вы боролись за хорошую жизнь рабочих, еще вы
боролись за революцию". (Тася Хренова, гор. Дмитров.)_
     Этот детский приговор окончателен и обжалованию не подлежит.
     В сущности, это суд будущего поколения, суд истории.

VIII

     Письмо к своему  герою  -  для  ребят  не  частное  дело,  а  важное  и
ответственное  выступление.  Они   стараются   писать   как   можно   лучше,
торжественнее и умнее.
     В некоторых случаях это приводит их к тому, что они, -  подобно  многим
неопытным ораторам и публицистам, - запутываются  в  пышной  фразе.  Но  они
выбираются из словесного лабиринта, как  только  заговорят  о  том,  что  их
тревожит и занимает.
     Вот начало одного из таких писем:
     _"Многоуважаемые тт. Димитров, Попов и Танев, привет  вам  от  учеников
6-й и 7-й группы Архангельской десятилетней политехнической школы.
     Ценны вы для нас в историко-культурном процессе  тем,  что  вы  были  в
тяжелом положении в Германии и  боролись  за  освобождение  пролетариата  за
границей"..._
     А вот конец того же письма:
     _"Дорогие товарищи Димитров, Попов и Танев,  сообщите  нам,  где  делся
Тельман {3}, почему его не слышно. Мы за последние дни в газете не встречали
его имени. Пожалуйста, сообщите по адресу  С.  Малороссийская-Архангельская,
ученику 6-й группы Каяку Михаилу"_.
     Очевидно, судьба Тельмана по-настоящему беспокоит ребят. "Где  Тельман?
Почему его не  слышно?"  -  такими  словами  люди  говорят  обычно  о  своем
пропавшем товарище, о близком родственнике, который давно  не  шлет  о  себе
вести.
     А ведь Тельмана никто из них и в глаза не видел. Нужен  был  целый  год
тревог и волнений  за  судьбу  человека,  чтобы  его  незнакомое  имя  стало
звучать, как имя друга.
     В письмах  ребята  много  рассказывают  о  том,  как  жадно  ждали  они
почтальона с газетой, как бегали к приятелям слушать радио для  того,  чтобы
узнать последнюю судебную новость.
     "Мы вместе с вами пережили страданья  и  мученья",  -  пишут  Димитрову
ученики одесской 49-й школы.

IX

     Что рассказывают наши ребята Димитрову о себе?
     Только  в  письмах  самых  маленьких  упоминается  иногда   их   семья,
родственники, товарищи, домработница Люся. Они посылают трогательный  привет
Димитрову и его маме от себя и от своей мамы.
     Школьники говорят в письмах  о  своем  ученье.  И  говорят  с  какой-то
удивительной честностью, не скрывая даже своих плохих отметок.
     Юра Новожилов из Москвы сообщает:
     _"Я сейчас имею отметки больше на  "удовлетворительно"  потому,  что  я
писал очень толсто и каждая буква сливалась с другой и получалось грязно.  А
теперь я обещаю исправиться и с лучшими пионерами  и  комсомольцами  строить
социализм, чтобы прогнать фашизм"_.
     Ребята не сомневаются в том,  что  т.  Димитров  понимает  их  условный
школьный язык, похожий на телеграфный код.
     Наталья Пушкина пишет ему "Я учусь на 8х., 1 в. х. и 1  уд"  ("Хорошо",
"весьма хорошо" и "удовлетворительно").
     А восьмилетняя Р. Пойман с Украины говорит: "Учусь на  "добре",  обещаю
учиться на "дуже добре".
     Кое-кто из ребят  посылает  Димитрову  нечто  вроде  своего  послужного
списка.
     _"Дядя Димитров, я расскажу вам, каким я был во  2-й  и  3-й  группе  и
каким я стал в 4-й группе. Когда я был во 2-й группе, то не  было  ни  одной
перемены, чтобы я не был в канцелярии за плохие дела (или побью кого-нибудь,
или ведро с водой перекину и другие дела). То же самое я делал в 3-й группе.
Меня в год выкидывали из школы раз  пять,  наверно,  и  принимали.  Я  давал
обязательство больше не делать таких штук, а не выполнял. А когда я  перешел
в 4-ю группу, я понял, что больше таких штук не надо делать, что нужно  себя
взять в руки. Теперь я стал ударником и на доске красуюсь. Дядя Димитров,  я
даю вам слово быть первым ударником на всю школу, какая имеет 840  учеников,
и продолжать дело так, как вы продолжали"_.
     Все эти сообщения о школьных успехах и неуспехах больше всего похожи на
военный рапорт. В рапорте все должно быть  точно  и  честно.  В  рапорте  не
должно быть утайки и прикрас.
     _"Мы, ученики глухого уголка Ойротии, Турчатского Аймака, Гурьяновского
сельсовета, Айнской школы, прочитав в  газете,  что  вы,  товарищ  Димитров,
приехали в Москву, решили написать вам поздравительное письмо. Мы, хоть и  с
опозданием на 22 дня, а все же узнали о  вашем  прибытии!  Нас  в  школе  34
человека, 3 группы. Все мы  дети  колхозников  и  трудящихся  единоличников.
Скажем вам, как мы учимся.
     В 1-й группе учится плохо Дмитриев Коля  и  Загороднева  Маня,  во  2-й
группе - Казанцева Нюра, в 3-й группе учится плохо Дьянкова Валя,  Полосухин
Игната, Караваев Миша. Получают  "неуды"  по  некоторым  предметам  Касмынин
Ваня, Загороднев Ваня и Караваева Тоня. Но  мы  вам,  товарищи,  обещаем,  в
честь вашего приезда к нам, подогнать по всем предметам, наблюдать  чистоту,
приходить в школу умытыми, чисто одетыми, с  вытертыми  ногами,  за  горячим
завтраком не шуметь, не шалить, не хулиганить"_.
     Дальше следует еще двадцать два обещания.
     Но какое отношение имеют все эти школьные отметки, горячие  завтраки  и
опрокинутые ведра к  лейпцигскому  процессу,  к  товарищу  Димитрову  и  его
соратникам?
     Такое же, какое имеет дисциплина в одном  отряде  к  боевой  готовности
всей армии.


ПОВЕСТЬ ОБ ОДНОМ ОТКРЫТИИ

     В этом альманахе печатается научный очерк М. Бронштейна, написанный для
детей старшего возраста, но интересный - я полагаю - и для взрослых.
     Научный очерк для детей рядом с художественной  прозой  и  стихами  для
взрослого читателя - это сочетание может показаться необычным и странным.
     Все так давно привыкли к тому, что  детская  литература  помещается  на
особой полке - самой нижней в шкафу.
     С незапамятных времен "детская" литература так же, как и  ее  сестра  -
литература "народная",  была  вне  поля  зрения  людей,  обладающих  хорошим
вкусом, вне суда и закона литературной критики.
     Под пестрыми обложками дореволюционных книжек для детей и для  "народа"
можно было найти все что угодно: и безыменные слащавые стишки про ангелов  и
птичек, и бойко состряпанную смесь из чудес природы и фокусов со спичками, и
даже - иной раз - повесть Н. В. Гоголя, на обложке  которой  фамилия  автора
была обозначена так: "В. М. Дорошевич" {1}.
     Невежество,  безграмотность,  неумелое  и   беспомощное   любительство,
примитивный дидактизм - вот  что  прежде  всего  бросается  в  глаза,  когда
извлекаешь  из  архива  роскошные  томики  сусально-"золотых  библиотек"   и
невзрачные книжонки научно-популярных серий.
     Мы  предъявляем  к  нашей  советской  литературе  для   детей   высокие
требования - идеологические и  художественные.  В  области  научной  детской
книги у нас проделаны опыты, которые в общей литературе ставились до сих пор
очень редко и случайно.
     Создается  новый  литературный  жанр  -  детская  научно-художественная
книга, и работают над этим новым жанром не присяжные посредники между наукой
и литературой - компиляторы и популяризаторы, а серьезные научные  работники
и писатели.
     Это дает детской  литературе  право  на  интерес  широких  читательских
кругов - без различия возраста.
     Недавно американский рецензент, разбирая одну из советских научных книг
для детей, сказал о ней следующее:
     "Мы даже не представляли себе, что детям  можно  давать  такой  крепкий
раствор науки".
     Очевидно,  рецензента  больше  всего  удивило   то,   что   в   детской
научно-популярной книге и в самом деле говорилось  о  науке.  Ведь  все  так
давно привыкли находить в книгах  этого  рода  только  гомеопатические  дозы
научных мыслей и фактов, растворенные в  водянистых  рассуждениях  о  пользе
науки, о красоте и стройности мироздания, о  "тайнах  природы",  о  "чудесах
науки и техники".
     Этот  слабый  раствор  мысли  подслащали  обыкновенно,  как   микстуру,
сахарином  так   называемой   занимательности.   По-видимому,   ремесленники
научно-популярного  цеха,  изо  дня  в  день  поставлявшие   публике   тощие
приложения к детским  журналам  и  роскошные  альбомы  с  факелом  науки  на
переплете, мало верили в занимательность самой науки. Для того чтобы сделать
свой предмет занимательным, они придумывали всевозможные аттракционы.  Через
каждые пять или шесть страниц читателям обычно предлагался отдых от науки  в
прохладном беллетристическом оазисе.
     Правда, и беллетристика эта была под стать науке - тоже  не  настоящая.
Нельзя же считать художественным образом какой-либо персонаж  из  задачника,
например, того знаменитого пешехода, который вышел когда-то из города _А_  и
пошел навстречу пешеходу, вышедшему из города _Б_.
     А между тем  именно  такие  призрачные  пешеходы  шагали  по  страницам
заурядной научно-популярной литературы для детей. Но здесь они  выступали  в
роли старших братьев, показывающих младшим опыты  по  электричеству,  или  в
рог; ли просвещенных отцов из "Вселенной" Герштеккера {2}, забавляющих  Ваню
и Машу ежевечерними беседами по географии.
     Не перевелись такие  книги  и  в  наше  время.  Правда,  они  несколько
подновились. Отцы-резонеры заменены в них ударниками-педагогами, а братья  -
любители   опытов   -   вступили   в   комсомол   и   угощают   друг   друга
научно-техническими докладами. Но, вглядевшись,  вы  сразу  узнаете  в  этих
бесплотных комсомольцах классических пешеходов из задачника. У тех и  других
- одна и та же цель, одна и та же забота: обмануть читателя,  подсунуть  ему
под беллетристическим соусом заплесневелый сухарь науки.
     Когда-то вся эта кухня нужна  была  потому,  что  ребенка  и  подростка
считали неспособным  усвоить  настоящую  научную  пищу  -  неподслащенную  и
неразбавленную. С ребенком  не  принято  было  говорить  искренне,  говорить
серьезно. Автор сентиментальной и даже восторженной научно-популярной книжки
нисколько не обязан был переживать всерьез те чувства, которые он высказывал
ребенку. Все его сантименты были притворные, ханжеские, дидактические.
     В наше время и  в  нашей  стране  отношение  к  читателю  -  ребенку  и
подростку - иное.
     Лукавая и фальшивая дидактика нам не к лицу. Мы уважаем науку и уважаем
ребенка. Мы помним особенности детского возраста, но это обязывает нас не  к
упрощению, а к простоте, к последовательности и ясности мысли.
     Конечно, ребенок требует от книги занимательности,  но  занимательность
должна быть  достигнута  не  посторонними  средствами,  не  развлекательными
интермедиями,  а  самой  сущностью  книги,  ее  темпераментом,  ее   идейным
богатством.
     А это возможно только тогда, когда автор сам увлечен научной проблемой,
когда он имеет право свободно и уверенно, по-хозяйски,  распоряжаться  своим
научным материалом.
     Но и это еще не все. Автор, владеющий терминологией науки, должен уметь
отказываться от терминов там, где возможно без них  обойтись.  Такое  умение
дается лишь тому, кого точность научных формулировок не отучила навсегда  от
живой речи.
     Итак,  воображение,  темперамент,  живая  и  свободная  речь,   богатый
материал,  идеологический  и  фактический,  -  вот  условия,   без   которых
невозможна хорошая научная книга для детей. Другими словами,  она  подчинена
тем же законам, что и всякое  произведение  искусства.  Ее  можно  и  должно
мерить меркой, приложимой ко всем видам художественной литературы, - то есть
степенью ее искренности, идейной высоты и литературного вкуса.
     Есть ли у нас уже такая литература?  Она  создается  на  наших  глазах.
Книги Житкова, Ильина, Паустовского, Бианки, Н. Григорьева и других дают нам
право надеяться, что  научно-популярная  литература  уступит  наконец  место
литературе научно-художественной.
     Автор рассказа о "Солнечном веществе" М. Бронштейн -  физик,  сотрудник
Ленинградского физико-технического института.
     В литературе (я имею в виду не специально-научную литературу, а  общую)
он выступает впервые. Его "Солнечное вещество"  выйдет  отдельной  книгой  с
дополнениями и иллюстрациями в ленинградском Детиздате {3}.
     Книга М. Бронштейна - это не перечень успехов науки и техники,  обычный
в популярной литературе. Это рассказ о тех барьерах и затруднениях,  которые
стоят на пути всякого открытия. Это рассказ о коллективной работе  множества
ученых на протяжении десятков лет. Рассказ о единстве науки.
     Несколько лет тому назад М. Горький писал: {М. Горький,  О  литературе.
Сборник статей,  стр.  145,  Изд-во  "Советская  литература",  1933.  (Прим.
автора.)}
     "Прежде всего наша книга о достижениях науки и техники должна не только
давать конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в
самый процесс исследовательской работы,  показывая  постепенное  преодоление
трудностей и поиски верного метода" {4}.
     Именно эту задачу и поставил перед собой автор  "Солнечного  вещества",
рассказывая историю одного из самых Замечательных открытий физики и химии.
     Удалось ли ему решить свою задачу - пусть судит читатель.


ДЕТИ О БУДУЩЕМ

     Меня давно уже интересовал вопрос о том,  как  представляют  себе  наши
дети будущее, о чем они мечтают, чего ждут.
     Недавно под Ленинградом в одном из пионерских лагерей я спросил об этом
ребят. Лил сумасшедший, грозовой дождь, и  нам  всем  не  оставалось  ничего
другого, как сидеть в лагерной столовой, похожей не то на летний  театр,  не
то на барак, и беседовать. Тут было полторы сотни детей разных  возрастов  -
от восьми до пятнадцати лет.
     Вероятно, мой вопрос  показался  ребятам  неожиданным.  Мы  только  что
читали с ними книгу, и они настроились слушать, а не говорить сами. И  вдруг
- извольте: как вы представляете себе  жизнь  лет  через  десять,  двадцать,
пятьдесят, сто?
     Наш разговор начался с молчания.
     Потом ребята переглянулись между собой, и по их взглядам я  понял,  что
хоть мой вопрос и застал их врасплох, но беседа все-таки состоится.
     И в самом деле, с одной из дальних скамеек раздался голос:
     - Не знаю, что будет.  Не  угадаешь!  Думаю  только,  что  будет  очень
хорошо.
     - Ну, еще бы! - отозвались в другом углу.
     - А как вы думаете, - спросил я, - какие у ребят будут лагеря лет через
десять или пятнадцать?
     Тут разговор сразу принял деловой и хозяйственный оборот.
     - Ну, будет много мячей, игр... И все кровати будут с сетками, чтобы не
проваливаться.
     Это сказал маленький пионер, лукаво посматривая на вожатого.
     Вероятно, этому пионеру не раз случалось проваливаться на пол вместе  с
тюфяком и одеялом.
     - Вот тоже! Нашел о чем говорить! - засмеялся кто-то рядом. - Я  думаю,
в каждом лагере будет своя парашютная вышка!
     Парашютная вышка сразу оторвала нас не только от лагерных кроватей,  но
и от земли. Следующий пионер заговорил уже о Марсе:
     - Я не могу дождаться, когда люди долетят до Марса.  Это  надо  сделать
поскорее, и люди будут туда летать, вот как теперь  ездят  из  Ленинграда  в
Москву.
     - А первая остановка будет на Луне! После этого ребят уже не надо  было
вызывать на разговор. Одна за другой стали подниматься руки.
     - Но ведь на Луне нет воздуха. Человек не  может  жить  без  воздуха  и
воды, - сказал какой-то скептик.
     - Ну, и что ж с того! Будут брать с собой воду и воздух. Как  сгущенное
молоко в банках.
     - Зачем в банках? В баллонах!
     Долго говорили ребята о межпланетных путешествиях на "ракетопланах".
     - Может, удастся устроить хозяйство на Луне или  на  Марсе!  -  сказала
одна из девочек.
     Очевидно, пионерка имела в виду  не  собственное  хозяйство,  а  что-то
вроде лунного совхоза или марсианского колхоза.
     Та же девочка сказала:
     - Государств на Земле не будет. Люди будут жить не в государствах, а  в
климатах. Неграм, например, я думаю, нужен жаркий климат.
     В этом разговоре я заметил одну особенность.
     Для наших ребят "будущее" и  "коммунизм"  -  равнозначащие  понятия.  В
разговоре то и дело одно слово заменялось другим,  и  этого  никто  даже  не
замечал.
     Девочка, которая  утверждала,  что  неграм  нужен  жаркий  климат,  так
описывала будущее:
     - Трамваев не будет, а только  аэропланы.  Кондуктор  скажет:  "Площадь
Льва Толстого!" Гражданин выскочит и спрыгнет  на  парашюте...  Если  не  на
остановке спрыгнет, воздушная милиция его оштрафует.
     - А если его ветром отнесет? - спросили ребята.
     - Ветра при коммунизме не будет!
     - Почему ж это не будет?
     - Да научатся погодой управлять, вот и все.
     - При коммунизме,  -  сказал  мальчик,  которого  мне  представили  как
лучшего музыканта в лагере, - при коммунизме музыку  знать  будут  все,  как
теперь умеют читать и писать. Я читал, что животные и те хорошо воспринимают
звук. Ведь вот телефон, радио передают звук  на  расстояние.  Я  думаю,  что
диких  зверей  можно  будет  приманивать  звуками,  и  звуками  можно  будет
сообщаться с разными планетами.
     Много еще говорили ребята о будущем. Одни - о планетах, другие - о том,
можно ли устроить в будущих городах движущиеся тротуары разных  скоростей  -
для тех, кто гуляет, и для тех, кто идет по делу; третьи спрашивали,  нельзя
ли искусственно провести в человеческом мозгу новые  извилины,  чтобы  люди,
стали умнее; четвертые говорили о  подвижных  домах;  пятые  -  о  воздушных
велосипедах; шестые - о газонаполненных скафандрах  для  гигантских  прыжков
над землей; седьмые - о притяжении к Арктике теплых течений.
     Впрочем, у всех  ребят  было  одно  общее:  будущее  представлялось  им
счастливым.
     - Но у меня есть еще такое желание  -  сказал  девятилетний  мальчик  с
узенькими черными глазами и с  челкой  на  лбу.  -  Часто  бывает,  что  два
товарища уговариваются, что им делать. Один говорит: пойдем гулять, а другой
говорит: не хочу, буду лучше читать. Так вот я бы  хотел,  чтобы  в  будущем
люди научились так сговариваться, чтобы никто друг другу не отказывал.
     Не знаю, осуществится ли когда-нибудь мечта мальчика о  том,  чтобы  на
свете не осталось неразделенных желаний. Но высказал он эту  мечту  от  всей
души.
     Да и не он один, а все ребята - и большие  и  маленькие  -  говорили  о
будущем с настоящей искренностью и с чувством ответственности.  Было  похоже
на  то,  что  в  соседней  комнате  сидит  волшебник,  от  которого  зависит
осуществление всех этих желаний.  И  потому  ребята  ожесточенно  оспаривали
всякое легкомысленное предложение. Да таких предложений почти и не было.
     Только один из младших пионеров не то в шутку, не то  всерьез  высказал
совершенно невероятную гипотезу:
     - Я думаю, что дома будут золотые,  в  тысячу  этажей,  автобусы  будут
тысячеместные, а легковики - стоместные!
     Должно быть, этот мальчуган еще не вышел из того возраста,  когда  все,
что блестит, кажется прекрасным и тысяча всегда кажется лучше сотни, а сотня
- десятка.


ЗА БОЛЬШУЮ ДЕТСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ

1

     Всего несколько лет тому назад стране нужны были только пятитысячные  и
десятитысячные тиражи детских книжек. Сейчас речь идет о стотысячных и  даже
миллионных тиражах. Отчего это произошло? Оттого ли, что наши книги стали  в
десять или во сто раз интереснее? Нет, это - результат всеобщей грамотности.
     Для литературы расширили и углубили фарватер.
     Если книга требуется в таких тиражах, это  означает,  что  она  идет  в
самую глубь страны, в те места, где еще детской  книги  не  знали,  ко  всем
народам и племенам нашего Союза.
     Давайте прежде всего вообразим себе этого небывалого по  численности  и
по своему социальному облику читателя детской книги.
     Наша обязанность  -  дать  множеству  растущих  людей  представление  о
широком и сложном мире, в котором они будут со временем жить и действовать.
     Разговаривая с нашим читателем, детство которого протекает в  тридцатых
годах на