меец смотрел мне в рот.
     - Ну,  спросите их,  с каких делений стреляла пушка  в  последний
раз! - крикнул я и вытер рукавом вспотевший лоб.
     Красноармеец наклонился к трубке и заговорил, прикрывая сбоку рот
ладонью. Потом он поднял голову и доложил:
     - Матрос у  телефона,  товарищ  командир.  Стреляли,  говорит,  с
восьмидесяти трех делений, только вы приказали отставить.
     - Так, - я устроился поплотнее на суку. - Слушать мою команду!
     - "Слушать мою команду!" - повторил красноармеец в телефон.
     - Для проверки - восемьдесят три деления. Огонь!
     - "Для  проверки  -  восемьдесят  три деления.  Огонь!" - крикнул
красноармеец, припав к телефону.
     В стороне, где стоял бронепоезд, бухнуло. Я невольно обернулся на
звук,  но ничего не увидел.  Бронепоезд был закрыт от меня холмами.  Я
разглядел только жидкий дымок паровоза.
     Шелестя, как ракета,  пошел снаряд. Слышно было, как он выписывал
высоко в воздухе огромную невидимую дугу.  Потом шелест начал спадать,
потом стало совсем тихо.  Прошла секунда,  вторая... Затаив дыхание, я
смотрел в бинокль.
     Рвануло... наконец-то...  Далекой искрой  блеснуло  пламя,  и  по
земле  покатился густой клуб дыма.  Но где же это?  Далеко,  совсем за
станцией, в поле...
     Так вот,  значит,  куда гвоздил каменотес,  чтоб ему... А мне как
взять?  Какой же тут прицел должен быть, чтобы по станции?.. Ясно, что
надо убавить.  И здорово убавить. Восемьдесят три деления, восемьдесят
три...  Убавлю-ка на половину - что оно получится?  Восемьдесят три на
два...
     - Прицел сорок, - скомандовал я. - Для проверки!
     - Для проверки. Сорок! - повторил красноармеец в телефон.
     Снаряд пошел - и взметнул землю уже по эту сторону станции.
     - Недолет!  - крикнул я,  повеселев.  - Что-то,  видно,  начинает
получаться. А ну, прибавим делений...
     - Сколько прибавить? - Красноармеец задержал трубку.
     - Валяй для ровного счета полсотни!
     - Пятьдесят делений, - передал телефонист.
     Гаубица бухнула.
     Я стал  считать  секунды,  быстро прикидывая на глаз,  куда может
упасть снаряд.
     - Есть!
     В облаке дыма взлетел к небу длинный решетчатый  столб.  Взлетел,
перекувырнулся в воздухе и рухнул на землю.
     - Попали! - взревел я. - Семафор срезали, гляди!
     - Да мне не видать отсюда,  товарищ командир, - жалобно отозвался
красноармеец, вытягивая шею и приплясывая на цыпочках.
     Верно, я сгоряча и не сообразил, что ему снизу не видно.
     - Давай,  давай,  Никифор!  - замахал я руками. - Сейчас прямо по
ихнему поезду хватанем... Пятьдесят пять!
     Красноармеец кинулся к аппарату:
     - Пятьдесят пять делений!
     "Пятьдесят пять,  пятьдесят пять,  - повторял я про  себя.  -  Не
уйдешь, проклятый... пятьдесят пять!"
     Я уже и в бинокль не смотрел. Не до бинокля тут!
     Бронепоезд выстрелил.   Раз,   два,  три,  четыре...  да  ну!  От
нетерпения я даже топнул ногой по суку.
     И следом  за мной словно кто-то огромный топнул по путям станции.
Как брызги, взлетели шпалы, обломки рельсов, дым, земля, пламя.
     - Попадание!  -  Я  даже  привскочил на месте.  - Пятьдесят пять,
беглый огонь!
     Но тут в воздухе поднялся такой свист и так загремело кругом, что
в первую минуту и не сообразил, что за грохот, откуда.
     Над верхушкой  дерева что-то треснуло,  меня обдало едким дымом и
осыпало листьями.  Фуражка сорвалась с головы и полетела вниз,  прыгая
по веткам.
     Шрапнелью хватило...
     - Товарищ командир! Товарищ... - вдруг расслышал я сквозь свист и
грохот встревоженный голос красноармейца.  Я перевесился через  ветку,
глянул вниз.
     Телефонист махал мне трубкой.
     - Наши передают, держаться невозможно... Белый снарядами засыпал!
     - Ладно, - кричу, - сейчас! А почему замолчали? Где беглый огонь?
Кричи, чтоб били из пушки! Пятьдесят пять!
     - Пятьдесят пять,  - эхом донесся ко мне голос  красноармейца.  -
Пятьдесят пять...
     А свист кругом не прекращался,  точно в воздухе справа,  слева  и
над  головой стегали длинными бичами.  Это свистели,  пролетая быстрой
очередью, трехдюймовые снаряды из скорострельных пушек.
     Бьют гады по нашему бронепоезду. Со всех сторон взялись за него!
     Но как же они его нащупали?  Ведь он стоит в  укрытии,  запрятан,
как в яме...
     Я подкрутил  бинокль  и,  напрягая  глаза,  посмотрел  в  сторону
Проскурова.  Что такое?.. На станции все как было. Даже поезд с серыми
вагонами стоит себе  у  платформы  как  ни  в  чем  не  бывало.  Стоит
паршивец!  Значит,  я мимо взял с пятидесяти пяти делений. Эх, надо бы
взять пятьдесят восемь или шестьдесят. Как раз оказалось бы впору!
     - Товарищ командир!  - крикнул красноармеец у телефона. - Не могу
ваше приказание передать.  - Он кинул трубку на аппарат и  вскочил  на
ноги. - Связь перебита. Надо бежать чинить!
     Телефонист словно разбудил меня своим  голосом.  Я  сразу  понял:
нельзя медлить ни минуты, надо снимать бронепоезд с позиции!
     - Отведите бронепоезд!  - крикнул я.  - Беги,  передай машинисту:
убраться на полверсты назад!
     Красноармеец пустился во весь дух исполнять мое приказание,  а  я
стал слезать с дерева.
     На прощание я в последний раз  посмотрел  в  ту  сторону,  откуда
летели на нас снаряды.  Там что-то переменилось...  Но в чем перемена?
А,  вот оно что!  Серый  поезд  двинулся  вперед.  Виднее  его  стало.
Какой-то куцый поезд - всего три-четыре вагона...  Что это - товарный,
воинский?
     А поезд  на  станции  словно  подмигнул  мне в ответ,  блеснул на
солнце окном. И еще раз блеснул, и еще. Будто дразнит!
     Я смотрел в бинокль не отрываясь.
     Опять блеснуло...  Да нет,  это не окно... Это с поезда стреляют:
блеснет - и грохнет,  блеснет - и грохнет...  Бронепоезд! Вот, значит,
какие серые вагончики выкатили на линию.  Должно быть,  из-за  границы
пригнали. Так, так... Ну что ж, встретимся на рельсах, познакомимся...
     Я стал рассматривать бронепоезд.  Смотрю,  смотрю, ничего не хочу
пропустить.  Вон  -  башенки...  с  пушками,  а  другие поменьше - те,
конечно,  с пулеметами.  И весь поезд обтянут броней по самые колеса и
еще того ниже. Точно в юбках вагоны. Эх, вот нам бы такой броневичок!
     Вздохнул я даже...
     Перед самым   поездом   на  путях  копошились  какие-то  люди.  Я
догадался,  что  чинят  путь.  Ага,  это  после  наших  снарядов.   Ну
поработай, поработай, это тебе только задаток для первого знакомства!
     Я соскочил с дерева и поискал в траве свою фуражку.  "Вот она! Ух
ты, какая дыра в ней! Удивительно, как это меня не царапнуло!"
     Отключив от провода телефонный аппарат и подхватив его,  я  пошел
разыскивать своих.

x x x

     Только успел  я  отойти  от  деревьев  и  повернуть  в  тыл,  как
навстречу мне показалась наша пехота.  Бойцы,  побрякивая котелками  и
снаряжением,  пробирались  между  холмами.  У каждого на фуражке алела
ленточка. Были красные ленточки и на груди, а у иных и на винтовках.
     В первую минуту я заметил только небольшую группу красноармейцев,
не больше отделения.  Но,  пройдя несколько шагов, увидел в стороне от
первой новую группу бойцов,  потом еще группу,  еще.  Что ни холм,  то
кучка красноармейцев в траве.
     И по  эту  и  по ту сторону железной дороги не спеша двигались по
направлению к Проскурову батальоны нашей пехоты.
     - Здорово,  товарищи,  -  сказал  я,  поравнявшись  с  отделением
красноармейцев.
     - Здоров,  здоров, - ответили бойцы и, быстро оглядев меня всего,
кивнули  на  мой  бинокль  и  телефонный  аппарат  под  мышкой:  -  Из
артиллеристов?  Ну  как  там  буржуяки - поднес им к завтраку горячего
кофею?
     Я заломил свою простреленную фуражку набекрень.
     - А ничего, - говорю, - малость угостили их.
     И, разминувшись с пехотинцами, я пошел своей дорогой.
     "Повозятся теперь буржуяки  с  починкой  пути,  хоть  недаром  мы
постреляли. Полдня-то уж прокопаются". Но сейчас же я подумал: "А что,
если  на  станции  совсем  пустяковое  разрушение?..  А  у  них   ведь
бронепоезд!"  Я так и замер на месте.  "Если только бронепоезд покатит
вперед - пропал наш вагон с  гаубицей,  все  пропало.  Ведь  наши  там
ничего еще не знают о бронепоезде, не ждут нападения!"
     И я кинулся бежать напрямик через холмы,  не обращая внимания  на
шрапнели,  которые  все  еще  высвистывали в воздухе.  Только пробежав
шагов триста, я присел, чтобы немного отдышаться (аппарат был тяжелый,
точно колода, и мешал бежать).
     "Ну чего прежде времени тревожиться?  - твердил  я  про  себя.  -
Снаряды  у  нас  основательные,  по два с половиной пуда весом,  одной
только взрывчатой начинки по крайней мере полпуда.  Ведь это все равно
что большой фугас! А я таких фугасов две штуки им вкатил на станцию...
Часа три-четыре наверняка провозятся там  с  ремонтом,  это  уж  самое
малое!"
     Но как бы то ни было,  я спешил вовсю.  Ведь неизвестно даже, что
стало с моим бронепоездом после этой дьявольской бомбардировки. Сможем
ли мы хотя бы и  через  три-четыре  часа  принять  бой,  если  налетит
бронепоезд?
     Наконец я добрался до железной дороги.
     Нельзя было  даже  узнать места,  где только что стоял наш поезд.
Телеграфные столбы торчали вкривь и вкось,  верхушки их были расколоты
снарядами в щепы.  Два или три столба,  подкошенные снарядами,  лежали
поперек пути. Шпалы, рельсы - все было заброшено землей.
     Вот оно - поле боя... А ребята мои молодцы, геройски держались!
     Я спустился немного  по  откосу  и  посмотрел  вдоль  пути  в  ту
сторону, куда ушел наш поезд. Но ничего не увидел за поворотом дороги.
     А снаряды все еще летели и летели от Проскурова.  Ясно было,  что
петлюровцы не теряют из виду наш поезд,  сыплют ему вдогонку снаряд за
снарядом через холмы.
     Но как же это они его все время держат на прицеле?
     Я вбежал на высокий холм и все понял.
     Вдали я увидел наш поезд.  Вернее сказать, не поезд, а целую косу
серого дыма,  поднимающегося из трубы паровоза. И над самым дымом, как
белые хлопья в воздухе, - шрапнельные разрывы.
     Да что он,  машинист,  с ума спятил,  что ли?  Зачем столько дыма
распустил! Ведь как раз по этому дыму и бьют вражеские артиллеристы!..
Вот разиня - катит,  словно с классными вагонами из Малого Ярославца в
Москву.
     И вдруг паровоз перестал дымить.
     Наконец-то! Догадался машинист, что он на позиции.
     Почти сразу же вслед за этим и стрельба утихла.
     Тут только  я  увидел,  как  далеко до поезда.  Вместо того чтобы
отойти на полверсты,  он вон куда  махнул  -  в  пору  в  бинокль  его
разглядывать!
     Я передохнул и побежал к поезду напрямик.
     Ноги подкашивались у меня,  когда я влез наконец к своим.  Рубаха
на мне вся взмокла,  по спине,  по груди текло,  волосы прямо выжимать
пришлось. Ведь версты три или четыре отмахал я через холмы - то вверх,
то вниз, да еще с аппаратом под мышкой.
     В вагоне  не  было  ни  души.  Только  двое  пулеметчиков  стояли
часовыми на пути по обе стороны вагона.
     Я сел на железный пол и прислонился к борту.  Потом, отдышавшись,
начал стягивать с себя мокрую рубаху.  В эту минуту в вагон по лесенке
поднялся  матрос.  На нем был бушлат внакидку и бескозырка на затылке.
Он остановился передо мной,  отшвырнул ногой какую-то тряпицу и быстро
заговорил:
     - Этого самоварщика за борт надо,  списать долой!  Чего  сифонил,
почему поддувало не прикрыл? Что, так не доехали бы?
     Матрос плюнул в сторону, помолчал.
     - Это ты про машиниста, что ли? - сказал я, стянув наконец с себя
прилипшую к телу рубаху.
     - Какой он машинист? Швабра! Списать такого...
     - Товарищ Федорчук,  без крику! - остановил я матроса. - Машинист
да  машинист...  А  ты  где  был,  а  все остальные?  Или не ваше дело
последить, как поезд идет?
     Матрос поморщился и отвернулся.
     - Да послушай меня,  командир,  - сказал он  с  досадой.  -  Этот
самоварщик,  еще  когда  на  позиции  стояли,  открыл  поддувало.  А с
поддувалом и свой рот разявил...  Ну а нам в бою разве до  того  было,
чтобы  на паровозную трубу глядеть?  Видел бы ты,  как месил нас белый
гад снарядами...
     - Кто же все-таки догадался прикрыть дым?
     - Сам он, - матрос кивнул на паровоз. - Опомнился спустя время...
     - Понятно,  - сказал я.  - Объявляю митинг закрытым. Вперед наука
будет. Люди как? Все целы?
     Матрос махнул рукой.
     - Где там целы... Двоих подстрелили.
     - Как подстрелили? Убиты? Кто?
     - Да нет, не убиты. Телефонист ранен...
     - Который телефонист? Их двое. Ну?
     - А тот,  что при нас был,  Гавриков.  Ваш-то,  Никифор Левченко,
целый прибежал.
     - Гавриков... - Я припоминал его лицо. - А еще кто?
     Федорчук как будто не слышал вопроса.  Он круто повернулся, чтобы
идти прочь из вагона,  и у  него  распахнулся  бушлат.  Матрос  быстро
собрал полы, но я успел заметить, что правая рука у него на перевязи.
     - Что это у тебя? И ты ранен?
     - Пустяковина. - Матрос нетерпеливо дернул плечом. - Осколок. Сам
вырвал, зубами.
     Он облокотился здоровой рукой на борт и задумался,  глядя в поле.
Да вдруг как трахнет кулаком по железной стенке:
     - Ни за что пропал человек...
     Я почувствовал неладное.
     - Да где, черт возьми, все люди, где команда?
     - В пулеметном вагоне,  - медленно проговорил  матрос.  -  Васюка
отхаживают,   смазчика...  Да  только  не  выжить  ему.  В  грудь  его
шлепнуло...
     Матрос спрыгнул на землю.
     Я схватил свою рубашку и побежал вслед за ним.  Не помню,  как  я
надел рубашку...

x x x

     Раненые были  в пулеметном вагоне.  Они лежали накрытые шинелями.
Вокруг них собралась почти вся команда.  Малюга мочил бинты в ведре  и
прикладывал обоим раненым на голову.
     - Холодом - первое лечение,  - говорил он между делом.  -  Мокрая
тряпка  жар  и  болезнь  завсегда  вытягивает.  А вот ежели бы глины с
болота достать - еще бы лучше...
     Увидев меня, все посторонились. А каменотес бросил бинт в ведро и
посмотрел на меня выжидающе,  как будто хотел спросить:  "Ну  что  ты,
командир, теперь делать прикажешь?"
     Я присел на корточки возле раненых и сказал:
     - Потерпите маленько, товарищи, мы сейчас в лазарет вас доставим.
Там и койки удобные будут, и белье чистое, и доктор...
     - Спасибо,   товарищ   командир,  -  ответил,  чуть  улыбнувшись,
телефонист.
     А смазчик  молчал.  Лицо  у  него  было  темное  от  жара,  глаза
полузакрыты.  Видно,  плохо было ему. Мне показалось, что Васюк никого
вокруг не видит и не слышит.  Но вдруг он приподнял голову и зашевелил
запекшимися губами.
     - Матвей  Иванович,  ты  здесь?  -  позвал он матроса.  - Подойти
поближе... Матвей Иванович, скажи правду: выживу?
     - А чего ж тебе не выжить?  - сказал матрос громко. - И выживешь,
и опять тебя к правилу поставят,  ежели только захочешь. А не захочешь
- командир другое дело даст.  Нам с тобой помирать еще никак не время.
Делов много...
     Я поднялся и тихонько вышел из вагона.
     У окна паровозной будки сидел машинист.
     - Больше чтоб не сифонить.  Как хотите управляйтесь,  но в другой
раз чтоб не было дыму! - сказал я ему.
     Машинист растерянно  закивал  и сразу убрал голову в будку.  Надо
было,  не задерживаясь,  доставить раненых в тыл  и  сдать  в  лазарет
бригады.  Да  и  по  времени  пора  было  уходить:  каждую  минуту мог
прорваться сюда бронепоезд из Проскурова.
     Я подумал,  не  разрушить ли за собой путь.  Так и подмывало меня
подсунуть под рельсы пироксилин и отрубить дорогу  вражескому  поезду.
Но  я  воздержался:  вытребуют  нас  на позицию,  так самим и придется
починять путь. Намаешься.
     Но что-то  все-таки  надо  было сделать с рельсами...  Развинтить
болты на рельсах - вот что! Этого вполне достаточно.
     Я выслал  вперед  несколько  человек  из  команды  с инструментом
(инструмент на  паровозе  взял),  и  ребята  под  руководством  нашего
железнодорожного слесаря,  замкового,  в пять минут сделали дорогу для
белогвардейцев  непроезжей.  А  отвинченные  болты,  гайки  и   другие
крепления  рельсов  взяли  с  собой,  чтобы,  когда  потребуется,  все
поставить на место.
     Все сели в вагон.
     - На полный ход, назад! - махнул я машинисту.
     Поезд тронулся почти без дыма.

                             Глава шестая

     Погиб наш смазчик, наш кок и правильный, товарищ Васюк.
     Тяжело раненный в грудь, он не протянул и до лазарета. В лазарет,
на койку, доктор принял только телефониста.
     Похоронили мы смазчика в  поле,  у  полотна  железной  дороги.  К
могиле его привалили камень и помазали камень черной краской из его же
баночки - больше нам нечем было отметить могилу товарища. Дали залп из
винтовок  и  снова  двинулись вперед,  ожидая приказаний.  Гул орудий,
доносившийся от Проскурова,  показывал, что там уже завязалось дело не
на шутку.
     И верно:  едва только мы вернулись с бронепоездом на наше прежнее
место  и  только-только  успели разгородить путь от загромоздивших его
телеграфных столбов,  как нас уже опять  ввели  в  бой.  На  этот  раз
приказание  нам  привез  конный  ординарец  комбрига.  "Изготовиться к
стрельбе, - писал комбриг на клочке бумаги. - Отражать орудийным огнем
пехоту противника в случае ее появления со стороны Проскурова".
     - Ох и сумрачен комбриг, - шепнул мне ординарец, покачав головой.
     - А что такое?
     - Телеграмма получена вот только что.  От армии командующего,  из
Киева...  Любой ценой,  говорит,  а чтобы дальше Петлюре да гайдамакам
ходу не было.  Чтобы как отрублено!..  А где у нас,  если разобраться,
сила?
     Ординарец тянулся поговорить со  мной,  и  я  видел,  что  не  от
праздности.  В такие минуты люди пустых слов не говорят... Но мне было
не до этого.
     - Езжайте,  езжайте,  - заторопил я его,  обрывая разговор. - Вот
вам расписка, езжайте!
     Ординарец уехал.
     Я вскарабкался по откосу на холм и окинул взглядом  знакомую  уже
долину  перед городом.  За какой-нибудь час тут все переменилось.  Дым
стлался над полем,  всюду рвались снаряды, стучали невидимые пулеметы,
и от непрерывного потока пуль казалось, что в воздухе звенят, лопаются
и снова звенят перетянутые струны...
     Вправо и влево от меня,  по обе стороны железной дороги, лежали с
винтовками наши бойцы. Цепь их растянулась по гребням холмов.
     Все посматривали  в  сторону Проскурова.  Некоторые красноармейцы
переползали с места на место,  забираясь за камни  и  бугорки.  Другие
сами  устраивали  себе укрытие от вражеских пуль:  не поднимая головы,
они вырубали под собой дерн маленькими лопатками и из дерна складывали
кучки - брустверы.
     Я увидел на многих бойцах свежие,  наскоро сделанные и  сочащиеся
кровью белые повязки.
     "Уже побывали в атаке...  - догадался  я.  -  Не  вышло,  значит,
Проскуров остался у врага... А теперь будет еще атака, да не одна".
     Я крикнул с холма вниз Малюге, чтобы он приготовился к бою.
     Артиллерист принял  команду  и  в  знак  этого  помахал мне своей
шляпой.
     Сверху я  видел весь наш поезд,  до мелочей,  увидел даже нагар в
широкой паровозной трубе. Держит теперь машинист порядок, не дымит.
     Услышав мою команду,  из полувагона выскочил Никифор с телефонным
аппаратом.
     - Туда  же  линию,  к  наблюдательному?  -  спросил он,  разбирая
провода.
     Глянул я... А где же деревья, где клен?
     В полуверсте от меня, на месте рослых ветвистых деревьев, торчали
только расщепленные колоды,  и вся земля вокруг была изрыта снарядами.
Это все, что осталось от моего наблюдательного пункта...
     "Куда же мне взобраться?"
     Но мне не дали размышлять.
     Вдруг по цепи бойцов пронесся сдержанный говор:
     - Уже в контратаку поднялись...
     И тут же приказание командира:
     - Вразброд не стрелять! Ударим залпом!
     Я глядел на быстро приближавшихся вражеских солдат и, сам не зная
поче