распустил веревки на своем мешке:
какой же  подрывник  устоит  против  таких  конфеток?  Динамит  самого
высшего сорта - чистый,  светлый,  как янтарь.  Стакан в патрончики по
сто граммов, и каждый патрон в нарядной хрустящей бумажке.
     Ясно, пришлось взять и динамитных конфеток.
     Комендант склада предлагал еще пороху.  Хороший показал он мне  в
бочке  порох,  крупный,  как  орехи.  И  не  маркий.  Я  несколько раз
пересыпал синеватые орешки с  руки  на  руку,  поглядел  на  ладонь  -
чистая. А это первый признак хорошего пороха.
     Но от пороха я отказался.  Мало ли что еще есть на складе!  Всего
брать,  так  и  не  унесешь.  И  без того я едва взвалил свой мешок на
плечи.
     Выхожу из-под земли, а у склада крестьянские подводы. На передней
- жердина с красным флажком. Это военный знак: "Опасный груз". Красный
флажок  обязателен  при перевозке взрывчатых веществ.  Однако подводы,
гляжу, порожние.
     - Сейчас   загрузим,   -  сказал  комендант.  -  Приказано  склад
эвакуировать. А взрывчатки видели сколько?
     - Вот откуда ваша щедрость! - пошутил я. - Все равно вывозить.
     Но комендант не успел или  не  захотел  мне  ответить.  С  подвод
сбежались красноармейцы, и он уже раздавал им валенки.
     Комендант нарядил со мной сопровождающего с винтовкой.
     Чтобы попасть  со склада на станцию,  надо было пройти через весь
город. Небо на востоке уже начало светлеть, когда я зашагал по улицам.
     Ставни домов  были наглухо закрыты,  нигде не показывался ни один
человек.  Прошел квартал,  еще квартал...  Вот и наши казармы  -  тоже
вдруг словно вымерли. Только над воротами полощется большой новый флаг
с красным крестом,  да в глубине двора струятся дымки  наших  походных
кухонь: кашевары готовят обед для выступивших на позицию бойцов.
     Я шел быстро,  прислоняясь  временами  мешком  к  заборам,  чтобы
отдышаться. Встану и прислушаюсь: как там, на позиции, не завязался ли
уже бой?  Но пока все было тихо. Щелкнет вдалеке винтовочный выстрел -
и опять тишина.  Разведка работает... Значит, не подобрались еще белые
к городу. Прощупывают нас, остерегаются!
     Отдышавшись, я шел дальше.
     Но вот наконец и станция.  Тусклые стрелочные огоньки  на  путях,
которые  забыли  погасить.  Непривычно  тихо,  пустынно.  У пакгауза я
увидел паровоз под парами.  За ним - другой;  оба сцеплены  вместе.  А
потом  -  вагоны,  вагоны,  и не пересчитать сколько!  Все чистенькие,
вымытые.  На дверях каждого вагона свинцовая пломба.  "Наверное,  хлеб
нового  урожая - в Москву",  - догадался я,  и при этой мысли в первый
раз за эту несчастную  ночь  стало  радостно  на  душе...  Но  где  же
бронепоезд?   Что-то   не  видать...  Ничего  не  поделаешь,  придется
прогуляться с мешком до пассажирского  вокзала  и  навести  справку  у
дежурного  по  станции.  Красноармейца  я  даже близко к мешку с ВВ не
подпускал. Посторонний. Не положено!
     Я перебросил мешок с плеча на плечо и зашагал по шпалам.
     Скоро из-за мрачных пакгаузов показалось белое здание вокзала.
     Эге, да вон и сами железнодорожники!
     Тут я отпустил сопровождавшего меня бойца и прибавил ходу.
     Чем же  они  занимаются.  Вагон  какой-то  подогнали  к вокзалу -
черный,  грязный...  Толпятся  в  вагоне,  хлопочут.  Уголь,  что  ли,
нагружают? Но какой же уголь на пассажирском вокзале?
     Подойдя поближе,  я различил  среди  железнодорожников  чернявого
смазчика.  Смазчик,  низко перегнувшись через железный борт вагона,  с
кистью в одной руке,  с банкой в  другой,  промазывал  снаружи  ржавые
пятна. Так смазывают дегтем болячки у заезженных лошадей.
     Я вошел на перрон и опустил мешок, переводя дух.
     - Ну,  кончайте свои дела,  товарищи.  Вы думаете,  времени у нас
много? Надо же еще приготовиться. Пошли!
     - А куда идти-то? - сказал смазчик, не отрываясь от дела.
     - Здравствуйте...  Вы что же,  может,  и  ехать  раздумали?  -  Я
вскинул мешок на плечо. - Где стоит бронепоезд? Я и сам дойду.
     Смазчик перестал водить кистью и поднял на меня глаза.
     - Гляньте-ка,  ребята,  -  сказал  он  весело.  - Стоит человек в
воротах,  а калитку спрашивает!  - Смазчик протянул мне руки.  - Давай
багаж. Умаялся ты, я вижу, товарищ, если и бронепоезд не разглядишь...
     Я опешил:
     - Как? Это... бронепоезд?..
     Смазчик покатился со смеху.
     "Ах, - думаю, - ты так? Насмешечки... Хорошо же!"
     Я подал ему мешок.
     Он взял.
     - Динамит!  - рявкнул я, отскакивая. - Пошевелись только. Мокрого
места от тебя не останется!
     - Что ты!.. Что ты!.. - забормотал смазчик.
     - Струсил? То-то, брат. Ничего, подержи, подержи. Привыкай.
     Я расстегнул на себе гимнастерку  и  не  торопясь  вытер  платком
мокрую грудь,  голову, шею. Смазчик кряхтел и вращал глазами, не зная,
как отделаться от мешка.
     - Ну вот,  - говорю, - спасибо, что подержал. А теперь бери мешок
в вагон.  Да бери,  не бойся! Без капсюлей этот багаж не взрывается, а
капсюли  -  вот  они,  у  меня в кармане.  - И я показал ему блестящие
медные, похожие на папиросы трубочки с гремучей ртутью.
     Смазчик недоверчиво поглядел на меня, но все-таки перетянул мешок
через борт.
     - Вот  черт какой!  Вот дьявол!  - захохотал он,  освободившись и
похлопывая ладонью об ладонь.  -  Тьфу  тебя  с  твоими  динамитами...
Залезай сам-то!
     Он указал мне на железную лесенку,  приклепанную к  борту,  и  я,
взобравшись по ступенькам, спрыгнул внутрь вагона.
     - А ты не обижайся на шутку, - сказал смазчик, поддержав меня под
локоть. - Ишь, серьезный какой!
     - Ладно, квиты, - сказал я. - Давай показывай вашу жестянку.
     - Ну вот,  гляди... - Смазчик обвел вагон рукой и посторонился. -
А пушка-то у нас - видишь? - Он показал в конец вагона.
     Пушка была в чехлах - целая гора под брезентом;  виднелись только
колеса да хвост лафета с подбитыми под него бревнами.
     Я с любопытством осматривался.  В железном вагоне было просторно,
как на палубе.  Откидные,  коробчатого железа борта для разгрузки угля
были  наглухо  сбиты по углам крюками и вполне сходили за перила - как
раз под локоть  высотой.  По  длине  вагон  был  чуть  разве  поменьше
пассажирского.
     В вагоне шла уборка. Человек пятнадцать железнодорожников чистили
и  выскребали  лопатами ржавый пол,  перебирали по углам вагона мусор,
какие-то спутанные,  порыжевшие пучки  проводов,  облезлые  телефонные
аппараты и оттаскивали в стороны, с прохода, ящики со снарядами. Ящики
лежали в беспорядке, как разваленная поленница.
     - Орудие,  запас снарядов...  Да откуда же это у вас? - спросил я
наконец смазчика.
     - Вот,  будто  и  не знаешь!  - Смазчик поглядел на меня искоса и
хитро подмигнул.  - Ваши же бойцы отбили у  петлюровцев.  И  платформу
эту,  и  пушку  -  все  чисто,  со  всей  заправкой...  Говорю  тебе -
бронепоезд! И часовые при нем от вас все лето стояли.
     - Вот оно что...  Так пушка, значит, с весны здесь? Верно, верно,
припоминаю,  был весной такой случай... Петлюровцы хотели утащить свою
пушку  на  этой  площадке,  а  наши отбили.  Это кавэскадрон наш тогда
отличился... А где пулеметчики?
     - Подожди, увидишь... Пойдем пушку смотреть.
     Мы стали  пробираться  вперед.  Железнодорожники  сторонились   с
дороги  и  отпускали  полотенца  и веревки,  которые они приспособили,
чтобы перетаскивать ящики со снарядами.
     Да тут,  гляжу,  чуть  ли  не  со  всех  служб собрался народ!  И
рабочие-путевики с выгоревшими  добела  зелеными  кантами,  и  рабочие
службы  тяги  -  у  этих  кант синий,  а движенцы - малиновый кант,  и
станционные грузчики  в  фартуках.  А  вон  и  телеграфист  с  кантами
канареечного цвета и молниями в петлицах.  Тоже прибился к артели. Пот
с него градом, а не хочет отстать, ворочает ящики!
     У моего  провожатого,  смазчика,  канта  нельзя  было  разобрать.
Тужурка на нем была замасленная,  вся в заплатах,  и кант  на  тужурке
обвисал хвостиками копченого цвета.
     Но вот и пушка.
     Смазчик забежал  вперед и,  составив вместе каблуки,  вытянулся у
колеса пушки, как вытягиваются новобранцы под меркой.
     - Вот она, пушка, гляди!
     Колесо пушки своим ободом пришлось ему почти вровень с плечами.
     Вот так пушка!..  Колесо в человеческий рост! Да и толстое какое,
с дверной косяк толщиной...  Это,  видно, не трехдюймовая, не то что у
нас на батареях, - покрупнее калибром!
     Смазчик с  важным  видом  повернулся  ко  мне.  Отставил  ногу  и
сплюнул:
     - Крепостная, брат, орудия. По крепостям бить. Видал такие?
     Признаться, этаких пушек я и не видывал.
     А смазчик,  шельма,  глядит на меня и в глаза смеется:  вот, мол,
теперь и ты,  хоть и боец Красной Армии, а стоишь столбом. Ничего ведь
не смыслишь в артиллерии!
     Я, не отвечая ему, достал табак и стал для виду крутить папиросу.
     "Надо, - думаю себе,  - перевести разговор на что-нибудь  другое,
мне знакомое, например на динамит".
     Но тут кстати подошли  несколько  железнодорожников  -  они  уже,
видно, закончили приборку.
     - Ты что  это  опять  брешешь,  Васюк?  -  лениво  сказал  рослый
железнодорожник с синим кантом на обшлагах. Он присел на лафет.
     - Заладила кукушка про ястреба - крепостная  да  крепостная...  -
усмехнулся другой.
     - А если эта орудия осадного действия или, например, для дальнего
боя? - сказал третий.
     Все подтрунивали над смазчиком.  Разгорелся спор. И тут я увидел,
что  железнодорожники,  да  и  сам смазчик,  тоже ничего не понимают в
пушке.
     "Вот так,  - думаю,  - бравый народ собрался!  Кто же стрелять-то
будет?"
     Я пошел  от них в сторону и вдруг поскользнулся о что-то круглое,
какой-то  бочонок.  Гляжу,  а  это  снаряд.  Возле   борта,   накрытые
брезентом, лежат приготовленные снаряды.
     Я сразу присел, чтобы измерить снаряд.
     Ни аршина,  ни фута у меня под руками не было,  и я пустил в дело
саперную мерку.  Сапер весь из мерок состоит:  руки,  ноги, пальцы - у
него   не   руки,   не  ноги,  не  пальцы,  а  меры  длины.  Ступня  в
красноармейском сапоге - фут, шаг или вытянутая рука - аршин, а пальцы
- дюймы и вершки. У сапера заранее все вымерено. Мало ли при постройке
моста или блиндажа случится:  сломаешь или обронишь раскладной аршин -
не бежать же в обоз за новым!
     Я приложил к задку снаряда мизинец -  средним  суставом.  Средний
сустав  мизинца  - дюйм.  Шесть суставов - шесть дюймов.  Вот он какой
калибр - шестидюймовое орудие!
     - Ничего себе пушечка!  - Я стал откатывать снаряд к борту. - Вот
эта долбанет так долбанет!
     - Долбай,  да  только  не  по ногам,  - вдруг услышал я над собой
сипловатый голос.
     Я выпрямился.  Прямо  передо  мной  на борту сидел,  свесив ногу,
матрос.  Обветренное,  словно дубленой кожи,  лицо, зеленоватые глаза,
прищуренные щелочками.  "Заветный", - машинально прочитал я надпись на
бескозырке.  Буква "ять" закрашена чернилами,  как отмененная в  новой
советской азбуке.  Так что в золотом ряду букв образовалась брешь,  но
все-таки можно было прочесть надпись.
     Я отступил, толкнув снаряд в сторону.
     - Вот мы и в кубрике,  - сказал матрос  и  расстегнул  бушлат.  -
Кажись, сюда попал. Здесь, что ли, собираются, которые из штаба?
     Он перетянул через борт корзину моченых яблок и спрыгнул с ней  в
вагон.
     - Закусывай,  артиллерия,  до обеда еще далеко,  - сказал матрос,
устанавливая  корзину  на лафете,  и сам первый взял яблоко.  - Вы уж,
ребята,  извиняйте,  что я без винтовки.  Проспал,  пока выдавали. Сон
мне, ребята, приснился...
     Матрос помолчал,  почесывая  за  ухом  и   оглядывая   исподтишка
слушателей.
     Все с любопытством уставились на него.
     - Сон приснился,  братишки...  - Матрос сел на ящик.  - Про моего
шкуру-офицера сон,  который от моей  руки  в  Черном  море  утоп...  В
городе,  слышу, тревога, и соседи уже повскакали, а я лежу, мне нельзя
глаз раскрыть.  Досмотреть хочу.  Интересно,  думаю себе, чем этот сон
кончится. Все ли правильно будет? Так и проспал винтовку. А теперь вот
- совестно сказать - с мочеными яблоками пришлось против петлюровского
кулачья выйти. Уж извиняйте, товарищи...
     Железнодорожники, ухмыляясь, слушали беспечную болтовню матроса.
     - А вы часом не артиллерист?  - осторожно справился смазчик.  - А
то вон - к пушке...
     - Мм...  Нет...  нет!  - замотал матрос головой,  жуя яблоко. - В
рейс с вами схожу - дома-то скучно сидеть,  когда вражья сила в  город
ломится, - а только не артиллерист, нет!
     Матрос доел яблоко и стрельнул огрызком через борт.
     - А у вас нехватка, что ли, в артиллеристах?
     Двое или трое железнодорожников шумно вздохнули:
     - Нехватка...
     - Ну,  так в случае чего... Я ведь не пассажиром первого класса к
вам сажусь, - сказал матрос. - Помогу, чем могу. Снаряд подать или что
- на это-то у меня ума хватит.
     Железнодорожники потянулись  к  яблокам - и вдруг так и замерли с
протянутыми  руками...  Из-за  города  докатился   раскат   орудийного
выстрела.
     - Повесточка... - пробормотал матрос. - Начинается!
     Все бросились  к  винтовкам.  Я  перетащил  свой  мешок поближе к
пушке, чтобы держать его на виду.
     Снова гул   и   грохот.   Над   вокзалом   заметались  в  воздухе
перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще... И артиллерия стала бить уже не
умолкая.
     Вот он,  бой!  Сколько уже раз я слышал  на  утренних  зорях  эти
медлительно-торжественные,  открывающие  бой  удары  наших батарей,  а
всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце.
И вместе с тем неистребимая радость жизни,  и задор,  и острое желание
сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и
в нетерпении ждешь приказа...
     - Эх,  братишка!  - Я со всего маху хлопнул матроса по  спине.  -
Будет дело!
     Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.
     - Наши бьют, - сказал он, - прежде тех начали...
     К матросу подскочил смазчик:
     - А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?
     И, не дожидаясь ответа,  смазчик прислонил винтовку  к  колену  и
начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.
     - Да сам разве не видишь?  - сказал матрос.  -  Разрывов-то  нет,
чисто над городом.
     Он взял  из  рук  смазчика   винтовку,   зарядил,   поставил   на
предохранитель и подал ему.
     Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что
делать дальше.
     Матрос потянулся и зевнул:
     - А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?
     Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но
лицо у матроса было деловито-серьезное.
     Кока, понятно, не оказалось.
     - Э,  братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос. - Это вам
не на берегу - воевать поплывем!
     Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика.
     - Вот так и будет,  - скрепил решение матрос, - ему это как раз с
руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не
путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!
     Матрос пошарил  по углам вагона,  отыскал там в барахле два целых
мешка, встряхнул их и взял под мышку.
     - Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.
     Оба спрыгнули на перрон.
     - А вы не задерживайтесь в городе очень-то!  - закричали им вслед
железнодорожники. - Мало ли, приказание может выйти или еще что!
     - Успеем, - сказал матрос. - Паровоза вон даже нет, никуда вы без
нас не уедете!
     И оба ушли через вокзальную дверь.
     Между тем  артиллерийский  гул  все  нарастал.  Стекла  в   окнах
выбивали дробь и жалобно пели.
     Над городом  уже   начали   вспыхивать   облачка   неприятельских
шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.
     В вокзале выпало стекло и разбилось.
     - Ведь   вот   что   выделывает,   окаянный!  -  Железнодорожники
уставились на черную дыру в окне.
     "Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему".
     В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.
     "Командир! Легок на помине..."
     Я подскочил к борту,  чтобы показать командиру лесенку наверх,  а
навстречу  мне  над  бортом  поднялась крестьянская соломенная шляпа с
широкими полями - капелюх.  Из-под шляпы глянули темные  настороженные
глаза.
     Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке,  обвел всех  глазами,
потом показался уже до плеч.
     К нам в вагон забирался  какой-то  пожилой  бородатый  человек  -
борода  у  него  была почти черная,  а на бороду скобой свисали рыжие,
словно медные,  усы.  Одет он был в домотканую рубаху  из  суровья,  с
украинской вышивкой.
     Я ждал, что будет дальше.
     А он  уже  проворно  вскинул  на  борт  ноги  и спрыгнул в вагон,
шлепнув подошвами о железный пол.  Он был в калошах на  босу  ногу.  В
руках бородач держал кочергу.
     Вскочив в вагон,  он сразу обернулся и  крикнул  еще  кому-то  за
бортом:
     - Влазь!
     Через борт  перевалился  здоровенный  парнище с круглой стриженой
головой.  На нем были порыжевшие  сапоги  и  латаная  розовая  рубаха.
Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.
     - Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый
и,  переложив  кочергу  из  правой  руки в левую,  стал обходить всех,
здороваться.
     - А  вы  кто  такие?  -  остановил  я  старика.  - Чего тут надо?
Документ!
     Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул
кочергу молодому и полез себе под рубаху.  Долго рылся он  в  каком-то
потайном  кармашке  на  груди,  наконец вытащил документ.  Я расправил
затертую бумажку.  "Предъявник цього..." - стал я читать.  В документе
было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и
двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.
     Я был смущен тем, что накричал на него.
     - Надо  вам,  товарищ,  идти  в  ревком,  -  сказал  я,  стараясь
загладить свою оплошность.  - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да
видите - солдаты...
     - Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!
     Старик засмеялся,  показав из-под усов  крепкие  зубы,  и,  вертя
передо  мной своими дюжими руками,  пыльно-серыми на ладонях,  сказал,
что он каменотес,  - ушел от своего  погоревшего  хозяйства  и  ломает
камень  в  карьерах  по реке Бугу.  Молодого парня в розовой рубахе он
назвал своим племянником.
     - Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...
     Не перебивая старика,  я все же помаленьку  выпроваживал  его  из
вагона.
     - А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой
сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.
     - То есть как недоглядел?
     Я взял   у  него  бумажку  и  вместе  с  железнодорожниками  стал
перечитывать.
     - На обороте, глядите, - сказал каменотес.
     Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел  карандашную  пометку
комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".
     Все посмотрели на старика.
     - Так  чего  же  ты  вола  вертишь?  -  запальчиво  сказал рослый
железнодорожник с синим кантом.  - Вот эти дядьки всегда так:  балачки
да разбалачки,  словно свататься приходят,  а дело за пазухой лежит...
Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!
     - А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже
не взглянув на железнодорожника.
     Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.
     Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:
     - Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...
     - У тэбе розуму богато,  та  вдома  не  ночуе!  -  сразу  отрубил
старик.
     - Да ну вас...  обождите вы!..  - смеясь,  вмешались в  перепалку
остальные  железнодорожники.  -  Ты  на  какую  должность-то  прислан,
товарищ? Что умеешь делать?
     Каменотес с  минуту  еще гневно глядел на рослого с синим кантом,
потом сдернул с себя шляпу,  смял поля так,  что затрещала  солома,  и
нахлобучил шляпу на сам