атурой для
маленьких".


ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ХУДОЖНИК

     Исполнилось семьдесят лет со дня рождения нашего выдающегося  художника
- блестящего графика  и  превосходного  живописца  -  Владимира  Васильевича
Лебедева.
     Я уверен, что вместе со мною его  сердечно  поздравят  и  пожелают  ему
долгих лет счастливого труда и те поколения, которым его рисунки прививали с
детских лет любовь к искусству, благородный вкус и способность остро  видеть
действительность.
     Многим обязана ему и наша литература, ибо немало времени, сил, любви  и
таланта вложил он в советскую книгу.
     Мне довелось работать с ним в той  области,  где  рисунок  ближе  всего
соприкасается со словом - в книге для детей.  Такое  длительное  содружество
художника и писателя - явление довольно необычное {1}.
     В. В. Лебедев никогда не был ни  иллюстратором,  ни  украшателем  книг.
Наряду с литератором - поэтом или прозаиком - он может  с  полным  правом  и
основанием   считаться   их    автором:    столько    своеобразия,    тонкой
наблюдательности и уверенного мастерства вносит он в каждую книгу. И  вместе
с тем его рисунки никогда не расходятся со словом  в  самом  существенном  и
главном. Они необычайно ритмичны и потому так хорошо согласуются со  стихами
или с такой прозой, как, например, народные сказки и сказки Льва Толстого.
     У Лебедева зоркий и наблюдательный глаз. Как нельзя более  применимы  к
нему слова Маяковского:

                   И мы реалисты,
                            но не на подножном корму... {2}

     Лебедев - всегда новатор, искатель новых путей.
     Помню, как восторженно встретили  ценители  искусства  и  у  нас  и  за
рубежом его книги "Цирк", "Вчера и сегодня", "Сказку о глупом мышонке".
     От души радовался лебедевскому "Цирку" В. В. Маяковский.
     Лаконичность, меткость, остроумие, подлинная красочность  (при  наличии
немногих красок) - все это  сделало  детскую  книгу  произведением  большого
искусства.
     Еще в 1927 году А. М. Горький,  называя  в  письме  ко  мне  из  Италии
наиболее талантливых авторов нашей новой книги для детей, особо  отметил  В.
В. Лебедева {3}.
     Всем  памятна  целая  галерея   замечательных   лебедевских   рисунков,
запечатлевших с предельной остротой и правдивостью эпоху нэпа.
     К сожалению,  в  этой  краткой  газетной  статье  я  лишен  возможности
остановиться  сколько-нибудь  подробно  на  его   прекрасных   портретах   и
натюрмортах, в которых высокая культура и строгое мастерство  так  счастливо
сочетаются со свежестью и непосредственностью восприятия жизни.
     Более полувека Лебедев  остается  непревзойденным  мастером  -  ищущим,
требовательным, неутомимым - во всем, что бы он ни делал.
     Его семидесятилетний возраст - не старость.
     Человек, любящий жизнь и знающий в  ней  толк,  по-спортивному  бодрый,
строго заботящийся о порядке в своей мастерской и в своей работе, никогда не
утратит молодости, составляющей основу его таланта.


ЩЕДРЫЙ ТАЛАНТ

     Почти у каждой книги для детей, особенно у книги для маленьких,  -  два
автора. Один из них - писатель, другой - художник.
     Когда  называют  книгу,  знакомую  нам  с  детства,  мы  прежде   всего
вспоминаем милые, смешные, затейливые рисунки, часто раскрашенные от руки, а
потом уже и текст.
     Такую существенную роль играет в детской книжке рисунок.
     Когда  я  и  мои  ровесники  были  дошкольниками,  самого  этого  слова
"дошкольник" еще не существовало, а книги для маленьких  были  редкостью.  Я
знал в детстве одну только детскую книгу, переведенную с  немецкого  русским
немцем, который, по всей видимости, был не слишком силен в русском языке. Но
его бойкие стишки о Степке-растрепке запомнились на всю жизнь.  И,  пожалуй,
еще  глубже  запечатлелись  в  памяти  четкие  и   выразительные   картинки,
изображавшие мальчика с шапкой спутанных и дико взъерошенных волос и удалого
портного, услужливо отстригающего ножницами у маленького неряхи пальцы.
     Книжку с картинками можно было найти в те времена  только  в  городской
интеллигентской семье.
     Впоследствии возникли дошкольные книги двух сортов: нарядная, доступная
по своей цене лишь  детям  состоятельных  родителей,  и  дешевая,  лубочная,
рассчитанная на деревню и фабричный пригород.
     Перед самой революцией детской книгой занимались виднейшие художники  -
главным образом из "Мира искусства" {1}.
     Одна за другой выходили книги с рисунками  Чехонина  {2},  Добужинского
{3} и других видных мастеров графики. Помню интересную художественную азбуку
Александра Бенуа {4}. Едва ли не самым младшим по возрасту был в этой плеяде
Владимир Михайлович Конашевич - ныне один из старейших советских художников.
     Но и лучшие образцы  детской  художественной  книги  не  вытесняли  той
дешевой, безвкусной, безымянной, а подчас  и  безграмотной  книжки,  которую
выбрасывали на  рынок,  минуя  все  заставы  литературной  и  художественной
критики, предприимчивые издатели.
     Все больше разрасталась пропасть между  сравнительно  дорогими  книгами
для избранных и грошовыми  книжками  "для  народа".  Заполнила  ЭТУ  зияющую
пропасть - да и то далеко не сразу - революция.
     Теперь нам даже странно представить себе деление детской литературы  на
различные сорта. Не все наши книжки одного и того же художественного уровня,
у нас есть удачи и неудачи. Но в нашей массовой детской  книжке,  издаваемой
миллионными тиражами, участвуют те же художники, что и в более дорогой книге
с ограниченным тиражом.
     Всей  нашей  стране  известны  имена  художников,  создающих  вместе  с
писателями датскую книгу.
     Это большой и сильный отряд. А первые места занимают в нем и по степени
таланта, и по уровню культуры, и по своему влиянию на развитие детской книги
два замечательных и очень  различных  по  характеру  дарований  художника  -
Владимир Лебедев и Владимир Конашевич.
     Им обоим за семьдесят лет. Оба они  прошли  долгий  творческий  путь  и
достигли высокого мастерства. Без них трудно и даже  невозможно  представить
себе историю советской литературы для детей.
     Они  оба  -  и  В.  В.  Лебедев  и  В.  М.  Конашевич   -   не   только
художники-графики,  не  только  мастера  детской  книги.  Мы  знаем  их  как
превосходных живописцев.
     И все же значительным делом их жизни, подлинной работой во имя будущего
остается книга для детей.
     Сейчас в Москве открыта выставка В. М. Конашевича.
     Охватывая единым взглядом эту  выставку  -  эту  "жизнь  в  искусстве",
видишь,  как  разнообразно  и  многогранно  мастерство   нашего   художника,
неустанно и вдохновенно работающего почти полвека.
     Ему известна тайна лаконичного и тонкого лирического пейзажа. Вспомним,
как музыкально решена им труднейшая задача - рисунки к стихам Фета. Глубоким
лиризмом проникнуты и его иллюстрации к "Первой любви" Тургенева.
     Но у того же художника хватает фантазии, причудливой  выдумки,  щедрого
юмора для  участия  в  "Мухе-цокотухе"  и  других  забавных  играх,  которые
затевает, с детьми в своих книжках Корней Чуковский.
     С благодарностью и гордостью могу отметить, что первые  мои  книги  для
детей, вышедшие около сорока лет тому назад ("Дом, который  построил  Джек",
"Пожар",  "Сказка  о  глупом  мышонке"),  были  украшены  рисунками  В.   М.
Конашевича.
     Сравнивая их с его же рисунками к моим книгам последних  лет  ("Плывет,
плывет кораблик", "Веселый счет", "Веселое  путешествие  от  А  до  Я"),  мы
видим,  как  окрепло  его  мастерство,  ничуть  не   теряя   своей   молодой
непосредственности и свежести.
     Рисунки Владимира Конашевича пленяют  детей  своей  праздничностью.  Он
хорошо  знает,  что  для  ребенка  под  обложкой  каждой  книги  таится  еще
неведомый, обещающий радость спектакль.
     Немногие художники так глубоко, как он,  понимают  законы,  по  которым
строится книга, в частности ее переплет или обложка.  Детская  книжка  часто
похожа по своему внешнему виду на номер еженедельного журнала. Обложка В. М.
Конашевича придает самой тонкой детской книжке вид настоящей книги.
     Выставка В.  М.  Конашевича,  охватывающая  и  самые  последние  работы
художника (чудесные рисунки к сказкам Пушкина), показывает, сколько еще  сил
и возможностей таит в себе его не стареющее с годами мастерство.


ПОМНИТЬ НАДО!

     В одном из горьковских рассказов есть замечательные слова  о  том,  как
надо помнить людей, которые недаром прожили свой век.
     Старик, герой этого рассказа, говорит, протянув руки к могилам:
     "Я должен знать, за что положили свою жизнь все эти  люди,  я  живу  их
трудом и умом, на их костях, - вы согласны?"
     И дальше:
     "...Я хочу, должен знать жизнь и работу людей. Когда отошел  человек...
напишите для меня, для жизни подробно и ясно все его  дела!  Зачем  он  жил?
Крупно напишите, понятно, - так?.." {1}
     В беседах со мною и с другими Алексей Максимович не раз  возвращался  к
этой теме, не раз говорил, что мы должны наконец  научиться  помнить  людей,
которые жили и работали среди нас, их дела и мысли.
     Строго и настойчиво повторял он:
     - Помнить надо!

                                   -----

     Я рад, что деятели литературы, театра и представители обществ дружбы  с
зарубежными странами организовали сегодня  этот  вечер,  посвященный  памяти
нашего друга и товарища, выдающегося шекспироведа М. М. Морозова.
     Десять лет прошло со дня его смерти, немало работ о  Шекспире  написано
за это время у нас и за рубежом, а воззрения Михаила Михайловича до сих  пор
остаются передовыми, книги и статьи его  до  сих  пор  действенны,  ибо  они
говорят о народности и реализме Шекспира, борясь с реакционно-романтическими
истолкованиями творчества великого драматурга.
     Еще убедительнее, чем прежде, звучат сейчас, в свете новых работ, слова
М. М. Морозова о том, что теории, отрицающие авторство  Шекспира,  лопаются,
как мыльные пузыри.
     Десять лет прошло со дня Смерти Михаила Михайловича, а нам кажется, что
еще вчера он был среди нас. Так свежа память о  нем  в  аудиториях,  где  он
выступал с докладами и лекциями, в  театрах,  где  он  бывал  не  только  на
спектаклях, но и на репетициях, во Всероссийском театральном  обществе,  где
он  руководил  кабинетом  Шекспира   и   проводил   памятные   шекспировские
конференции.
     Многие из нынешних литературоведов и театроведов студентами слушали его
увлекательные лекции, в которых богатая эрудиция так счастливо сочеталась  с
мастерством изложения.
     Мы не помним  ни  одной  московской  театральной  премьеры,  ни  одного
вернисажа, где бы нам не бросалась в глаза крупная и такая  заметная  фигура
Михаила Михайловича.
     Все в нем было броско и ярко: остро глядящие, черные с  блеском  глаза,
звучный голос, громкий смех.
     Несмотря на его большой рост, мы неизменно узнавали в нем того жадно  и
пристально вглядывающегося в  окружающий  мир  ребенка  -  "Мику  Морозова",
которого так чудесно изобразил когда-то великий  русский  художник  Валентин
Серов.
     В те дни, когда я работал над сонетами  Шекспира,  и  позже,  во  время
нашей совместной с ним работы  над  переводом  "Виндзорских  насмешниц"  для
Театра имени Моссовета, Михаил Михайлович чуть ли не  каждый  день  бывал  у
меня. Помню, какое сильное впечатление производили его внешность и голос  на
моего маленького внука.
     Однажды, сидя за общим столом в писательском  доме  отдыха,  мальчик  с
чувством гордости и даже  не  без  некоторого  хвастовства  во  всеуслышанье
объявил:
     - А у моего дедушки и бабушки есть Михаил Михайлович!
     Вероятно,  он  казался  моему  пятилетнему   внуку   добрым   сказочным
великаном.
     Михаил  Михайлович  был  не  только  замечательным  литературоведом   и
знатоком театра, но и подлинным языковедом.
     Он глубоко знал родной язык. Русская речь звучала в его  устах  вкусно,
свежо и сочно - недаром он был коренной москвич, да и английским  языком  он
владел в совершенстве.
     Удивительно, как  удавалось  ему  сочетать  сосредоточенный,  иной  раз
кропотливый труд по изучению языка и стиля Шекспира, его эпитетов и  метафор
со множеством публичных докладов и лекций, с деятельным участием в  создании
истории английской литературы, с постоянной работой в журналах и газетах.
     А как широк был круг тем его книг и многочисленных статей! Значительная
часть их посвящена драматургу, которого он  любил  глубоко  и  неизменно,  -
Шекспиру. Но наряду с этой основной своей работой он писал и о  современнике
Шекспира Кристофере Марло, и  о  шотландском  поэте  Роберте  Вернее,  и  об
английских народных балладах, и об  А.  Н.  Островском,  как  о  переводчике
Шекспира, и о наших русских знаменитых актерах - таких, как  Андреев-Бурлак,
Иванов-Козельский, Модест Писарев.
     Неоценим скромный и самоотверженный труд М.  М.  Морозова  по  созданию
дословных, подстрочных переводов "Гамлета" и "Отелло" и комментариев к ним.
     При жизни  Михаила  Михайловича  эти  дословные  переводы  были  изданы
Охраной авторских прав и напечатаны на стеклографе всего только в количестве
150  экземпляров.  Только  после  его  смерти  по  настоянию  его  друзей  и
почитателей эти переводы были включены в  сборник  его  избранных  статей  и
переводов.
     Да, в сущности, Михаил Михайлович Морозов на протяжении многих лет  был
неизменным помощником и советчиком всех, кто переводил, ставил или играл  на
советской сцене Шекспира. Он принимал самое близкое и деятельное  участие  в
постановке шекспировских пьес не только в Москве, но  и  во  многих  городах
Советского Союза - Ярославле, Горьком, Минске, Ереване,  Тбилиси,  Ташкенте,
Риге, Воронеже...
     Умный и талантливый исследователь, лингвист,  теоретик  художественного
перевода, блестящий лектор, щедрый учитель молодежи, М. М.  Морозов  оставил
после себя светлый и глубокий след в  истории  нашего  литературоведения,  в
истории советского театра.
     А те, кому довелось знать его лично, никогда не забудут милого  Михаила
Михайловича, до  конца,  до  последних  своих  дней  так  сильно,  по-детски
любившего жизнь.


ПОЭЗИЯ ПЕРЕВОДА

     Вероятно, с тех пор, как существуют  переводы,  идет  спор  о  пределах
точности и вольности.
     У нас  и  в  наше  время  этот  спор  выходит  из  рамок  теоретических
рассуждений и приобретает особую актуальность и остроту.
     Целая армия переводчиков знакомит наших читателей со стихами  и  прозой
всех народов Советского Союза и чуть ли не всех народов мира.
     Мы успели накопить богатый опыт, который убеждает нас, что стремление к
буквальной точности ведет к переводческой абракадабре, к насилию  над  своим
языком, к потере поэтической ценности переводимого.
     С другой стороны, чрезмерно вольное обращение с текстом подлинника, так
облегчающее  работу  переводчика,  сплошь  и  рядом  приводит  к   искажению
оригинала, к обезличке, стирающей его индивидуальные и национальные черты.
     Мне рассказывали, что  некий  старик,  тонкий  знаток  духов,  критикуя
парфюмерию, которая выпускалась у нас два десятка лет тому назад, говорил:
     - Ах, все эти духи пахнут одинаково!  Недаром  же  на  флаконах  так  и
написано: "Те-же", "Те-же" и "Те-же". То есть "ТЭЖЭ".
     Эту остроту можно отнести не только к духам, но и к стихам.
     Нивелировкой многих  произведений  национальных  литератур  объясняется
равнодушие читателей почти ко всем издаваемым у на" антологиям. Несмотря  на
то, что в  состав  этих  объемистых  сборников  подчас  входят  -  наряду  с
бесцветными - и замечательные, истинно поэтические  переводы,  мертвый  груз
тянет их ко дну, и они устилают кладбища Книготорга.  Об  этом  красноречиво
говорят цифры, показывающие, как мало разошлось у нас экземпляров  казахской
и других антологий.
     Что же, неужели наша читающая публика не ценит богатой  поэзии  народов
Советского Союза? Нет, вся беда  только  в  недостаточно  тонком  и  строгом
отборе.
     Я убежден, что каждая издаваемая книга может и должна стать событием.
     В области перевода событиями были не  только  стихи  Жуковского,  но  и
стихотворения,  созданные  менее  крупным,  но  настоящим  поэтом   Михаилом
Илларионовичей Михайловым (например, его перевод из Гейне "Гренадеры").  Как
события были встречены народом переводы Ивана Козлова "Не бил барабан  перед
смутным полком" и "Вечерний звон". Я не  говорю  уже  о  переводах  Пушкина,
Лермонтова, Алексея Толстого, В. Курочкина, Ивана Бунина.
     Нет никакого сомнения в том, что,  если  отжать  из  наших  современных
антологий всю ремесленно-переводческую водянистую сыворотку, если работа над
их составлением будет любовной, серьезной и творческой, каждая из  них  тоже
окажется событием, а все они вместе внесут  в  нашу  поэзию  еще  невиданное
богатство и разнообразие красок.
     Ведь мы располагаем большими силами. В наши дни уже трудно  перечислить
видных  мастеров  поэтического  перевода.  Да  и  что   может   дать   такое
перечисление имен, обязательное на всех писательских съездах и пленумах! Для
того, чтобы оценить огромную, я бы сказал, богатырскую по своей трудности  и
удаче работу  этих  мастеров,  -  следовало  бы  посвятить  каждому  из  них
критическую статью, а в ином случае и целую книгу.
     Какие  замечательные  переводы  дали  нам  Борис  Пастернак  {1},  Анна
Ахматова {2}, переводчик греческих эпиграмм - профессор Л. В. Блуменау.
     А кто из наших критиков оценил, например,  по  достоинству  поэтический
труд Наума Гребнева - "Песни безымянных  певцов"  и  "Песни  былых  времен"?
Гребнев не только чудесно переводит песни народов, но и сам разыскивает  их,
как ищут клады.
     Успела ли наша критика заметить и отметить трудную  и  большую  победу,
одержанную Верой Потаповой, которая дала  нам  прекрасный  перевод  "Энеиды"
Ивана Котляревского! {3}
     Не оценены или недостаточно оценены критикой достижения  даже  наиболее
известных и заслуженных поэтов-переводчиков,  таких,  как  Вильгельм  Левик,
Владимир Державин, Михаил Зенкевич,  Леонид  Мартынов,  Павел  Антокольский,
Иван Кашкин, Лев Пеньковский,  Вера  Звягиндева,  Николай  Чуковский,  Борис
Слуцкий, Александр Межиров, Давид Самойлов, Инна Тынянова, Яков  Козловский,
Татьяна Спендиарова.
     Но,  простите,  совершенно  нечаянно  я  занялся  здесь  все   тем   же
перечислением имен. И перечисляю их не в порядке чинов и рангов и даже не по
размерам дарований и заслуг. Может быть, очень талантливые поэты случайно не
пришли мне в эту минуту на память и не попали в этот список.
     Но дело не в списках.
     Было бы лучше поговорить  подробно  и  бережно  хотя  бы  о  нескольких
поэтах, подаривших нам отличные переводы. Сказать, например,  о  том,  какие
чистые поэтические голоса, какое  тонкое  чувство  языка  и  стиля  у  Марии
Петровых, Веры Потаповой, Веры  Марковой,  как  сильны  и  мускулисты  Семен
Липкий и более молодой поэт-переводчик Лев Гинзбург. Или сказать едва ли  не
впервые о талантливых и совсем еще молодых поэтах,  которые  порадовали  нас
прекрасными переводами, - о Белле  Ахмадулиной,  о  Юрии  Вронском,  которые
переводят грузинскую поэзию, о Юнне Мориц и ее переводах с еврейского.
     К сожалению, я пишу это письмо после очень тяжелой болезни  и  поневоле
должен ограничиться только несколькими бегло набросанными строчками.
     Но вернусь к первоначальной теме моего письма.
     Как я уже говорил, в переводах мы иной раз наблюдаем порочную  точность
и столь же недопустимую - я бы сказал даже - преступную вольность.
     Прочитав перевод из Гейне, из Шиллера, Горация  или  Расула  Гамзатова,
читатель должен быть уверен, что он и  в  самом  деле  прочел  стихи  Гейне,
Шиллера, Горация и Расула  Гамзатова,  что  поэт-переводчик  донес  до  него
подлинные мысли и чувства поэтов,  не  утеряв  ничего  главного,  основного,
существенного. При этом степень вольности и