ться детской, если в  ней  нет
ни игры, ни тепла, ни воображения.
     Часто у нас говорят: надо мириться и  со  "средней"  книгой,  если  она
своей темой и материалом отвечает нуждам сегодняшнего дня. В этом есть  свой
резон. "Средняя" книга имеет право на существование. Но  нельзя  мириться  с
книгой тусклой, посредственной.
     Типичным образцом такой "посредственной" книги может служит повесть  Н.
Раковской "Мальчик из Ленинграда" {5}. С этого мальчика все  -  как  с  гуся
вода. Ему только одиннадцать лет. Он первый раз расстался с матерью, которая
ушла на фронт,  а  сам  он  уезжает  из  осажденного  Ленинграда  куда-то  в
неизвестность, в эвакуацию. Заметна ля  в  повести  душевная  тревога  этого
мальчика, то смятение, которое неизбежно связано  со  страшным  поворотом  в
личной судьбе героя и в судьбе его родного города?
     Увы, только бледные, незапоминаемые слова нашлись  для  всего  этого  у
писательницы Раковской:
     "Я заплакал. Тут кто-то схватил меня за плечо. Это был  вожатый  Гриша.
"Ты чего, Юлька, -  сказал  он,  -  разнюнился?  Срам  какой...  А  говорил,
путешествовать любишь!" Он подмигнул мне и втолкнул в вагон... "Бедная мама!
- подумал я. - Когда мы  опять  будем  вместе?"  Гудело  под  полом,  колеса
стучали, "уф, уф, уф!" - сопел паровоз. На  крыльце  стояли  две  девочки  в
платках. "Они останутся тут?" - подумал я. И мне стало  жаль  девочек,  этот
домик, крылечко. Я перестал  плакать,  прижался  к  стеклу  и  сказал  тихо:
"Погодите, фашисты! Отомстим вам за все... Раскаетесь!"
     Так, без грамматических ошибок,  но  и  без  всякого  воображения,  без
малейшего признака собственных наблюдений пишет автор обо всем: о  том,  как
мальчик под обстрелом отстал от своего эшелона, потеряв все деньги и мешок с
провизией (это в такие-то времена!), о том, как он один добрался до Поволжья
к бабушке и узнал, что бабушка умерла, о том, как он поехал к дяде в  Коканд
и узнал, что дядю призвали в армию, а тетя уехала в Баку...
     Писательница провела своего героя через  всю  страну  в  самые  трудные
времена героической войны и умудрилась так мало  рассказать  и  показать  на
всех своих ста пятидесяти страницах.
     Не жизнь, великолепная, сложная, играющая даже  в  трагические  минуты,
была перед Н. Раковской, а какие-то образчики школьных повестей, да при этом
и не самые лучшие.
     Я упомянул здесь всего три книги людей разного уровня, разных  талантов
и характеров, но книги эти показались мне достаточно выразительными в  своем
облике и дающими материал для заключений.
     Я  не  думаю,  что  всем   нам   нужно   писать   только   трагические,
глубокомысленные повести, романы и поэмы. Всему есть место в литературе, - и
короткому веселому рассказу, и самой причудливой новелле,  и  фантастической
сказке, и задорной шутке. Но все это может и должно быть правдиво,  искренне
и обогащено теми великими событиями и чувствами, которые мы пережили за  эти
годы. Шутка должна стать еще веселее, серьезный разговор - серьезнее.
     Мы не должны мириться со  "средними"  книжками,  средними  чувствами  и
мыслями. Однако тут надо сделать оговорку. Рядом с пушкинскими стихами могут
показаться средними  стихи  Кондратия  Рылеева.  А  ведь  какая  это  высота
поэтической честности, поэтического  напряжения.  В  "Войнаровского"  Рылеев
вложил все, чем владел.
     Я - за высокую "среднюю" книгу. Эта высокая средняя книга  поддерживает
в литературе то, что является вершиной своего времени.


ПОЧТА ВОЕННАЯ

     Каждый из нас - литераторов, пишущих для детей, -  нередко  встречается
со своими читателями. Эти встречи почти всегда остаются у нас в  памяти,  но
бывают среди них такие, которые мы храним в душе особенно бережно.
     Лет десять тому назад мне довелось встретиться  с  читателями  в  самой
неожиданной обстановке. Это было на сеновале в жаркий летний  день.  Плотным
кольцом окружали меня мои  слушатели.  Все  было  так  привычно  и  знакомо.
Внимательные  и  серьезные  глаза,  сдержанный  смех,  шутливые   и   меткие
замечания.
     Но происходило это не в пионерском лагере, не на даче, а на  фронте,  и
слушали меня не дети, а молодые бойцы во время короткого и неверного  досуга
между боями. Мне было  странно,  что  под  гудение  самолетов,  под  бухание
артиллерийских орудий, хоть и отдаленное, но довольно  явственное,  можно  с
таким живым интересом слушать стихи. Сначала я читал стихи для взрослых, все
больше на военные темы, - мне казалось, что именно  это  интересно  и  нужно
моим слушателям.
     Но вот один из них слегка откашлялся и сказал застенчиво;
     - А не можете ли вы прочитать нам какую-нибудь из ваших сказок. Ведь мы
их с малых лет знаем.
     Его сразу поддержало несколько голосов.
     И я с волнением принялся читать  этим  взрослым  людям,  несущим  такое
тяжелое бремя повседневного военного труда и ежеминутной опасности,  веселые
и беспечные строчки, которые, может быть, потому и понадобились  им  сейчас,
что напоминали о доме, о летнем лагере, о детстве, о юности, из которой они,
в сущности, еще так недавно вышли.
     Я был рад, что мог доставить им несколько минут  отдыха,  а  они  щедро
вознаградили меня, навсегда оставив в моей памяти этот летний день  во  всей
его неповторимой и простой значительности.
     А заодно они подарили мне тему для нового рассказа в  стихах  -  "Почта
военная". Написать этот рассказ я обещал военным почтальонам, которые горько
жаловались на то, что обо всех, дескать, писатели вспоминают -  о  летчиках,
танкистах и саперах, о пехоте  и  об  артиллерии  -  и  только  их,  военных
почтальонов, всегда забывают. А если и вспомнят, то  чаще  всего  бранят,  -
ведь всякую почту принято бранить.
     Я покинул моих слушателей взволнованный и растроганный,  мне  казалось,
что я провел этот день среди людей, с которыми не расставался  с  самого  их
детства. Они были все те же. Та же веселая  серьезность,  та  же  готовность
щедро и горячо сочувствовать всему хорошему, человечному и стеной стоять  за
справедливость.


ПОЧЕМУ Я ПЕРЕВЕЛ СТИХИ ДЖАННИ РОДАРИ?

     Народная поэзия, источники которой питают поэзию литературную,  создала
множество колыбельных, игровых, потешных песенок для детей, бессчетное число
стихов-заклинаний, обращенных к дождю ("Дождик, дождик, перестань!"), к огню
("Гори, горн ясно!.."), к божьей коровке ("Божья коровка, улети на  небо!"),
сотни и тысячи веселых и  метких  "дразнилок",  скороговорок,  перевертышей,
считалок.
     Эти двустишия и целые цепочки  двустиший  запоминаются  нами  с  самого
раннего детства. В них слышится  высокий  и  чистый  детский  голос;  в  них
заключено  так  много  детской  непосредственной  радости  и  энергии.   Они
повелительны в своем обращении к стихиям, к миру.
     Маяковский и наши лучшие из  современных  поэтов,  пишущих  для  детей,
приняли, как наследие, опыт народной поэзии, лубка, считалки, дразнилки.
     Отрадно отметить, что ритмом народной детской песни проникнуты и  стихи
для детей в современной демократической поэзии Запада.
     Таковы, например, стихи молодого итальянского поэта  Джаннн  (Джованни)
Родари, хорошо знакомые юным  читателям  его  страны.  Многие  стихотворения
Родари написаны по просьбе, по заказу читателя-ребенка. Они находят доступ в
каждый городской и деревенский дом, где живет  юный  читатель,  и  вместе  с
детьми их читают и повторяют нараспев взрослые.
     Лаконичные, действенные,  полные  огня  и  задора  строчки  прославляют
честный труд, свободу, мир. Серьезная и значительная тема сочетается в  этих
стихах с живым и своеобразным юмором. Они  как  нельзя  более  соответствуют
детскому восприятию, детскому голосу. В них есть та  причудливая  игра,  без
которой  немыслимы  стихи,  входящие  в  детский  обиход.  Почти  каждое  из
стихотворений затейливо Задумано, полно неожиданностей.
     В простых и немногословных стихах нашел свое  правдивое  отражение  быт
детей и взрослых из рабочих кварталов Италии, а по форме они так  похожи  на
те песенки-считалки, которые твердят и распевают в своих  играх  итальянские
дети.
     Сочинять стихи, достойные стать рядом с народной  песней  и  считалкой,
умеют только те поэты, которые живут с народом общей жизнью  и  говорят  его
языком. Таким поэтом представляется мне Джованни  Родари.  В  его  стихах  я
слышу звонкие голоса ребят, играющих на улицах Рима, Болонья, Неаполя.
     В некоторых  из  своих  переводов  я  отошел  от  буквальной  точности,
стремясь  передать  самую  сущность   свежих   н   непосредственных   стихов
итальянского поэта. Но иначе, я  думаю,  и  нельзя  переводить  свободные  и
причудливые, часто основанные на забавной рифме стихи для детей.


О ТЕХ, КТО ПИШЕТ НА ПОЛЯХ

     Когда на собраниях или в печати идет разговор  об  успехах  и  неудачах
нашей художественной литературы, о причинах этих успехов и неудач,  редко  и
мало говорят  об  одном  из  самых  деятельных  и  ответственных  участников
литературного дела - о редакторе.
     А между  тем  редакторы  издательств  и  периодических  изданий  -  это
селекционеры, которые изо дня в день, из года в год не слишком  заметно,  но
существенно влияют на развитие литературы  -  влияют  отбором,  утверждением
одних признаков и  отрицанием  других.  Воздействие  этих  селекционеров  на
качество и направление нашего словесного  искусства  почти  не  учитывается.
Правда, от времени до времени мы обсуждаем  отчеты  и  планы  издательств  и
журналов, но на  этих  довольно  редких  и  ограниченных  временем  отчетных
собраниях  невозможно  проследить  деятельность  отдельных  редакторов,   ту
повседневную, будничную работу редакций, которая подчас не меньше отражается
на судьбе писателей и всей литературы в целом, чем статьи наших критиков. Не
всякую книгу критики замечают. А сколько стихов,  рассказов  и  повестей  не
доходит до суда критики только потому, что их уже судил и  осудил  редактор.
Спору нет,  большинство  неизданных  произведений  погибает  по  причине  их
нежизнеспособности. Но можно с уверенностью сказать, что немалая часть  этих
погребенных в издательствах страниц могла бы увидеть свет, если бы попала  в
более бережные и умелые руки. Редактор, которому доверена судьба книги и  ее
автора, должен быть способен метко и  точно,  а  не  приблизительно  оценить
достоинства и недочеты писательского труда, должен вовремя (и  это  особенно
важно) заметить и поддержать  молодой  и  смелый  задор,  который  знаменует
рождение  нового  таланта,  почувствовать   возможности,   скрытые   в   еще
несовершенном труде.
     Для этого редактору надо быть не ниже автора по своему развитию, вкусу,
знанию жизни.
     Редакторами - в самом буквальном и лучшем смысле  этого  слова  -  были
Пушкин,  Некрасов,  Чернышевский,   Салтыков-Щедрин,   Короленко,   Горький,
Маяковский.
     Не подлежит никакому сомнению, что и у нас есть литераторы,  которые  с
честью продолжали и продолжают эту замечательную традицию.
     Однако еще очень часто мы недооцениваем значение редакторской работы  и
узнаем  имя  того  или  иного  редактора  только  тогда,   когда   обсуждаем
какую-нибудь  его  ошибку.  А  между  тем  каждый  из  работников  редакций,
выпустивший в свет за своей подписью хотя  бы  несколько  книг,  заслуживает
общественной оценки - положительной или отрицательной. Деятельность  его  не
должна протекать в замкнутой, келейной обстановке.
     Обычно редакции опираются в своей работе на так называемых  "внутренних
рецензентов".
     Конечно,  редактор  не  может  быть  энциклопедистом.  Поэтому   вполне
естественно, если он  направляет  книгу,  затрагивающую  вопросы  науки  или
техники, соответствующему специалисту.
     Но такая экспертиза производится в редакциях не только по  отношению  к
научным или техническим книгам. Стихи и художественная проза тоже посылаются
на отзыв - и не одному, а иной раз двоим или даже троим рецензентам. В  этом
нет ничего дурного. Коллегиальное  обсуждение  рукописи  может  быть  только
полезно. Плохо только то, что эти "внутренние рецензии" часто бывают  сырые,
небрежные, необоснованные. Пишут их подчас менее обдуманно  и  ответственно,
чем писали бы для печати.
     При этом далеко  не  всегда  рецензентами  стихов  или  прозы  являются
подлинные ценители литературы - критики, поэты или беллетристы.
     Но даже в лучшем случае, если оценка поручена  настоящему  специалисту,
есть ли хоть какая-нибудь гарантия, что отзыв  этот  в  самом  деле  поможет
писателю?
     Представьте себе, что стихи направлены на рецензию таким несхожим между
собою поэтам, как А. Твардовский и С.  Кирсанов  или  И.  Сельвинский  и  М.
Исаковский. Оценки их вряд ли сойдутся. Лежит ли  истина  где-то  посередине
между этими оценками? Вряд ли. Что же делать редактору  и  автору?  Кому  из
рецензентов должны они поверить? А ведь бывают случаи, что рецензий на  одну
и ту же рукопись набирается чуть ли не до десятка и все они разноречивы. Как
же быть?
     Ответ  один:  "внутренние"  рецензии  пишутся  не  для  автора,  а  для
редактора, а у редактора должно быть  собственное  мнение,  своя  голова  на
плечах. Он может обсудить рукопись с людьми,  мнением  которых  дорожит.  Но
одно дело - советоваться, чтобы проверить свое  суждение.  И  совсем  другое
дело - подшивать к рукописи отзывы ради перестраховки.
     Сколько-нибудь  известные  писатели  редко  страдают  от  такого   рода
рецензий. А вот для молодого  литератора  беглые,  противоречивые  и  подчас
невнятные отзывы рецензентов часто являются не помощью, а помехой.
     Нередко  автор  получает  из  редакции   свою   рукопись,   испещренную
черточками, вопросительными и восклицательными знаками или  весьма  робкими,
краткими и большей частью довольно неразборчивыми пометками на полях. Это  -
голос застенчивого редактора, не рискующего выразить  свои  мысли  громко  и
уверенно. А порой на тех же полях рукописи автор находит и более  энергичные
отклики на прочитанное: "Вздор!", "Чушь!", "Сумбур!",  "Ералаш!",  "Ой-ой!",
"Ха-ха!"
     Этакими критическими  восклицаниями  приветствует  автора  какой-нибудь
собрат по перу, которому редакция поручила прочесть рукопись.
     А ведь литератор, даже неизвестный,  безусловно,  заслуживает  того  же
вежливого и уважительного отношения, что и всякий советский гражданин.
     К тому же это веселое улюлюканье на полях  рукописи  -  верный  признак
недостаточно серьезного и отнюдь  не  благожелательного  отношения  к  труду
товарища.
     Рецензент, который берется судить будущую  книгу,  должен  быть  горячо
заинтересован в ее судьбе, должен глубоко сознавать, что речь идет не только
об участи рукописи (хотя и это совсем не малость!), но иной раз и  обо  всей
дальнейшей работе писателя.
     В консультанты следует брать людей не только основательно знающих  свой
предмет, но и хорошо понимающих задачи, стоящие перед каждым  художественным
жанром.
     Пожалуй, консультанты-историки обнаружили  бы  не  одну  погрешность  -
действительную или мнимую - в романе "Война и мир", если бы он был послан им
"на предварительную рецензию".
     Мы знаем, что писатели-беллетристы не считали в свое время  Жюля  Верна
настоящим художником, а ученые не видели в его романах ни науки, ни техники.
Интересно, какой отзыв дали бы они на "Путешествие к центру земли"?
     Редакционная работа - один  из  самых  сложных  и  ответственных  видов
литературной деятельности.  Беречь  все  талантливое,  что  накоплено  нашей
литературой, и в то же время  открывать  дорогу  новому,  направлять  работу
автора,  ничего  ему  не  навязывая,  но  ставя  перед  ним  значительные  и
увлекательные задачи, могут только люди  литературно  одаренные,  с  широким
кругозором и подлинной идейностью.
     Таким и должен быть советский редактор.


О ПОИСКАХ СВОЕОБРАЗИЯ

     Чаще всего начинающих авторов упрекают в том, что  они  еще  "не  нашли
себя", не проявили своей поэтической индивидуальности.
     Это серьезное обвинение. Подлинная поэзия  не  бывает  безличной.  Поэт
должен иметь свой собственный, отличный  от  других  голос,  свой  характер,
"лица необщее выраженье", как говорил Баратынский {1}.
     Но можно ли побуждать человека к тому, чтобы он сознательно и намеренно
искал своеобразия?
     Я помню, как в предреволюционные годы молодые стихотворцы,  старавшиеся
быть как можно более модными, спорили между  собой,  подобно  Бобчинскому  и
Добчинскому, о том, кто первый из них сказал "э", то есть кто первый ввел  в
обиход какое-нибудь словцо, рифму или размер. Они спешили взять патент на ту
или иную едва уловимую манеру или на  весьма  ограниченный  круг  тем.  Так,
некий молодой  поэт  специализировался  на  иронически-лирических  стихах  о
парикмахерских куклах с завитками на лбу и  не  позволял  ни  одному  своему
сопернику даже близко подходить к витринам с восковыми манекенами.
     Но, несмотря на все ухищрения, большинство этих обладателей патентов на
оригинальность в конце концов  тонуло  в  толпе  подобных  им  оригиналов  и
бесследно исчезало в реке забвения.
     Чем  богаче  подлинная  индивидуальность,  тем  труднее  определять  ее
несколькими внешними чертами, тем меньше поддается она подражанию,  пародии,
карикатуре.
     Подметить  характерные  черты  Кольцова  куда   легче,   чем   охватить
поэтическую индивидуальность Пушкина.
     Личность поэта складывается не сразу. И ничего зазорного нет в том, что
в процессе своего развития молодой поэт поддается воздействию и даже прямому
влиянию предшественников и современников - отечественных и зарубежных.  Ведь
это и есть питание, усвоение культуры.
     Разумеется, речь здесь идет не о холодном и  расчетливом  заимствовании
чужих образов,  ритмов,  рифм.  Искреннее,  глубокое  увлечение  мастерством
поэтов-учителей не может не сказаться на работах учеников. Но в то же  время
оно  постепенно  и  незаметно  способствует  возникновению   новой,   вполне
оригинальной манеры письма.
     Руководитель литературного кружка должен отличать признаки благородного
ученичества от рабского подражания и механического  заимствования  в  стихах
или прозе молодого автора.
     Кстати,  такое  заимствование  обычно  само   выдает   себя   очевидным
несоответствием содержания и стиля. К тому же, перенимая стихотворный  ритм,
подражатель обычно, сам того не сознавая, вырывает из  текста  то  или  иное
слово или несколько слов чужого лексикона, ибо ритм запоминается чаще  всего
не отвлеченно, а вместе с текстом, с которым он связан.
     От  начинающего  автора  нельзя  и  не  нужно  требовать  нарочитого  и
намеренного своеобразия. Но, однако, руководитель может и должен указать ему
на те его строки или страницы, где он впадает в штамп, в шаблон.  Только  не
надо при этом пугать его жупелом банальности, ибо это  чаще  всего  ведет  к
тому, что у автора тормоза становятся  сильнее  двигателей,  и  он  начинает
бояться простоты.
     "Словечка в простоте не скажет - все с ужимкой" {2}.
     Говоря о "штампах", надо объяснить начинающему, что, банальность  почти
всегда знаменует отсутствие мысли, чувства, наблюдения.
     О чем бы вы ни писали - о родине, о герое, о любви или о природе, -  вы
неизбежно повторите то, что говорили по этому  поводу  многие  другие,  если
будете писать без мысли, без страсти, без материала, без своего отношения  к
предмету.
     Надо научиться смело думать и сильно чувствовать. Только этим  путем  и
возможно избежать "штампов" - общих мест.


ОБРАЗ ГОРОДА

     Можно без преувеличения сказать, что прекрасный город над Невой создали
не только Петр Первый и его сподвижники, не только замечательные архитекторы
и  оставшиеся  безымянными   строители-рабочие,   но   и   Пушкин,   Гоголь,
Достоевский, Некрасов, Александр Блок.
     Вряд ли светилась бы так ярко Адмиралтейская игла, если бы ее не озарил
блеском своих стихов  Пушкин.  А