  в  год  двадцать  пять
рубликов!  Только  с  получки  и  разговляется на чарочку.  Ишь,  даже
закуски не  взял,  чтоб  не  разориться,  прищелкнул  языком  -  и  до
свиданьица!..
     Илье Николаевичу стало жарко не только от выпитого чая:  от стыда
за министерство просвещения, за свою должность инспектора.
     Расплатившись, он  кинулся  искать  учителя.  Женщина  у  колодца
сказала:  "Видала.  Пошел  обедать".  Но  где  именно  человек сегодня
обедает,  ответить  затруднилась.  Еще  того  не  легче:  оказывается,
учитель  на  харчах у общества,  совершенно так же,  как летом пастух:
сегодня его покормят в одной избе,  завтра - в другой, послезавтра - в
третьей.
     "Кажется, этим  человеком  дорожат  на  селе,   -   с   некоторым
облегчением подумал Ульянов. - Зря бы не кормили!"
     Настиг Илья Николаевич лапотника в помещении школы.  Назвал себя,
попросил предъявить конспекты уроков.
     А инспектируемый возьми и сдерзни:
     - Не до конспектов было.  На собачьих рысях за казначеем гонялся,
а то и помрешь - не вспомнят...  А учительствую вот по  какой  методе:
"Дитяти  лучше быть на конюшне,  на кухне,  в огороде,  чем сидеть над
книгой, мучаясь над абстракциями с мокрыми глазами..."
     - Голубчик!   -   воскликнул  Илья  Николаевич  и  удивленный,  и
обрадованный.  - Да ведь в этих словах Песталоцци  -  высшая  мудрость
нашего живого школьного дела! Вы много его читали?
     Учитель улыбнулся,  и бородатое его лицо вдруг стало совсем юным,
почти мальчишеским. Сказал мечтательно:
     - Кажется, я уже наизусть знаю его записки о воспитании сына, но,
перечитывая,   открываю   в  них  новые  и  новые  сокровища...  Как