дореволюционной России.
     А серьезный разговор о детской литературе на  съезде  писателей  -  еще
более беспримерное явление.
     Детскую литературу в годы, непосредственно предшествовавшие  революции,
принято  было  считать  делом  компиляторов,   маломощных   переводчиков   и
пересказчиков.
     В молодости я знал дюжего человека с Волги, надорвавшего в Питере  свое
здоровье беспробудным пьянством и ядовитым самолюбием.  Этот  человек  носил
рыжую  шляпу,  рыжие  сапоги,  редко  брился  и  сохранял  на  лице  горькую
мизантропическую улыбку неудачника. Про него говорили, что он пишет  детские
книжки, но сам он этих книжек никому из  нас  не  показывал.  Помню,  только
однажды, в поисках завалявшейся трешки,  он  вытащил  нечаянно  из  кармана,
несколько  измятых  книжек  в  цветных  обложках  с  картинками.   Это   был
ремесленник, проклинавший свое бездоходное и бесславное ремесло.
     Помню и другого пьяницу, талантливого и самобытного математика, который
все ночи напролет пил крепкий чай, задыхался в табачном  чаду  и  писал  для
детей книги, которые назывались "В царстве смекалки".
     А еще были дамы. Дамы не пьянствовали, а очень  серьезно,  аккуратно  и
систематично писали книжку за книжкой из  институтской  и  псевдодеревенской
жизни   или   перекраивали    на    русский    лад    заграничные    повести
идиллически-семейного  характера.  Впрочем,  иногда   они   брались   и   за
научно-популярные  темы,  и  любознательная  французская   девочка   Сюзанна
превращалась у них в русскую Любочку, существующую только  для  того,  чтобы
задавать бесчисленные вопросы {3}.
     Настоящие литераторы редко  занимались  писанием  книг  для  детей  или
занимались между делом.
     Правда, Лев Толстой подбирал и сам сочинял детские сказки  и  рассказы,
до сих пор служащие образцами мастерства, простоты и  содержательности  {4}.
Но Толстой был не только великий писатель, но и замечательный педагог.
     От времени до времени и другие литераторы сочиняли рассказы для  детей,
но то, что писало большинство беллетристов, было, по  выражению  Чехова,  не
детской, а "собачьей" литературой (дескать, только о собаках и писали).
     Сказки Толстого, сказки Горького {5} и  Мамина-Сибиряка  {6},  рассказы
Куприна {7}, стихи Блока  {8}  да  и  все  то  лучшее,  что  шло  в  детскую
литературу из русской и мировой классики и фольклора, -  заглушалось  сорной
травой детского чтива. Если бы в те  времена  мог  состояться  Всероссийский
съезд писателей и если бы - что уже совершенно  невероятно!  -  на  нем  был
поставлен вопрос о детской литературе, - доклад об  этой  литературе  должен
был бы читать счастливый автор "Княжны Джавахи"  и  "Записок  институтки"  -
Лидия Чарская или же  те  безымянные  переводчики  и  пересказчики,  которые
печатали под грубо размалеванными картинками такие стихи:

                         Мальчик маленький, калека,
                         Искаженье человека...

или:

                         Любит японочка рыбки поесть,
                         Любит и удит она.
                         Стоит ей только у речки присесть,
                         Вазочка мигом полна.

     Стихи Блока, печатавшиеся  в  детском  журнале  "Тропинка"  {9},  стихи
Аллегро-Соловьевой {10}, Саши Черного {11} и Марии Моравской тонули в  массе
пестрой макулатуры, неустанно фабриковавшейся предприимчивыми издателями.
     Радикально настроенные просветители и педагоги тоже издавали книги,  но
они не могли конкурировать с коммерсантами издательского  дела.  Коммерсанты
знали, на какого червячка клюет читатель-ребенок. Самый  маленький  читатель
(или,  вернее,  его  мамаша)  клюет  на   розовые   картинки,   изображающие
ангелочков-детей и кудрявых собачек. Девочка постарше клюет на Чарскую, а ее
брат-гимназист клюет на Пинкертона.
     Но не в одной издательской демагогии тут было дело.  Стихи  для  детей,
написанные поэтами, часто не могли выдержать конкуренции с ходкими стишками.
     Порты писали в детских журналах:

                      Весело цветики в поле пестреют.
                      Их по утрам освежает роса.
                      Днем их лучи благодатные греют,
                      Ласково смотрят на них небеса...

     А ребятам нужно было действие, нужен  был  песенный  и  плясовой  ритм,
нужен был юмор.
     Все это они находили в бойком  переводном  "Степке-растрепке"  {12},  в
смешных, хоть подчас и жестоких книжках Вильгельма Буша о Максе и Морице,  о
Фрице и Франце {13}, в кустарных переводах замечательных английских народных
песенок ("Гусиные песенки") {14}.
     Пожалуй,   первым   или,   во   всяком   случае,   одним   из    первых
предреволюционных писателей, сочетавших в своих стихах для маленьких эти обе
борющиеся линии - литературную и лубочную,  -  был  Корней  Чуковский  {15}.
Стихи его, связанные с литературными традициями и в то же время  проникнутые
задором школьной "дразнилки", считалки или скороговорки, появились вслед  за
яростными критическими атаками, которые он вел на слащавую и ядовитую роман-
тику Чарской и ей подобных.
     "Убить" Чарскую, несмотря на ее мнимую хрупкость и воздушность, было не
так-то легко. Ведь она и до сих пор продолжает, как  это  показала  в  своей
статье писательница Е. Я. Данько, жить в детской среде, хотя и на подпольном
положении {16}.
     Но  революция  нанесла   ей   сокрушительный   удар.   Одновременно   е
институтскими повестями исчезли с лица нашей земли и святочные  рассказы,  и
слащавые  стихи,  приуроченные   к   праздникам.   Правда,   предпринимались
неоднократные попытки сохранить в советской литературе ангелочков под  видом
образцовых девочек и мальчиков из детского  сада.  Не  раз  пытались  у  нас
декорировать мещански уютный домашний уголок  доброго  старого  времени  под
стиль "красного уголка".
     Но лучшая часть нашей детской литературы,  возникшей  после  революции,
рассчитана на ребят, растущих не в теплице, а на вольном воздухе.
     Эти ребята живут, а не только готовятся жить. Поэтому их нельзя кормить
сухой дидактикой, нравоучительной литературой, которой питались в детстве их
бабушки  и  дедушки,  твердившие  в  виде   утешения   старинную   пословицу
схоластической школы: "Корень учения горек, а плод ею сладок".
     Для дедушек и бабушек во времена их детства мировая история  начиналась
с Адама, а историческая  беллетристика  охватывала  период  от  "Аскольдовой
могилы" до "белого генерала" {17} - и больше  напоминала  пышно-декоративные
оперы и феерии, чем романы, повести и рассказы.
     Мы должны, конечно, дать нашим ребятам прошлое, даже  далекое  прошлое,
начиная с пещерного человека, но вместе с тем мы хотим показать им жизнь и с
другого конца - с нынешнего, а то и с завтрашнего дня.
     Для того чтобы показать им жизнь и в настоящем и в прошлом, а не только
бездушную схему жизни, мы привлекаем к работе над детской  книгой  тех,  кто
сохраняет память детства и одарен поэтическим воображением.
     Не только повести о людях  должны  делаться  мастерами  художественного
слова, но и книги о зверях, о странах, о  народах,  даже  книги  по  истории
техники.
     Это не значит, что все авторы детских книг, и художественных и научных,
должны быть профессиональными поэтами и беллетристами. Но  для  того,  чтобы
довести книгу до воображения ребенка, а не только до его сознания,  человек,
пишущий  книгу,  должен  владеть  конкретным  образным   словом.   Вспомните
путешественника  В.  К.  Арсеньева,  никогда  не  принадлежавшего   к   цеху
писателей, но оставившего  и  детям,  и  взрослым  книгу,  которая  является
образцом художественно-документальной прозы ("В дебрях  Уссурийского  края",
"Дерсу Узала") {18}.
     Мы  уверены,  что  среди  наших   ученых,   изобретателей,   инженеров,
красноармейцев, моряков, машинистов, охотников, летчиков найдется достаточно
людей, одаренных наблюдательностью, памятью и воображением. Эти люди  сумеют
передать детям огромный опыт,  накопленный  старшими  поколениями,  -  опыт,
часто неведомый профессиональным литераторам.
     Чем старше ребенок, тем меньше нужна ему специфически  детская  книжка.
Ведь почти вся наша литература с ее широкими воспитательными задачами  может
быть доступна старшим  школьникам.  Они  зачитываются  "Детством"  Горького,
читают  Фадеева,  Фурманова,  Николая   Островского,   Шолохова,   Толстого,
Сейфуллину, Новикова-Прибоя, читают наших поэтов {19}.
     Но рядом с "Детством" Горького и "Дебрями Уссурийского края"  Арсеньева
им нужны "Том Сойер" Марка Твена {20}, Жюль  Верн,  "Р.  В.  С."  и  "Школа"
Гайдара, "Пакет" и "Часы" Пантелеева {21}, "Морские истории" Бориса  Житкова
{22}, повести Л. Кассиля {23}, сказочно-реалистическая детская пьеса Евгения
Шварца {24} и  Шестакова  {25}.  Любопытную  просьбу  высказывают  ребята  в
письмах к Горькому: они просят написать продолжение к повести Смирнова "Джек
Восьмеркин" {26.}
     Ребятам  нужна  художественно-научная,  географическая,   историческая,
биологическая,  техническая  книжка,  дающая  не  разрозненные  сведения,  а
художественный комплекс фактов.
     Такая художественно-научная литература для детей у нас  уже  создается.
Ее читают не только у нас, но и за рубежом, переводят  и  в  Америке,  и  во
Франции, и в Японии, и в Индии, и даже в маленькой Исландии.
     Книжкам Ильина, Паустовского {27} и  других  выпала  на  долю  почетная
задача   рассказать   нашей   и   зарубежной   молодежи   о   пятилетке,   о
социалистическом строительстве. Написанные для детей,  эти  книги  оказались
увлекательным чтением и для взрослых.
     В этом одна из типичных черт нашей литературы для школьников. Ее читают
и дети и взрослые.

               3. "Покороче, пояснее, попонятнее, посложнее"

     В нашей стране к детям относятся хорошо.
     Дети для нас -  не  предмет  утомительных  забот  и  невинных  семейных
радостей. Это - люди, которым предстоит много сделать и  которых  для  этого
надо хорошо подготовить.
     Что можем сделать для подготовки нового человека мы - не  педагоги,  не
инструктора физкультуры, а литераторы - прозаики и поэты? Казалось бы, ответ
простой: дать побольше хороших книг. Ведь ребята - это самые усердные, самые
постоянные читатели. Они читают не на  сон  грядущий,  не  в  амбулатории  в
ожидании зубного врача, не в выходные дни, а ежедневно - так же, как обедают
и ходят в школу.
     Вы можете смело спросить любого школьника, что  он  сейчас  читает.  Он
ответит вам: "Дочитываю Фурманова и перечитываю Жюля  Верна".  А  попробуйте
задать такой же вопрос соседу по квартире и даже своему собрату писателю. Не
знаю, как сосед, а собрат писатель  по  большей  части  перечитывает  самого
себя, а читает лишь своих ближайших друзей или соперников.
     Советский школьник, и городской и деревенский, это не просто  читатель,
это - страстный охотник за книгами.
     В последнее время мне пришлось  заняться  изучением  множества  детских
писем, полученных М. Горьким  со  всех  концов  нашего  Союза.  Часть  этого
материала была опубликована в "Правде" и в альманахе "Год Семнадцатый" {Речь
идет о статье "Дети отвечают Горькому". (Прим. автора).}.
     Здесь же мне хотелось бы только установить сущность этих  требований  -
тот любопытный наказ, который дают писателям советские ребята.
     Отвечая М. Горькому на его вопрос, какая  книга  им  нужна,  ребята  со
свойственной им буквальностью ждут, что через два-три месяца, самое  позднее
- через полгода, к ним придет по почте интересная толстая  книга  в  толстом
переплете, в двух частях, со многими рисунками.
     "Я очень люблю читать, но хожу-хожу, прошу-прошу везде, и только  очень
редко удается мне достать интересную книжку. Почему в  библиотеке  все  дают
тоненькие,  рваные,  грязные  книжки,  плохо  напечатанные,  с  безобразными
рисунками? Я люблю толстые,  красивые  книжки.  Когда  возьмешь  такую,  так
спокойно и приятно становится, что надолго читать хватит  и  не  надо  опять
просить. И знаешь, что интересно будет, а не наспех писатель писал. Еще  мне
очень хотелось бы, чтобы каждый ученый нашей страны описал  бы  попроще  то,
над чем он работает, чтобы нам понятно  было.  Это  нам  очень  интересно  и
нужно..."
     Лозунг "Дайте толстую книгу" проходит  красной  нитью  через  множество
писем. Но дело тут не в одной толщине.
     Вы подумайте, какой пыткой может быть для читателя толстая, но  скучная
книга! А маленькие - те даже пишут:  "Мы  любим  тонкие  книжки  с  большими
буквами, потому что толстую читаешь-читаешь и соскучишься".
     Говоря о толстой, или о длинной, или о подробной книге, старшие  ребята
хотят,  видимо,  одного:  чтобы  в  книге  была  законченная  эпопея,  целая
человеческая жизнь, со всеми событиями, поражениями и победами.
     Шесть пионеров из Ярославля пишут:
     "Мы читаем много. Когда меняем в  библиотеке  книги,  то  спрашиваем  и
выбираем все потолще, так как тоненькую нам не хочется  читать,  потому  что
иногда жаль бывает расставаться с героем, которого мы уже  успели  полюбить.
Мы сердимся на писателя и думаем: что заставило его так скоро  расстаться  с
показанным им героем?
     Наш наказ писателям:
     1) Пишите большие книги, чтобы выведенные вами герои жили долго-долго,
     2) Пишите о том, как дружба и хорошие примеры меняют человека.
     3) Напишите о жизни революционеров и изобретателей побольше книг".
     А вот наказ гораздо  короче  -  от  деревенского  мальчика  со  станции
Дебессы:
     "Алексей Максимович, статейку вашу я  прочитал  и  думаю,  какие  книги
интересные. И придумал: 1) про всяких зверей, 2) про диких всяких птиц, 3) и
про всякие деревья. И все по одной книге".
     Отсюда совершенно ясно, что ребята заботятся  не  только  о  "длине"  и
"толщине" книги, но и об ее законченности и  полноте.  Читатель  со  станции
Дебессы не хочет, чтобы звери были перемешаны  с  птицами  и  деревьями.  Он
боится, что книжка от этого толще не станет, а зато на долю птиц или на долю
деревьев, чего доброго, придется меньше страниц,  меньше  рассказов,  меньше
сведений.
     Наш читатель  хочет  обеспечить  себя  книгой,  по  крайней  мере,  "на
неделю". Он читает непрерывно и поэтому любит большие книги и серии книг. Но
его увлекает не самый процесс чтения, он ничуть  не  похож  на  гоголевского
Петрушку, который не интересовался содержанием книги,  а  только  радовался,
что "вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз  черт
знает, что и значит".
     Дети читают  внимательно,  -  пожалуй,  внимательнее  нас  взрослых.  К
содержанию книг они предъявляют свои особые требования и  умеют  черпать  из
книг новый для себя опыт.
     Послушайте, что дала им одна только  книга  -  известная  книга  В.  К.
Арсеньева "Дерсу Узала".
     "Мы познакомились, - пишут  пионеры,  -  с  жизнью  Уссурийского  края,
узнали повадки многих животных, птиц, внешний вид их, окраску, узнали  много
новых слов. Многие места в книге заставляли нас волноваться и тревожиться за
жизнь путешественников".
     Вот чего ждут дети от книги - и новых сведений, и новых переживаний,  и
новых слов.
     К этому читателю нельзя идти с одними внешними эффектами и выкрутасами,
с литературным жеманством или с бездушными готовыми схемами.
     Нельзя - по двум причинам. Тот читательский авангард, который умеет так
хорошо и отчетливо формулировать свои мысли и  чувства,  просто  не  поверит
автору и, может быть, навсегда сохранит недоверие к писателям и  литературе.
Те же, кто слабее, пассивнее и доверчивее, сами научатся подменять настоящий
опыт литературной или газетной фразеологией.
     Перебирая  письма  ребят,  можно   выделить   целую   группу   голосов,
неразличимо похожих один на  другой.  Словесный  трафарет  заслонил  в  этих
письмах содержание.
     Но, по счастью, большинство писем свободно от общих фраз. В этом особая
удача переписки. То ли потому, что ребята пишут Горькому, о детстве которого
хорошо знают из его  же  книги,  то  ли  потому,  что  это  пишет  настоящий
читательский авангард, или, как у  нас  говорят,  "библиотечный  актив",  но
ребята на этот раз раскошелились,  заговорили  со  щедрой  откровенностью  о
книгах, которые только что прочли и пережили.
     "Мы очень волновались, когда читали о Трофимове ("Пакет" Пантелеева)  в
том месте, где он в интересах революции применял всю силу своей находчивости
- борьба  за  ценные  документы.  Его  стойкость  нас  поразила.  Мы  просим
Пантелеева написать книгу потолще о  герое.  Он  пишет  очень  захватывающе.
Главное, что его герои в тяжелые минуты не  унывают,  бывают  веселые,  как,
например, Трофимов: перед расстрелом он еще шутил и говорил о своих  больных
мозолях" (Ярославль, пионеры).
     Наши ребята любят героику, особенно героику революции, и понимают ее по
существу, а не ходульно. Бытовая юмористическая  черта  не  принижает  в  их
глазах героя, а делает его трогательнее и ближе.
     Дети умеют смеяться и прекрасно знают, какая сила и какая помощь смех.
     Вот письмо одного из школьников Горькому:
     "Прошу больше выпускать юмористических и смешных рассказов, так  как  в
детстве и даже в юности ребенку наносится много обид и маленьких невзгод.  В
таких случаях я всегда хватал Чехова, забирался в шалаш, читал и  под  конец
чтения разражался хохотом, словно в шалаш мне  напустили  газу,  вызывающего
смех. А в настоящее время, когда  мне  пятнадцатый  год,  мне  нужны  книги,
показывающие, как из подростка может выйти жизнерадостный, здоровый,  смелый
человек, путь этого человека, который  перестраивает  город,  деревню,  свою
жизнь".
     Как великолепно сочетается  в  этом  письме  серьезность,  свойственная
нашим ребятам, с простотой, наивностью  и  детскостью!  Кажется,  что  между
строчек письма можно прочесть биографию горьковского корреспондента.
     По стилю и по житейскому опыту, который ощущается в каждом слове, можно
с уверенностью заключить, что это пишет не избалованный ребенок, воспитанный
в уютной детской, а человек, немало испытавший за свою  короткую  жизнь,  и,
пожалуй, из той  новой  демократической  среды,  в  которую  совсем  недавно
проникла литература.
     Значительная часть писем к  Горькому  пришла  именно  от  этого  нового
читателя, который впервые заговорил о своих вкусах, интересах, отношениях.
     Часто он начинает письмо, по старому деревенскому обычаю,  с  поклонов,
он обращается к Горькому то на "ты",  то  на  "вы",  но  зато  у  него  есть
настоящее любопытство, настоящие желания, которые он умеет выражать полно  и
сильно.
     Он просит написать ему такие книги: "О борьбе и страданиях  заграничных
пионеров", "Тайну полярных стран и полюсов", "Про сухую и безводную  пустыню
Кара-Кум", "О последних индейцах в Америке", "О беспризорниках и их  горькой
жизни".
     Каждое из этих требований дает не только тему в узком смысле слова,  но
и какой-то музыкальный ключ, который должен помочь писателю найти правильный
тон для детской книги, если только писатель умеет слышать.
     А сколько сведений требуют от нас эти ненасытные читатели  из  городов,
поселков, местечек, колхозов и новостроек! Вот небольшой список  вопросов  и
тем, перечисленных в одном только письме:
     "Как раньше жили крестьяне и как дворяне?
     Жизнь беспризорников.
     Биография революционеров.
     Гражданская война.
     Приключения из жизни животных на Севере.
     Путешествия в эпоху великих открытий и теперь.
     Начало революционного движения в России.
     Астрономия.
     Археологические раскопки в Крыму, на Родосе и в Микенах.
     Жизнь ребят в современной Америке.
     Россия в эпоху Ивана Грозного.
     Год великого перелома, коллективизация и классовая борьба в колхозах.
     Изобретатели: Эдисон, Фультон, Ньютон, Стефенсон, Матросов, Казанцев.
     Жизнь восточных народов: таджики, киргизы, узбеки.
     Беломорстрой и пр