.
     Миновали Коростень, Житомир, теперь будет Казатин.
     Казатин... И снова оживает в памяти девятнадцатый год.
     Казатинский узел в лихорадке эвакуации.  В  сторонке  от  вокзала
скромный вагон - из тех коробок на колесах,  в которых в царское время
возили пассажиров по "четвертому классу", то есть вповалку.
     Вызванный с бронепоезда,  испытывая приятный щекочущий холодок от
острых переживаний только что выигранного боя,  я поднялся в вагончик,
узнав по тянущимся от станционного телеграфа проводам,  что здесь штаб
нашей бригады.
     Стало немножко  грустно,  что  не  увижу Теслера.  Он был отозван
Москвой - кажется, в Латышскую дивизию.
     Но вызвали  меня  сюда,  в штаб,  как оказалось,  по распоряжению
Теслера.
     Уезжая, комбриг заготовил наградной лист.
     Бронепоезд "Гандзю" он представил к ордену Красного Знамени.
     Вот выдержка из наградного листа:

     "...Бронепоезд "Гандзя"  не  раз  достигал  колоссальных успехов,
благодаря храбрости его  бойцов  и  командования  и  преданности  делу
рабочих  и  крестьян.  В  августе  1919  г.  значительная  часть войск
жмеринского  направления  (около  10000   штыков)   была   разгромлена
Петлюрой.  Бронепоезд "Гандзя" прикрывал это отступление,  и благодаря
ему удалось избежать окончательного разгрома и было спасено  около  16
составов  (поездов по 40-45 вагонов).  Под Винницей Петлюрой фланговым
ударом  вся  группа  красных  была  разбита,  несколько   бронепоездов
захвачено  в  плен...  Бронепоезд  "Гандзя" был окружен,  в результате
ожесточенных боев он прорвал неприятельское окружение, отбил у Петлюры
два наших бронепоезда и,  увлекая за собою остальные части, разгромил,
в свою очередь, войска Петлюры..."

x x x

     Перестук колес. Мерный, усыпляющий.
     Где-то здесь  станция  Попельня.  Поединок с Богушем,  который мы
выиграли, но какой ценой! Все мы на "Гандзе" едва заживо не сгорели...
Интересно  бы  посмотреть,  что  теперь  на  обширной равнине.  Тучные
пшеничные поля, с колосом тяжелым, как патрон дроби? Или темно-зеленые
плантации сахарной свеклы? Или, наконец, здесь, где гремело и рушилось
в бою железо, раскинулись колхозные сады? Воздвигнут завод?..
     Интересно бы взглянуть, какова нынче Попельня.
     Я приподнимаюсь на койке,  но сквозь  оконное  стекло  ничего  не
видать. Оно мутно-белое, непрозрачное от падающего с потолка света.
     Выключаю в купе ночник,  однако стекло  остается  непрозрачным  -
теперь уже от мрака ночи.
     Уговариваю себя поспать. Хочется выглядеть свежим: ведь встречать
меня  будут бывшие бойцы - и не просто как соратника,  а как командира
бронепоезда. Значит, держи марку!
     Заснул, оказывается. Да как крепко.
     Меня трясут за плечо:
     - Винница...  Гражданин,  вы просили разбудить.  Вставайте, через
пять минут станция.
     Ошалело вскакиваю.  Наскоро  привожу себя в порядок и с чемоданом
выхожу  в  тамбур.  Серое  туманное  утро.   Сентябрьский   сквознячок
заставляет поеживаться. А может быть, мурашки пробежали от волнения, в
котором я сам не хочу себе признаться?
     Так или  иначе,  приближалась  удивительная,  словно  из  сказки,
минута - встреча стариков, расставшихся юнцами.
     Поезд замедляет ход. Передо мной - вокзальные часы. Пять утра.
     На перроне,  кроме  железнодорожников,  никого.  Но  вот  двое  в
кепках:  плотный,  самоуверенного  вида,  и  рядом  с ним - маленький,
щупленький.
     В плотном узнаю Кришталя: он успел побывать у меня в Ленинграде.
     - Вот Григорьев! - показывает он на меня. - По книжке - Медников.
А это Крысько! - показывает он на своего соседа.
     Мы оба таращим глаза,  но не узнаем друг друга - вот  что  делают
годы...
     - Николай Федорович!
     - Иван Васильевич!
     Целуемся. Крысько прижимается ко мне,  и оба мы замираем - птенцы
"Гандзи".
     У вокзала поджидала нас легковая машина.
     А через час,  проведенный в дороге,  меня торжественно на крыльце
своего  дома  приветствовала  "дружина"  Ивана  Васильевича   -   Вера
Андреевна.
     Следом за мной,  поездом из Харькова,  приехал  полковник-инженер
Филиппенко.  Он  и  Крысько перемигнулись,  встали рядом и,  сдерживая
смех, гаркнули:
     - Товарищ   командир,   вы  телефонистов  спрашиваете?  Вот  они,
телефонисты!
     Да, вот  так  именно приспели мне на выручку два дружка - бойкие,
ловкие и одинакового роста: чернявый Филиппенко и русоволосый Крысько.
     Под смех присутствующих пришлось и мне войти в роль.
     - Но вы же пулеметчики!  - выразил я  сомнение,  как  и  подобает
командиру.
     - Пулеметчики, - кивнули оба. - Но можем и линию проложить.
     - Тогда за дело, ребята!
     - Есть станция,  -  доложил  Филиппенко  и  прицелился  вилкой  к
красным, как закатное солнце, соленым помидорам.
     - Есть заземление,  - добавил Крысько,  помогая жене в хлопотах у
стола.
     - Есть огонь -  добра  горилка!  -  зычным  голосом  артиллериста
завершил доклады Кришталь.
     И все мы подняли чарки.
     За столом  было  много  радостных  воспоминаний,  были  и  минуты
молчания. Поминали погибших.
     Здесь я впервые твердо узнал, что Федорчук погиб.
     Как видно,  я не успел справиться  с  собой  -  и  горечь  утраты
тяжелой  печатью  легла на мое лицо.  Вера Андреевна глянула на меня и
заплакала.  Потом наполнила мою чарку и  велела  мне  отдельно,  особо
помянуть матроса.
     Выяснилось, что Филипп Яковлевич Басюк (Федорчук) -  уроженец  не
дальних отсюда мест. Найдутся, возможно, и родственники.
     И мы,  ветераны  "Гандзи",  порешили:  собрать  все,  что   может
восстановить память о нашем геройском моряке.
     - Еще одно сообщение...  - начал было Крысько и  замялся.  Шепнул
что-то Филиппенко. Оба заулыбались.
     - Вижу, - говорю, - хлопцы, дулю мне готовите?
     - Дуля кисловатая, - рассмеялся Филиппенко.
     А Крысько:
     - Угадайте, про кого разговор?
     "Кого же,  - думаю,  - мне преподносят под видом кислой  дули?  С
бойцами на бронепоезде я ладил,  меня уважали...  Стоп, уж не намек ли
на Малюгу?"
     Так и есть - угадал.  Значит,  жив, бородач! Любопытно, как-то мы
встретимся.
     Встали от стола.  Пошли пройтись по Хмельнику.  Ивана Васильевича
Крысько  здесь  знает  каждый.  Еще  недавно  он   был   в   Хмельнике
заместителем председателя исполкома.
     И сразу  почувствовали,  что  городок  сегодня   чем-то   приятно
взволнован.  Заходим  всей  гурьбой  в  парикмахерскую  - и происходит
невероятное:  клиенты  дружно  уступают  нам  свою  очередь.   А   сам
парикмахер, отбивая на ремне бритву, делает несколько метких замечаний
о действиях бронепоезда "Гандзя" под Винницей.
     Побритые, причесанные   и  опрыснутые  одеколоном,  мы  двинулись
дальше.  Узкие тротуары из каменных плит,  заложенные еще  в  глубокую
старину,  чередовались  с полосками асфальта.  А над головами нависали
кусты и деревья, которым было явно тесно за ветхими заборчиками.
     К тротуару,  на  красную линию,  выступали лишь вновь построенные
дома; все остальные прятались в зелени от южного зноя.
     Под предводительством Ивана Васильевича мы побывали в универмаге.
В Доме культуры.  В райисполкоме...  Всюду уже с порога нас  встречали
приветливыми улыбками, спеша усадить на почетное место.
     В беседах  хмельчане  и  хмельчанки  охотнее  всего  говорили   о
гражданской  войне.  При  этом  оказалось,  что  все  они  превосходно
разбираются в устройстве гаубицы шестидюймового калибра.
     Ай да Иван Васильевич!  Да ведь у тебя весь город прочитал книжку
"Бронепоезд "Гандзя""!
     На другой   день   из  Винницы  примчался  в  Хмельник  фургончик
радиовещания.   Корреспондент   радио   усадил   нас,   гостей   Ивана
Васильевича,  вокруг  магнитофона и потребовал интервью.  Все это было
передано в эфир.
     Потом за нас принялись газеты...
     Приятно, конечно,  понежиться в лучах славы, но пора было браться
и за работу
     Чтобы написать вот эти страницы, мне не хватало тогда многого.
     После разгрома  врага  у Попельни и не менее тяжелых боев за Киев
бронепоезд "Гандзя" превратился в  искалеченного  и  уже  беспомощного
воина.
     Штаб Щорса приказал "Гандзе" отойти в глубокий тыл,  на  брянские
заводы, для капитального ремонта.
     По несчастью,  я заболел тифом и попутный санитарный поезд  умчал
меня в Москву.
     А что сталось с бронепоездом?
     Два вечера   воспоминаний  -  и  Крысько,  Кришталь,  Филиппенко,
дополняя и поправляя друг друга,  рассказали о времени,  проведенном в
Брянске.
     С восторгом говорили о Луначарском. Встретились они с ним в цехах
завода.  Нарком  просвещения был в военной форме,  которая ему явно не
шла. Он и сам, человек глубоко мирный, смущался своим видом, а наган в
кобуре,   как  нарочно,  то  и  дело  выползал  к  нему  на  живот.  И
чувствовалось,  что  между   наркомом   просвещения   и   наганом   не
прекращается глухая ссора.
     Анатолий Васильевич  был  послан   сюда   Лениным.   С   мандатом
уполномоченного  Реввоенсовета Республики он оказывал помощь заводам в
ремонте бронепоездов и в выпуске новых.
     Спасибо Анатолию   Васильевичу,   занялся  он  и  полуразрушенной
"Гандзей".
     Вот когда наконец-то бронепоезд оделся в стальную броню!
     С еще более мощным,  чем прежде,  вооружением он был  двинут  под
Орел против рвавшихся к Москве полчищ Деникина.
     Одели здесь как следует и  бойцов  -  в  кожаное  обмундирование.
Каждый  получил  куртку,  брюки,  ботинки с крагами и кожаную фуражку.
Построились  бойцы  и  сами  на  себя  залюбовались.  И   красиво,   и
внушительно: будто не одежда, а боевые латы поблескивают!
     На фронт под Орел прибыла дивизия латышских стрелков - в  боях  с
белогвардейцами она не знала поражений.
     "Гандзя" вошла в колонну бронепоездов с задачей -  массированными
артиллерийскими ударами содействовать успеху латышей.
     20 октября,  после кровопролитного сражения,  Орел был очищен  от
врага.
     Только Теслера бойцам не удалось повидать.

x x x

     Ивану Васильевичу  Крысько  был  подан   "газик".   Для   поездки
ветеранов "Гандзи".
     "Нелегко, - подумал я,  -  товарищам  из  Хмельника  в  эту  пору
лишиться автомашины. В разгаре уборка урожая. А мы занимаем "газик" на
несколько дней,  причем для дела совсем не  срочного.  Хотим  отыскать
затерявшиеся  следы бронепоезда "Гандзя",  его людей...  По существу -
историко-революционная экспедиция.  А для таких экспедиций есть  свой,
спокойный календарь".
     Но товарищи в Хмельнике высказались за  немедленный  наш  отъезд:
"Пополнить реликвии гражданской войны - это же святое дело!"
     В машине нас,  пассажиров,  пока  четверо:  Крысько,  Филиппенко,
Кришталь и я.
     Держим направление на Винницу. Потом сворачиваем на шоссе Винница
- Хмельницкий.
     Я жадно глядел по сторонам.  Воевал за Украину - но  много  ли  я
видел в этой стране?  Бронепоезд ведь привязан к железной дороге. Даже
в бинокль видишь только цель для артиллерийского обстрела.
     Едем дубовой аллеей.
     Что ни дерево - Тарас Бульба в лесном царстве.
     На ветвях  дубов  будто облака поселились.  И только потому,  что
облака зеленые, догадываешься, что это листва.
     Выходим из машины, вчетвером беремся за руки - не обхватить дуба!
Кличем шофера: "Становись пятым!"
     Аллея эта  такой  длины,  что  соединила  два  областных центра -
Винницу и Хмельницкий.
     Сто километров двухсотлетних дубов.
     Однако за дорогу в  "газике"  прибавился  пассажир;  теперь  нас,
кроме шофера, не четверо, а пятеро. Кто же пятый?
     А мы сделали крюк, чтобы повидаться с Малюгой. В жизни мой старый
артиллерист   называется  Лукьян  Степанович  Головатый,  житель  села
Зяньковцы.  Он колхозник,  уважаемый в здешних местах человек. Когда с
окончанием  гражданской  войны вернулся с бронепоезда,  селяне избрали
его головою сельрады (председателем сельского Совета). "Головатый - да
с такой фамилией только и быть головою!" Дружеский каламбур, но Лукьян
Степанович и в самом деле с первых же шагов проявил себя человеком ума
государственного.
     С асфальтового  шоссе   мы   свернули   на   проселок.   "Газик",
направляемый деревенскими мальчишками, въехал в тихую улочку.
     Плетень, из-за  которого  выглядывают  вперемежку  мощные   диски
подсолнуха,  початки кукурузы, цветы мальвы. Клуня с камышовой крышей.
В глубине двора, на пригорке, хороший дом.
     Тишина, словно  все оцепенело от зноя.  И только когда под нашими
совместными усилиями заскрипели неподатливые ворота,  откуда-то  гулко
залаяла собака.
     Медленно открылась дверь, и с крыльца, припадая на костыли, начал
спускаться  очень  худой  одноногий  старик.  Трудно было узнать в нем
крепкого,  осанистого Малюгу.  Смоляная  борода  оскудела  -  насквозь
светится.
     На полдороге старик остановился,  приставил ладонь ко лбу и  стал
нас, приезжих, рассматривать.
     - Лукьян,  угомони  собаку!  -  крикнул  Крысько.   -   Встречай,
командира привезли!
     Мы долго лобызались.  А  введя  меня  в  дом,  Лукьян  Степанович
посадил рядом с собой за стол и никому из домашних не позволил за мной
ухаживать. Сам, из своих рук, стал кормить меня и поить.
     Невестка Головатого,  легкая и быстрая молодая женщина, потчевала
гостей. Нет-нет да и мне, гляжу, окажет внимание.
     Лукьян Степанович  в  таких  случаях клал вилку и опалял невестку
взором гнева и презрения. А она только озорно усмехалась на это карими
очами.
     Нет, уже не тот  Малюга,  не  тот...  Вспомнить  только,  как  на
бронепоезде  он  держал  в  страхе  своего  племянника.  Как примется,
бывало,  грызть парня, так - если не отнимешь - до костей прогрызет. С
парнем  даже  столбняк  случался.  Хорошо,  что  бойцы  в конце концов
вырвали парня из-под этого тиранства.  Человеком  стал  -  работает  в
Харькове на тракторном заводе.
     Чокнулись мы с Головатым, и говорю ему:
     - Лукьян  Степанович,  а  что,  если бы мы все вдруг сейчас опять
очутились на "Гандзе"?
     Старик блаженно  зажмурился,  а  когда  через  минуту  молодецким
рывком повернулся ко  мне,  в  потемневших  от  волнения  зрачках  его
сверкнули огоньки...
     Я встал.
     А что делают бойцы, когда встает командир? Встают тоже.
     - Объявляю приказ. Включить товарища Головатого в нашу поездку по
местам боев бронепоезда "Гандзя".
     Тут Лукьян Степанович нарушил дисциплину  и  дребезжащим  голосом
прокричал "ура".
     Так в нашем "газике" он стал пятым пассажиром.
     Но вот  кончается  дубовая аллея - сто километров позади,  - мы в
предместье  города  Хмельницкого.  Мчатся  по  шоссе  машины,   полные
крупного,  как  поросята,  "цукрового  буряка",  а плантации,  где эти
машины грузятся,  словно бы и не початы: всюду белые конусы выкопанной
свеклы.
     Вперемежку с  "буряковыми"  мчатся,  обдавая  наш  "газик"  жаром
трудового   дня,   машины  с  подсолнухом,  желто-восковыми  початками
кукурузы, арбузами, дынями... и ослепительными улыбками восседающих на
возах дивчин и парубков.
     Временами шоссе подбрасывает нас совсем близко к селам,  и  тогда
видишь,  что  здесь  уже  не  традиционные хаты,  какие сохранили нам,
скажем,  картины Куинджи,  а нечто иное - деревенское  жилище  не  под
соломой,  а  крыто  шифером (черепицей),  "бляхой" (железом).  В домах
электричество,  над крышами - рога  телевизионных  антенн,  у  крыльца
зачастую - велосипед, мотоцикл, легковая машина.
     Уборка уборкой,  а уже чернеет на  полях  свежая  вспашка.  Рычат
тракторы, попыхивая сизыми дымками.
     По горизонту дымят трубы фабрик,  заводов, которых прежде не было
и в помине.
     А вот и Хмельницкий - милый нашему сердцу Проскуров!
     Несмотря на множество встреч,  мы выкроили время, чтобы осмотреть
город.  От  маленького  Проскурова  ничего  не  осталось.  Квартал  за
кварталом  -  новые  красивые  дома.  Асфальтированные улицы,  витрины
магазинов - все новое,  незнакомое. И вдруг - аптека! Та самая аптека,
в  которой когда-то я раздобыл тючок розовой оберточной бумаги,  чтобы
напечатать газету...  С радостным  волнением  я  вступил  на  знакомый
порог, но внутри все было уже по-иному.
     Мы дошли  до  вокзала  и  впятером  постояли  у  перрона,  где  в
тревожное  июльское утро 1919 года железнодорожники наскоро составляли
бронепоезд.
     Вспомнился чумазый  угольный  вагон,  над бортами которого грозно
возвышалась шестидюймовая гаубица.  Она выглядела  несуразно  большой,
словно кукушка, высиженная в воробьином гнезде.
     И тут вновь как живого я увидел матроса.  Вот он перелезает через
борт в вагон и ставит угощение - корзину моченых яблок.
     "Вот мы и  в  кубрике...  Кажись,  сюда  попал?  Вы  уж,  ребята,
извините, что я без винтовки. Проспал, пока выдавали..."
     Забегая вперед,  скажу,  что  Иван  Васильевич  Крысько  по  моей
просьбе побывал на родине Федорчука (Басюка).
     Он с отменным усердием исходил  вдоль  и  поперек  село,  опросил
множество людей, но разведка дала немного. Даже фотографии доблестного
моряка и той не нашлось.
     Семья Басюков,   как   выяснил  Иван  Васильевич,  когда-то  была
большой: отец, мать, три дочери, пятеро сыновей, один из которых - наш
Филипп.  Но две войны - гражданская,  потом Отечественная - и от семьи
почти ничего не осталось.
     Крысько познакомился  с молодой колхозницей Антониной Яковлевной.
Она и слыхом не слыхала, что у нее был брат - герой гражданской войны.
Впрочем,  не так уж это и удивительно:  Филипп Яковлевич погиб в бою в
1920 году, Антонина же только в 1931-м родилась.
     "Пришлось мне   установить   их   родство,   -  докладывает  Иван
Васильевич, - через вдову старшего брата, Пелагею, которой восемьдесят
четыре года".
     Побывав на вокзале,  у заветной платформы,  мы,  каждый со своими
думами, возвратились в город. Нас ждали в музее.
     Из Хмельницкого мы поехали в Каменец-Подольский.
     Нас, бойцов  "Гандзи",  здесь  приняли  в крепости,  уцелевшей от
далекой туретчины.  Крепость  воздвигнута  на  огромной  скале.  Скала
неприступна   -   она   окружена  гигантской  глубины  рвом.  И  самое
примечательное, что человек не копнул здесь ни одной лопаты. "Земляные
работы" выполнены речкой.  Извившись петлей, речка на протяжении, быть
может,  десятков тысяч лет точила и точила камень,  одновременно сама,
вместе с руслом, опускаясь все ниже от поверхности земли.
     В музее состоялась научная сессия.  Тема:  "Гражданская война  на
Подолии и участие в ней бронепоезда "Гандзя". Сессия была приурочена к
нашему приезду, и в ней пожелали участвовать не только каменчане, но и
товарищи из Хмельницкого.
     К сведениям,  которыми  располагали  здесь,  много  ценного,  как
сказали нам, добавили наши воспоминания. Да и как же могло быть иначе:
ведь мы - живые участники боев!
     Показали нам  стенд  "Боевой путь бронепоезда "Гандзя".  Маршруты
были  вычерчены  на  художественно  сделанной  карте.  Здесь  же,   на
бархатной обивке стенда, поместили наши портреты.
     - Хлопцы, - говорю, - а это что?! Гильза!
     Медная "кастрюля",  стоявшая у стенда,  пошла по рукам,  и все мы
единогласно признали ее гильзой от шестидюймовой гаубицы.
     Неужели с  "Гандзи"?  Но как она могла сохраниться и спустя сорок
лет попасть сюда?
     - Вы не первые у нас с "Гандзи", - сказали работники музея.
     Так я узнал, что здравствуют еще несколько наших бойцов. Гильзу с
"Гандзи"  сохранил  как  память  и  сдал  в  музей Григорий Калинкович
Маниловский,  старый коммунист.  В  молодые  годы  Маниловский  был  в
Жмеринке рабочим вагонных мастерских.  Вместе с ним в мастерских стоял
за станком бывший матрос Иосиф Васильевич Гуминский.
     Если железнодорожники  Проскурова  создали  "Гандзю",  дали,  как
говорится,  ей путевку в жизнь,  то железнодорожники Жмеринки  братски
заботились о "Гандзе", вовремя снабжали, чинили ее после боев.
     И все  же  главное,  что  прин