несколько  имен,  то  этот  перечень  отнюдь  не
охватывает всех поэтов, которых я считаю достойными внимания.
     Я упомяну только тех, чье  творчество  представляется  мне  характерным
примером в разговоре о путях нашей поэзии.
     Из всех молодых поэтов, появившихся за последние годы, пожалуй,  больше
других сказал о себе и при этом с наибольшей открытостью Евгений Евтушенко.
     Должно быть, поэтому его и заметили больше и раньше, чем многих других.
     По традиции, проложенной Маяковским и так соответствующей революционной
эпохе, Евтушенко и его сверстники завоевали  на  первых  порах  популярность
устными выступлениями. Им были нужны не столько  заочные  читатели,  сколько
непосредственные и зримые  слушатели,  от  которых  можно  ждать  прямого  и
немедленного отклика. Это установило живую связь между поэтами и  аудиторией
и в какой-то степени помогло им освободиться от  налета  книжности,  которым
так часто покрывается лирическая поэзия.
     Пожалуй, со времен Маяковского поэты  никогда  не  собирали  так  много
слушателей, особенно из среды молодежи, как в последние  годы.  Но  эстрада,
если она не трибуна, а только эстрада, таит  в  себе  и  немало  опасностей.
Очень часто она ведет к демагогии, к позерству, к поискам дешевого успеха. И
нужна трезвая голова и подлинное  чувство  собственного  достоинства,  чтобы
устоять, не поддаться "чаду упоительных похвал", о котором говорит  в  своих
стихах Баратынский, чтобы научиться отличать самые  бурные  аплодисменты  от
настоящей и серьезной оценки поэтического труда.
     Нечего греха таить, и в наше время не всегда легко молодому поэту (хоть
и много легче, чем поэтам предшествующих поколений)  пробиться  к  читателю.
Иной раз для этого ему приходится изрядно поработать кулаками. И очень часто
мы видим сначала кулаки этого пробивающего себе дорогу поэта, а потом уже  и
его самого.
     Такими "кулаками" были, например стихи молодого Валерия Брюсова  -  "О,
закрой  свои  бледные  ноги!",  -  в  которых  еще  нельзя  было   провидеть
классически уравновешенного Брюсова поздних лет.
     Аудитория, состоящая из молодежи, раньше признала  Евтушенко,  чем  мы,
люди более  зрелого  возраста.  Что-то  демагогическое,  бьющее  на  эффект,
какое-то  самолюбование,  а  порой  нескромная  интимность  заставляли   нас
настораживаться при чтении его стихов, изредка и случайно доходивших до нас.
     Что-то изнеженное, родственное Игорю Северянину,  а  то  и  Вертинскому
{33}, чувствовалось иной раз в его стихах:

                       ...И, улыбаясь как-то сломанно
                       И плача где-то в глубине,
                       Маслины косточку соленую
                       Губами протянула мне... {36}

     Но день за днем мы стали все больше узнавать Евгения  Евтушенко,  поэта
разнообразного, неровного, может быть, еще не вполне  проявившего  себя,  но
всегда внятного и заставляющего прислушиваться к своему голосу.
     Хорошо сделала "Молодая гвардия", выпустив в этом году довольно большой
том его стихов {37}.
     Многое в этом сборнике  оказалось  для  меня  -  думаю,  к  цля  других
читателей - неожиданным и новым.
     По первым своим впечатлениям я  никак  не  ожидал  от  Евтушенко  таких
полновесных и зрелых стихов, как, например, "Глубина".
     Я не могу отказаться от желания процитировать их здесь полностью:

                           Будил захвоенные дали
                           рев парохода поутру,
                           а мы на палубе стояли
                           и наблюдали Ангару.
                           Она летела одаренно,
                           в дно просвечивало в ней
                           сквозь толщу волн светло-зеленых
                           цветными пятнами камней.
                           Порою, если верить глазу,
                           могло казаться на пути,
                           что дна легко коснешься сразу.
                           лишь в воду руку опусти.
                           Пусть было здесь немало метров,
                           но так вода была ясна,
                           что оставалась неприметной
                           ее большая глубина.
                           Я знаю: есть норой опасность
                           в незамутненности волны -
                           ведь ручейков журчащих ясность
                           отнюдь не признак глубины.
                           Но и другое мне знакомо,
                           и я не ставлю ни во грош
                           бессмысленно-глубокий омут,
                           где ни черта не разберешь.
                           И я хотел бы стать волною
                           реки, зарей пробитой вкось,
                           с неизмеримой глубиною
                           и с каждым
                                    камешком
                                           насквозь!

     Было бы хорошо, если бы Евтушенко всегда помнил эти строчки:

                           ...с неизмеримой глубиною
                           и с каждым камешком насквозь!

     В этих прозрачных до дна стихах Евтушенко следует основному направлению
русской поэзии, ясной и глубокой, верной пушкинскому началу.
     И вместе с тем он умеет остро чувствовать время, наш сегодняшний день.
     Есть у него трогательные и умные "тихи - о "временном":

                    Рассматривайте временность гуманно.
                    На все невечное бросать не надо тень.
                    Есть временность недельного обмана
                    потемкинских поспешных деревень.
                    Но ставят и времянки-общежитья,
                    пока домов не выстроят других...
                    Вы после тихой смерти их
                                            скажите
                    спасибо честной временности их {38}.

     Евгению Евтушенко удалось здесь передать без громких слов ту обстановку
строящейся страны, образ которой дал и Андрей Вознесенский в отличных стихах
"Из Сибирского блокнота".
     Такую же вдумчивость и сосредотеченность мы находим в стихах Евтушенко,
посвященных родной природе:

                      ...В грузовике на россыпях зерна
                      куда-то еду,
                                  вылезаю где-то,
                      вхожу в тайгу,
                                    разглядываю лето
                      и удивляюсь, как земля земна!
                      ...Все говорит как будто:
                                               "Будь мудрее
                      и в то же время слишком не мудри!.." {39}

     Порт не только любуется природой, но и как бы сам чувствует себя частью
русской природы. Недаром же так органично, так естественно рифмуются  в  его
стихах о Волге слова _"России"_ и _"меня растили"_, а в другом стихотворении
- _"российскому"_ и _"росистому"_.
     Ведь рифмы - не побрякушки, не внешние украшения стихотворных  строчек.
По рифмам и ритму можно иной раз безошибочно судить  о  степени  искренности
автора.
     В стихах "Русская природа" Евтушенко говорит:

                    Я не умру!
                              Ты, как природу русскую,
                    природа русская,
                                      прими в себя!

     Это мужественное отношение к смерти не случайно в нашей молодой поэзии.
Его можно найти и у другого поэта,  которого,  впрочем,  сейчас  уже  нельзя
причислить к "молодым", - у Евгения Винокурова:

                      Я, как в воду, войду в природу,
                      И она сомкнется надо мной... {40}

     Может быть, читая приведенные здесь строгие  и  ясные,  чуждые  внешних
эффектов строки  Евгения  Евтушенко,  кое-кто  и  не  узнает  его.  Где  тут
свойственный ему буйный молодой задор, его разговорно-интимные интонации?

                          Какие девочки в Париже -
                                       ай-ай-ай!
                          Какие девочки в Париже -
                                       просто жарко!..

     Из этих стихов ("Парижские девочки") мы узнаем, что с  парижской  точки
зрения

                    Стиляжек наших платья - дилетантские

     и что у настоящих - парижских - "стиляжек" голубые волосы и  ковбойские
брючки.
     По  словам  Евтушенко,  при  виде   парижских   девочек,   покачивающих
"мастерски боками", он и его спутники вылезли "в окно автобуса по пояс"

                       И кое-кто из членов делегации,
                       про бдительность забыв, разинул рот.

     Но вот на улицах Монмартра появляется девушка, "вся строгая",

                     с глазами красноярскими гранитными
                     и шрамом, чуть заметным над губой.

     Она так не похожа на "парижских девочек", что Монмартр замирает при  ее
появлении, а поэт восторженно восклицает:

                      Всей Франции
                                  она не по карману.
                      Эй, улицы,
                                понятно это вам?!

     Неужели Евтушенко и в самом деле думал, что эта громко сказанная  фраза
"Всей Франции  она  не  по  карману"  может  быть  воспринята,  как  лестная
аттестация строгой красноярской девушки?
     Здесь мы опять встречаемся с тем эстрадным Евтушенко, который не жалеет
пряностей при изготовлении горячих и острых блюд.
     А между тем в его парижском цикле мы находим такие превосходные  стихи,
как "Верлен".

                         ...Плохая память у Парижа,
                         и, как сам бог теперь велел,
                         у буржуа на полках книжных
                         стоит веленевый Верлен...

     Естественны, метки и сатирически значительны и рифмы  и  аллитерации  в
этом четверостишии ("веленевый" - "Верлен").  Это  не  то,  что  "кокосы"  -
"кокотки" и "луковый" - "лукавый" в других его стихах.
     Стихотворение о Вердене подымается до высокого обличительного пафоса:

                          Вы под Верлена выпиваете
                          с набитым плотно животом.
                          Вы всех поэтов убиваете,
                          чтобы цитировать потом!

     Столь же значительно и остро современно другое стихотворение из того же
заграничного цикла - "Тень".

                         Вниманье, парижское утро!
                         Вдоль окон бистро и кафе
                         проходит по улице "ультра",
                         обмотанный пестрым кашне...

                         Глаза он под шляпою прячет,
                         и каждую ночь или день
                         у дома Тореза маячит
                         его осторожная тень...

                         Ажаны от страха немеют,
                         С ней встретясь в полночную темь.
                         Не только маячить умеет -
                         умеет стрелять эта тень...

     И кончаются эти слова сильной и действенной строфой:

                         Париж, не поддайся смятенью.
                         Я верю - сомкнувшись тесней,
                         Расправишься с этою тенью
                         Ты, город великих теней!

     Как убедительно звучит здесь обычная у Евтушенко игра слов - "_тень_" и
"город великих _теней_"!
     Этот пример лишний раз  показывает,  что  и  рифмы,  и  аллитерации,  и
словесная игра оправдывают себя лишь в тех случаях, когда  они  мобилизованы
поэтической мыслью, а не слоняются без дела.
     Евтушенко пишет много и разнообразно. И он не  прочь  поиграть  и  даже
подчас  щегольнуть  аллитерациями.  Но  он  не  опутывает  себя  их   сетями
настолько, чтобы потерять возможность свободного  и  толкового  разговора  с
читателем. Он отзывается на самые острые темы сегодняшнего дня.
     Это существенная и важная  черта  его  дарования.  Без  живой  связи  с
обществом, со своей страной и миром, без чувства гражданственности  немыслим
настоящий поэт.
     Но широта интересов идет порой у Евтушенко в ущерб глубине, в ущерб той
сосредоточенности, которая составляет главнейшее условие поэтической мысли.
     Читая многие его стихи, задаешь себе иной  раз  вопрос:  почему  те  же
мысли не изложены прозой?
     Это чаще всего относится к его стихам, в которых за смысловой темой  не
чувствуется темы музыкальной.
     И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что размеры и ритмы у него часто
случайны, а иной раз и расходятся с содержанием.
     То его стихи (по всей вероятности, нечаянно) ложатся на  мотив  уличной
песенки "Купите бублики", то в них слышатся полузабытые "Кирпичики".
     Он не задумывается над  выбором  стихотворных  размеров,  и  они  часто
подводят его.
     Возьмите  стихотворение  на  такую  значительную   тему,   как   "Песни
революции":

                   ...Купите сборники.
                                      Перечитайте пристально.
                   Не раз, не два должны вы их прочесть.
                   Себе вы напевайте
                                    вслух и мысленно
                   и вашим детям,
                                 если дети есть.
                   Услышите вы
                               скорбное и дальнее
                   тяжелое бренчание кандальное.
                   Увидите вы
                              схваченных и скрученных,
                   истерзанных,
                               расстрелянных,
                                             замученных.
                   Не приторным и ложным гимнам времени -
                   они своим
                            заветным песням верили,
                   Они их пели,
                               крадучись,
                                         вполголоса.
                   Им было петь не в полный голос
                                                  горестно...

     Кто узнает в этих унылых и однообразных ритмах Революцию, которая  и  в
самые тяжелые свои годы была полна энергии, жизни, веры в  победу?  Сравните
эти вялые строки с подлинными песнями революции. Ведь даже "Похоронный марш"
звучал величаво, бодро, во славу жизни.
     А здесь мы читаем:

                    Увидите вы схваченных и скрученных,
                    истерзанных,
                                расстрелянных,
                                              замученных.

     По интонации  это  скорее  похоже  на  песню  нищих  слепцов,  просящих
подаяния, чем на стихи о песнях революции.
     А уж неверная  музыкальная  настроенность  неизбежно  ведет  автора  ко
множеству ошибок и неточностей.
     Неужели до революции революционные песни пелись  только  вполголоса?  И
разве нельзя  было  придумать  для  гимнов  царского  времени  более  меткие
эпитеты, чем "приторные и ложные"? А как  искусственно  и  надуманно  звучит
строчка:

                   Им было петь не в полный голос
                                                 горестно...

     Я остановился так подробно  на  этом  стихотворении,  далеко  не  самом
типичном для Евгения Евтушенко, отнюдь не из желания выставить  напоказ  его
слабые строчки.
     Но расхождение ритма и содержания, столь заметное в этом стихотворении,
для него не случайно.
     И это объясняется прежде всего отсутствием сосредоточенности.
     В  лучших  стихах  размеры,  ритмы,  интонации   рождаются   вместе   с
поэтической мыслью.
     Вы не можете себе представить "На холмах Грузии" Пушкина, "Выхожу  один
я на дорогу..." Лермонтова  или  "Незнакомку"  Блока  написанными  в  другом
размере и ритме. Музыкальная их тема возникла вместе со смысловой.
     "Не искушай меня без нужды..." Баратынского  так  и  родилось  в  форме
романса. Оно было романсом еще до того, как на него была написана знаменитая
музыка.
     Наши великие поэты знали, в каком  ключе,  роде,  жанре  они  пишут.  И
каждое их  стихотворенье  было  не  только  поэтическим,  но  и  музыкальным
произведением.
     То "бормотание", которое предшествовало у Маяковского  писанию  стихов,
было, по всей видимости, нужно ему для  выбора  того  или  иного  размера  и
ритма.
     Этот выбор не должен быть случайным. Надо быть уверенным, что возок, на
котором вы едете, - по выражению Некрасова - "спокоен, прочен и легок"  {41}
и довезет вас до цели, - как уверен был  Данте,  что  его  терцины  могут  с
честью служить ему на протяжении всей его трилогии.
     Многие из наших молодых поэтов берут случайные размеры -  такие,  какие
бог на душу положит.
     Грешит этим - правда, далеко не всегда - и Евгений Евтушенко...


                                 О Шекспире




     "Слова, слова, слова", - говорит Гамлет,  отвечая  на  вопрос,  что  он
читает.
     Слова, слова, слова - часто говорим и мы, читая  многие  написанные  до
нас и в наше время книги.
     Слов,  произносимых  и   печатаемых,   становится   с   каждым   веком,
десятилетием и даже годом все больше  и  больше.  Кажется,  это  непрестанно
размножающееся говорящее племя грозит утопить нас в море  бумаги.  Созданные
людьми  по  их  образу  и  подобию,  слова,  словосочетания  и  целые  книги
унаследовали от людей их нравы, повадки и  характеры.  Есть  книги  умные  и
глупые, добрые и злые, тихие и кричащие, скромные и честолюбивые, есть книги
- друзья человечества, а есть и  враги,  даже  книги-людоеды.  Но,  пожалуй,
больше всего на свете равнодушных книг, о которых только  и  можно  сказать:
"слова, слова, слова".
     Люди сыты словами, люди  все  больше  и  больше  перестают  им  верить.
Происходит обесценение слов, инфляция, подобная денежной  инфляции.  Однако,
по счастью, у этого плодовитого словесного  племени  наблюдается  не  только
рождаемость, но и смертность. Как и люди, книги стареют, дряхлеют и умирают.
     В томах  и  томиках,  мирно  стоящих  на  полках,  происходит  какой-то
непрестанный и незаметный для глаз  процесс:  во  многих  из  них  явственно
проступает скелет, обнажаются мелкие, своекорыстные,  демагогические,  плохо
спрятанные побуждения автора, и они становятся  неинтересными,  а  иной  раз
даже отталкивающими.
     Но, пожалуй, еще чаще  недолговечность  их  объясняется  тем,  что  они
тонут, как в реке забвения Лете, в массе подобных им книг.
     Давайте же сегодня - в дни Шекспировского юбилея - посмотрим свежими  и
непредубежденными  глазами,  жив  ли,  здоров  ли  и  жизнеспособен  ли  наш
400-летний юбиляр, или же  он  остается  в  музеях  и  университетах  только
потому, что был когда-то признан великим, что ему поставлены памятники и что
библиотека посвященных ему научных трудов пополняется с каждым годом.
     В разные времена бывали люди,  которые  пытались  поколебать  авторитет
Шекспира, посмотреть, уж не голый ли это король.  Как  известно,  Вольтер  и
другие французские писатели XVIII века считали его гениальным,  но  лишенным
хорошего вкуса и знания  правил.  А  величайший  писатель  девятнадцатого  и
начала  двадцатого  века,  оказавший   огромное   влияние   на   умы   своих
современников и последующих поколений во всем мире, Лев Толстой, -  особенно
в последние годы своей жизни  -  попросту  не  верил  Шекспиру,  считал  его
драматические коллизии неправдоподобными, а речи его героев неестественными,
вычурными и ходульными.
     Жизнь - диалектична, и каждый знаменитый писатель должен быть  готов  к
тому, что последующие поколения посмотрят на него со своей точки зрения, что
в одну эпоху он будет на ущербе, в другую его не будет  видно  совсем,  а  в
третью он засияет полным своим блеском.
     Так было и с Шекспиром. Чего только о нем не говорили, чего  только  не
писали! И наконец совсем было потеряли его как личность, распространив среди
широких кругов читателей ничем не доказанное убеждение в  том,  что  Шекспир
был не Шекспиром, а кем-то другим. В этом  меньше  всего  повинно  серьезное
шекспировед