л свой мешок  подальше  в  угол  и  пополз  к  свободной
бойнице.  В  лицо  приятно  повеяло  ветерком,  но я сразу же невольно
зажмурился от солнца. Лучи солнца так и брызнули на меня искрами через
пролеты домов и мелькавших мимо деревьев.
     Ну вот...  Значит,  и  в   бой!   Часа,   должно   быть,   четыре
проканителились  со  сборами,  -  уже  солнце,  а мы только выходим...
Ничего,  не подкачаем,  пулеметчики - ребята  стреляные...  Только  бы
артиллеристы  не  оплошали.  Хотя  что  же,  там  сам  командир,  да и
каменотес тоже артиллерист опытный.  В крайнем  случае  они  и  вдвоем
сумеют заложить снаряд и выстрелить...
     Есть, бьем белых!
     Я сдернул фуражку и высунулся с головой наружу.
     Вокзал, тополя,  семафор  с  опущенным  крылом,  каменная   башня
водокачки  - все как бы столпилось вдали,  провожая нас.  Промелькнула
верстовая будка с номером.  Закрытый переезд...  Колодец с брошенной в
траву бадьей - и мы уже в поле.
     Я стал смотреть вперед.
     Поле было  пестро  от длинных утренних теней.  Казалось,  что это
куски ночи застряли  между  холмами,  зацепились  за  кусты,  деревья,
камни...  Лучшего  укрытия,  чем  эти  тени,  противник  не  мог  бы и
придумать для наступления!
     Посматривая вокруг, я отыскивал нашу пехоту - и вдруг заметил над
далекими холмами дымки шрапнельных  разрывов.  Ага,  вон  где  схватка
идет! Но людей не было видно, их скрывали холмы. Я перебежал к другому
борту,  опять выглянул:  тут тихо,  спокойно,  только отдельные группы
красноармейцев в боевом охранении.  "Так...  Значит, мы с бронепоездом
на самом фланге,  прикрываем фланг бригады...  Серьезная у нас задача.
Надо глядеть в оба!"
     Я вернулся к своей бойнице. Но не успел я и голову просунуть, как
прямо передо мной, взметнув землю, с грохотом рванул снаряд.
     Я отпрянул: осколки дробью ударили в броневую стену.
     В траве зачернела, все удаляясь, дымящаяся яма...
     Опять грохнуло - и снаряды,  летевшие до этого к станции,  словно
спотыкаясь  на  полпути,  стали  разрываться то по одну,  то по другую
сторону бронепоезда.
     Я следил за разрывами. Мимо... Опять мимо!
     Весело было кричать:  "Мимо!  Эх, как хорошо, тютелька в тютельку
по лягушкам в канаве! Опять мимо! Скосоглазили, бандитские шкуры!"
     Но тут машинист рывком прибавил  ходу,  и  снаряды  стали  падать
далеко позади поезда.  А мы уже въехали в рощу.  Зашелестели,  царапая
ветками по броне,  разросшиеся за лето деревья.  Поезд остановился. Мы
были в укрытии.
     - Приготовиться...  к  бою!..  -  прогремел  в  рупор  голос   из
переднего вагона.
     - Слышишь? - Я обернулся к Панкратову. - Это тебе кричат!
     Панкратов кивнул   и  поднялся  на  ноги.  Гулко,  как  в  бочке,
прогудела  в  вагоне  его  команда.   Красноармейцы,   раскинув   ноги
ножницами, легли к пулеметам. Ощупали замки, примерились к куркам. Тут
из темного  угла  вышел  какой-то  долговязый  красноармеец  в  рваных
ботинках,  без  пояса  -  я  его прежде и не заметил.  Он вынес охапку
плоских железных коробок и свалил на пол.
     - Ш-ш... Не можешь, что ли, без грому? - зашипели на него.
     Долговязый, спохватившись,  присел и уже  осторожно,  совсем  без
звука,  разобрал коробки.  Потом,  пройдя на цыпочках,  он поставил по
паре коробок  возле  бортовых  пулеметов,  а  сам  с  остальными  стал
посередине вагона, под башней.
     Это были коробки с запасными пулеметными лентами.
     Поезд опять начал медленно двигаться.  Панкратов, отдав последнее
распоряжение, прилег на пол возле меня, и мы с ним стали глядеть через
бойницу.
     Вот уже поезд вышел из рощи. Снова открылось холмистое поле.
     Я глядел   вправо,   влево,  мысленно  делил  поле  на  квадраты,
обшаривал каждый квадрат  глазами,  чтобы  не  упустить  какого-нибудь
притаившегося незваного гостя.
     - Травы-то хороши...  - сказал как бы про себя Панкратов.  -  Под
второй уже укос, гляди-ка, поспели.
     И тут только я заметил,  как хороша в самом деле июльская  трава.
Рослая,  густая,  сильная.  Трава  была  особенно яркой после утренней
росы.  Роса обсохла, и согретый воздух, поднимаясь от земли, заносил в
вагон свежие полевые запахи.
     - А косить кто выйдет эти медовые травы?  -  задумчиво  продолжал
Панкратов. - Пуля скосит да пожар уберет...
     - Их бы самих на  покос,  этих  буржуев,  что  войну  затеяли,  -
отозвался  красноармеец  из  башни.  -  Косы  бы  в руки да пустить не
посуху,  а в болото их,  кочки обкашивать...  К нам их, в Вологодскую!
Поимели бы уважение к крестьянскому труду!
     Панкратов вдруг отпрянул от бойницы и оглушил меня криком:
     - Огонь!  На  две  ладони  вправо,  рамка  две  тысячи...  Давай,
Никифор!
     И в эту же секунду в трех шагах от меня,  через соседнюю бойницу,
гулко забил пулемет.
     - Что такое? Куда ты стреляешь, Панкратов?
     - Да вон они.  Разве не видишь?  - Панкратов схватил мою  руку  и
наставил мне ее перед глазами, как указку. - Да ты подале гляди. Во-он
горбок...
     Я отдернул руку:
     - Вижу, вижу!
     Словно черные   бусинки  рассыпались  по  пригорку  и  покатились
вниз...  Цепи! Ах черт... Это они свои резервы подают! Вовремя же мы с
бронепоездом подъехали...
     - Круши их,  бей,  Панкратов!..  А пулеметчик твой  надежный?  Не
промажет?
     Я быстро взглянул на пулеметчика.  Он лежал,  широко раскинув  на
полу  ноги,  и,  опираясь  на  локти,  беспрерывно  надавливал гашетку
пулемета.
     "Так-так-так-так-так..." -  грохотало  эхо  выстрелов  под сводом
вагона.  Пулемет курился голубым дымком и мелко вздрагивал;  от  этого
дрожали  обе руки пулеметчика,  дрожала и все время сползала с затылка
на ухо его фуражка. У парня во всю щеку пылал румянец.
     "По виду совсем мальчуган. Попадет ли он?"
     Я наклонился к бойнице.
     Ага, поредели цепи! Вот еще несколько точек пропало, еще... Вот и
нет их совсем!..
     - Залегли, - сказал пулеметчик, приостанавливая огонь, и сразу же
обратился к товарищам: - Ну как, ребята, вы глядели, я не занизил?
     - Хорошо,  чисто взял, - оценили его работу красноармейцы. - Мало
кто из них, брат, встанет...
     - Молодец,  здорово! - не удержался я, чтобы не похвалить меткого
стрелка.
     Пулеметчик вскинул  на меня блестящие от возбуждения черные глаза
и лукаво прищурился,  но ничего не сказал. Только перевернул на голове
фуражку козырьком назад.
     - Огонь, не зевай!.. - крикнул Панкратов.
     Краснощекий парень, сменяя ленты, выпускал очередь за очередью, -
казалось,  он  целыми  рядами  скашивает   петлюровцев,   а   их   все
прибавлялось. Как из-под земли вырастали!
     И вдруг все поле зарябило от  точек.  До  нас  докатился  далекий
рев...
     - Башня! - крикнул Панкратов и вскочил на ноги.
     Красноармеец в башне,  быстро перебирая руками, стал вертеть свой
штурвал, как шофер на крутом повороте.
     Загудел башенный пулемет.
     С башни свисала набитая патронами лента, и пулемет беспрерывно ее
подбирал, словно сжевывал. Долговязый красноармеец поддерживал, как на
тарелочке, ленту ладонью.
     Через какие-нибудь полминуты вся лента ушла в пулемет.
     - Давай другую, живо! - крикнул пулеметчик.
     И он  выбросил  на  пол  отстрелянную ленту.  Долговязый проворно
вытряхнул из коробки запасную.  Подал  наверх.  Опять  застрочили  оба
пулемета вместе, бортовой и башенный.
     И вдруг...   Или   это   мне   показалось?   Наступающие   начали
откатываться в сторону...
     - Панкратов! - позвал я. - Гляди, удирают!
     Панкратов заглянул  в  бойницу,  да  так  и отшатнулся.  Забегал,
крича, по вагону:
     - Не  выпускай,  ребята,  не  выпускай их!  Они нашим полковым во
фланг заходят... Третий пулемет!
     Третий пулемет стоял в запасе у другого борта.
     - Перекатывай его! - крикнул Панкратов.
     Бойцы схватили   пулемет  за  хобот,  потянули  его  на  себя  и,
развернувшись, с разбегу вкатили стволом в мою бойницу.
     Красноармейцы торопливо налаживали прицельную рамку. Наводчик уже
засучил рукава,  прищурился...  И вдруг что-то с  грохотом  обрушилось
сверху на вагон. Взвыла броня.
     - Ложись! Снаряд! - только и успел крикнуть Панкратов.
     Мы все повалились на пол...
     Прошла секунда,   другая,    третья...    Взрыва    нет.    Бойцы
переглянулись.  Глядим  на потолок,  на стены - не светятся,  ни одной
дыры.
     Опять прокатился гром по потолку. И опять потолок целехонек.
     - Да это же наша шестидюймовая ухает! Вот дурни, ну!
     Бойцы дружно захохотали.
     - А ну по  местам!  Что  ржете?  -  грозно  крикнул  сконфуженный
Панкратов. - Первый, второй, третий пулемет - огонь!..
     Затрещали, зачастили  все  три   пулемета,   словно   наперегонки
взялись, переругиваясь между собой. А пушка ухала - четвертая...
     Вот где пошли крошить желто-блакитных!
     - Воды! - вдруг крикнул румяный пулеметчик с блестящими глазами.
     Панкратов подтолкнул меня:
     - Подай Никифору ведро! Оно там в уголку.
     Я нашел ведро с водой и подтащил его к  пулеметчику.  Пулеметчик,
перестав стрелять, отвинтил пробку под кожухом пулемета, и оттуда, как
из самовара,  полился кипяток.  Мы вдвоем наклонили пулемет и спустили
кипяток  за  борт.  Через  другое,  верхнее отверстие я наполнил кожух
свежей водой.  После этого пулеметчик, потянувшись к краю ведра, жадно
глотнул воды сам. Утерся рукавом - и опять за дело.
     Тут потребовали воды и другие пулеметчики. "Ишь ты, водоноса себе
нашли! Ну да уж ладно..."
     Я пошел с ведром по вагону.
     Переменили воду,  и  опять  пошла  стрельба.  Но вскоре Панкратов
скомандовал отбой.
     - Ускользнули,   собаки,  -  сказал  он,  поднимаясь  от  крайней
бойницы,  через которую вел наблюдение.  - Все-таки  прошли  нашим  во
фланг!..  Ну  ничего,  положили  мы  их немало.  Попомнят пулеметчиков
первого полка!
     Некоторое время  еще  держал  огонь  башенный  пулемет - у него с
вышки был самый дальний обстрел. Наконец заглох и он.
     - Шабаш! - сказал пулеметчик и спрыгнул вниз.
     Поезд остановился,  и красноармейцы,  потягиваясь  и  разминаясь,
начали приборку вагона.
     Я решил воспользоваться остановкой и сбегать в  орудийный  вагон.
Очень  уж  мне хотелось взглянуть на наших артиллеристов:  ведь боевое
крещение  ребята  получили!  "Сбегаю  погляжу  на  них,  а  заодно   и
распоряжение  от командира получу,  - подумал я.  - Должно же быть мне
какое-нибудь распоряжение!"

x x x

     Я вышел из вагона.  Мы стояли среди поля.  Кругом были  холмы,  а
позади нас,  невдалеке от железной дороги,  роща.  Я сразу узнал ее по
березкам, у этой рощи мы и начали бой. Пока сидел в вагоне, казалось -
куда как далеко ушли, а вот она, роща, - рукой подать!
     Я постоял, вдыхая свежий воздух. Солнце пекло уже вовсю. Но после
броневого вагона и на солнце нежарко.  Здесь освежает ветерок,  а там,
под броней, как в духовом шкафу.
     Поостыв немного,  я  начал  пробираться  от хвоста поезда вперед.
Ступать пришлось по самому краю вязкого песчаного откоса, и я цеплялся
за буксы и за каждый выступ вагона, чтобы не съехать вниз.
     Кругом было тихо,  безлюдно. А в это же самое время где-то совсем
недалеко,  за холмами, шла жаркая схватка. Там трещали пулеметы, часто
и беспорядочно щелкали ружейные выстрелы и ежеминутно все  покрывалось
протяжным гулом артиллерии.
     Вдруг - щелк, щелк... Вот черт, да и сюда пули залетают!
     Я пригнул голову,  пошел быстрее,  но скоро наткнулся на подножку
паровоза.  Чтобы не делать обхода, я вспрыгнул на подножку. Заглянул в
будку машиниста.  Вот они тут как устроились!  Целую баррикаду из дров
наворотили, прямо саперы. Никакая пуля их не достанет!
     - Ну как, - говорю, - товарищи, у вас все в порядке?
     Из-за дров показалось чумазое  лицо  кочегара,  за  ним  блеснула
серебром фуражка машиниста.
     - А вот  вы  с  вашим  начальством  за  фонари  мне  ответите,  -
пригрозил машинист, переступая через поленья.
     - Какие фонари?
     - А такие фонари.  Пора уж понимать: не царское имущество - свое,
народное... - Он пустил из водомера струю пара, сердито закрыл вентиль
и стал в дверях.  - Почему не предупредили, чтоб фонари я снял? Куда я
теперь с фонарями,  если их пулями расшибло?..  Вот и ответите, раз вы
здесь начальники!
     - Ну-ну, разворчался... Тут бой, а он с фонарями...
     Я спрыгнул с подножки,  чтобы идти дальше... Глянул вперед... Что
это?  Человек под поездом!  Лежит возле самого  вагона,  уткнувшись  в
песок, и не шевелится... Да ведь это Богуш, наш командир!
     Я подбежал к нему.  Тронул его за плечо, просунул руку под френч,
нащупываю сердце...
     Жив! Тьфу ты, как он меня перепугал!..
     Богуш застонал,  медленно приподнялся на песке,  сел и вскинул на
меня глаза.  Бледный,  губы дрожат.  Правой рукой он судорожно  сжимал
левую повыше локтя, а между пальцами проступала кровь.
     - Ребята, - закричал я, - сюда! Командир ранен!
     Наверху в вагоне послышался топот.  К борту подскочили все пятеро
артиллеристов и остановились, глядя на раненого командира.
     - Дайте бинт. Есть у кого-нибудь бинт, ребята?
     Малюга первый пришел в себя  -  выхватил  из  кармана  тряпицу  и
протянул мне.
     Но я не решался приложить тряпицу к ране.
     - Чистая,  чистая,  -  замахал  на  меня старик.  - Только яблоки
накрывал!
     - Возьмите  бинт...  У  меня в кармане...  - проговорил он слабым
голосом. - О-ох!..
     Я обшарил  карманы  его  френча  и  нашел пакет с ватой и бинтом.
Потом  разорвал  на  раненом  рукав,  освободил  руку  и  стал  делать
перевязку.
     Богуш закусил губу от боли:
     - Потуже... Надо кровь остановить...
     - Сейчас, сейчас... Как же это вас, а?
     - Пулей.  Оттуда...  -  он  кивнул  в сторону холмов.  - В задний
вагон, к пулеметчикам, хотел пройти...
     Быстро сделав  перевязку,  я  связал  из  остатков  бинта широкую
просторную петлю и подвесил командиру руку на груди.
     - Что, или кость задета? - спросил меня матрос.
     - Нет, мякотью пуля прошла, это заживет скоро.
     - Ох,  плохо мне... - прошептал Богуш. Он вдруг совсем расклеился
и запросил пить.
     Малюга сбегал к машинисту и принес от него чайник.
     - Вот чайку выпейте...  - Старик,  придерживая  раненому  голову,
вложил ему в рот медный рожок.
     Богуш жадно напился.
     - Берем,   ребята,   командира,   -   захлопотал  смазчик,  кивая
остальным. - Поднимем его в вагон, да сразу и в город, в лазарет.
     Но ехать  в город не пришлось.  Командир рассудил иначе.  Посидев
еще с минуту,  он собрался с силами и сам  встал  на  ноги.  Каменотес
подставил ему под здоровую руку свою кочергу.
     - Обопритесь, так-то лучше будет... Обопритесь, товарищ командир!
     Богуш приладился  к  кочерге  и,  посмотрев  на  нас,  усмехнулся
бледными губами.
     - Что же вы,  братцы?  - сказал он. - Не надо терять головы. Мы в
бою. Командир ваш выбыл из строя, но задача должна быть выполнена...
     И он  стал  объяснять нам боевую задачу.  Оказывается,  наше дело
заключалось не только в том,  чтобы охранять фланг бригады;  мы должны
были, как сказал Богуш, обнаруживать батареи противника и подавлять их
огнем своей гаубицы.
     Но где же эти батареи, как их искать?
     Богуш велел нам продвигаться для поисков вперед.  Сам он, однако,
-  это  было  видно  по  всему  -  не  собирался с нами ехать.  У меня
мелькнуло нехорошее подозрение. "Странно, - подумал я. - Или наш вагон
для  него  жесток?  В город,  подальше от огня,  спешит убраться?" Но,
взглянув на забинтованную руку Богуша,  я поспешил отогнать эти мысли:
"Какое же я право имею подозревать раненого командира в трусости?"
     Сделав все  распоряжения,  Богуш  временно  передал  командование
бронепоездом каменотесу.
     После этого раненый попросил нас проводить его до рощи -  роща  с
березками  была  всего шагах в двухстах позади поезда.  Командир хотел
там укрыться и полежать,  пока подсохнет рана.  А на обратном пути  мы
должны были забрать его на бронепоезд. Так уговорились.
     Только добрели мы толпой до рощи и присели у опушки,  как вдруг с
той стороны, откуда доносились звуки боя, что-то запылило по проселку.
Проселочная  дорога  змейкой  шла  прямо  к   нашей   опушке.   Ребята
переглянулись  и  залегли по сторонам дороги - кто с оружием,  а кто и
без  оружия.  Смазчик  побежал  к  поезду  дать  знать  об   опасности
пулеметчикам.
     Мы не сводили глаз с клубившейся все ближе и ближе пыли.
     - Да это же наши!  - вдруг закричали ребята, выбегая из засады. -
Глядите - красный флаг!
     В следующую  минуту  мы уже разглядели санитарные фуры с высокими
брезентовыми верхами. Их сопровождал отряд конных бойцов.
     Наш раненый, завидев санитарный обоз, сразу приободрился.
     - Идите теперь, товарищи, идите, - заторопил он нас, - и без того
я  вас  задержал...  В бой,  вперед!  - скомандовал он,  кивнул нам на
прощание.
     Мы со всех ног, наперегонки, пустились к поезду.
     - Вперед,  ходу!..  - крикнул каменотес  машинисту,  едва  только
последний из нас добежал до подножки вагона.
     Бронепоезд тронулся.  Мы все,  столпившись у  борта,  следили  за
фурами.  Фуры приближались к роще, а сама роща - казалось нам с поезда
- все отступала назад.  Но вот фуры уже у опушки - защитного цвета  их
верхи  стали  сливаться  с  зеленью  деревьев...  Пропал из виду и наш
командир, поджидавший обоз на придорожном камне.
     - Сел,  - со злостью пробурчал матрос.  - Хлипкий уж он больно...
Велика ли течь - дырка в руке,  а  он  сразу  в  док...  -  И  матрос,
поплевав на ладони, повернулся к правилу.
     Все стали на свои места.
     "А ведь дело нам задано нешуточное,  - подумал я. - Легко сказать
- уничтожить батареи противника!  А где у нас артиллеристы для  такого
дела?"
     Я посмотрел на лица ребят - лица  были  угрюмы,  но  спокойны.  А
каменотес  с  таким независимым видом и так по-хозяйски распоряжался у
орудия,  покрикивая на ребят,  словно он не в бою был, а где-нибудь на
сенокосе или у себя в каменоломне.
     Мне это понравилось.  "Ну что ж, - думаю, - все дело в наводчике!
А ребята дружные, не подкачают".
     Было жарко.  Пекло солнце, горячим воздухом тянуло от орудия, а к
железным бортам вагона прямо хоть не прикасайся. Руки обжигает!
     Я расстегнул гимнастерку. Матрос сбросил бушлат, поснимали с себя
лишнее  и  все  остальные.  Каменотес отставил в сторону свои калоши и
расхаживал у орудия босиком.
     Глядя на него,  разулся и смазчик.  Он,  как я заметил, перенимал
все повадки старого артиллериста. Теперь он, почесывая ногой об ногу и
блаженно  улыбаясь,  стоял,  облокотившись на правило,  как на удобную
подставку. От улыбки шевелились и смешно поднимались кверху его черные
усики. Плечо в плечо с ним стоял у правила матрос.
     Смазчик был невелик ростом и в кости мелковат,  а рядом  с  дюжим
моряком  он  показался  мне  совсем  тщедушным.  "И  как только он эту
махину-лафет ворочает?"  -  подумал  я.  Лафет  был  тяжелый,  весь  в
заклепках,  как  ферма  железнодорожного моста.  Но смазчик не замечал
моего взгляда.  Он щурился на солнце,  как кот-мурлыка,  и,  перебирая
пальцами босых ног, все так же безмятежно улыбался...
     И вдруг он закашлялся,  весь подался вперед,  словно кто  толкнул
его в спину.  Лицо его мгновенно изменилось,  в глазах появился испуг.
Щеки пошли багровыми пятнами,  а из груди  вырвался  хриплый  бухающий
лай.
     У меня у самого от этого кашля перехватило дыхание.
     Смазчик замахал руками и бессильно повалился на правило...
     Что такое? Что с ним?
     - Воды, ребята! - крикнул я. - Дайте же ему воды! Он задохнется!
     - Что же,  для него поезд останавливать,  что  ли?  -  нахмурился
матрос. - К тендеру с котелком бежать?
     Он сгреб смазчика за шиворот и приподнял:
     - Ну? Очухался?
     Смазчик виновато взглянул  на  матроса  и  дрожащей  рукой  обтер
струйку крови