маленьких  внучек,  Марфы  и
Дарьи. Стихи эти не были напечатаны, и я цитирую их по памяти.

                          Ах, несчастные вы дети,
                          Как вам трудно жить на свете.
                          Всюду папы, всюду мамы,
                          Непослушны и упрямы.
                          Ходят бабки, ходят деды
                          И рычат, как людоеды.
                          И куда вы ни пойдете,
                          Всюду дяди, всюду тети,
                          И кругом учителя
                          Ходят, душу веселя.

     В разговоре с детьми он не докучал им  поучениями.  Его  многочисленные
письма к ребятам  проникнуты  неподдельным,  мягким,  не  лишенным  веселого
озорства юмором.
     Замечательны его письма к нескольким бакинским школьникам,  ребятам  из
"Школы  шалунов",  затеявшим  с  ним  переписку.  В  своем  ответе   Алексей
Максимович писал им:
     "Я хотя и  не  очень  молод,  но  не  скучный  парень  и  умею  недурно
показывать, что делается с самоварцем, в который положили  горячих  углей  и
забыли налить воду. Могу также показать, как ленивая и глупая рыба  "перкия"
берет наживу с удочки и много других смешных вещей..." {4}
     Обращаясь к тем же бакинским ребятам, Горький говорит:
     "Я очень люблю играть с детьми, это старая моя привычка; маленький, лет
десяти, я нянчил своего братишку - он умер маленьким,  -  потом  нянчил  еще
двух ребят, и, наконец, когда мне было лет двадцать, я собирал по праздникам
ребятишек со всей улицы, на которой жил, и уходил с  ними  в  лес  на  целый
день, с утра до вечера.
     Это было славно, знаете ли! Детей собиралось до шестидесяти,  они  были
маленькие, лет от четырех и не старше десяти;  бегая  по  лесу,  они  часто,
бывало, не могли уже идти домой пешком. Ну, у меня для  этого  было  сделано
такое кресло, я привязывал его на спину и на плечи  себе,  в  него  садились
уставшие, и я их превосходно тащил полем домой. Чудесно!" {5}
     Как  старший  товарищ  и  друг,  пишет  он  с  острова   Капри   своему
десятилетнему сыну Максиму. Даже  подпись  в  конце  письма  -  "Алексей"  -
говорит о том, какие простые, подлинно товарищеские  отношения  существовали
между отцом и сыном. Если есть в этом письме какое-то отеческое наставление,
то выражено оно так поэтично, с таким доверием к способности мальчика понять
серьезные и важные для самого Горького мысли, что письмо отнюдь  не  кажется
ни снисходительным, ни назидательным.

     "Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут.  Я  смотрю  на
них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто
хорошее - цветы.
     Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только
хорошее - цветы, мысли, славные воспоминания о тебе - легка и  приятна  была
бы твоя жизнь.
     Тогда ты чувствовал бы себя всем людям нужным, и это чувство сделало бы
тебя богатым душой. Знай, что всегда приятнее отдать, чем взять.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Ну, всего хорошего, Максим!

                                                               Алексей" {6}.

     В отсутствии отца Максим очень скучал, хоть и  старался  не  показывать
своих чувств окружающим.
     Но отец догадывался об этом, и в те времена, когда большие  обязанности
писателя-революционера мешали его встрече с Максимом, писал ему:

     "Спроси маму, что я делаю, и ты поймешь, почему я не могу теперь видеть
тебя, славный ты мой!

                                                               Алексей" {7}.

II

     Не все взрослые люди умеют помнить свое детство. Живая, точная память о
нем - это настоящий талант.
     Горький был одарен этим талантом, как немногие. И потому-то  он  считал
ребенка не четвертью, не третью или половиной взрослого  человека,  а  целым
человеком, достойным самого серьезного обращения.
     Среди ребят, с которыми ему приходилось  встречаться  впервые,  Алексей
Максимович бывал иной раз так же застенчив,  как  и  в  обществе  незнакомых
взрослых. Он поглаживал усы или постукивал пальцами по столу, пока  разговор
не задевал его за живое.
     Тут он сразу молодел на много лет, лицо его как-то светлело, и казалось
даже,  что  морщины  у  него  на   щеках   разглаживаются.   Он   принимался
рассказывать. Рассказывал  с  удовольствием,  со  вкусом,  не  торопясь,  то
улыбаясь, то хмурясь. Даже самый несложный и маловажный эпизод приобретал  в
его передаче значение и вес. Помню,  как  однажды  он  рассказал  -  вернее,
показал - небольшой компании, состоявшей  из  мальчиков  и  девочек  "немую"
сцену, которую ему когда-то случилось наблюдать.
     Старуха полоскала с мостков белье, а по мосткам, наклонив голову набок,
шел прямо на  нее  одноглазый  гусь.  Он  подошел  к  перепуганной  старухе,
потрепал клювом мокрое белье и важно удалился, как будто сделал дело.  Двумя
пальцами Алексей Максимович изобразил, как шагал вперевалку одноглазый гусь.
     Ребята смеялись, а Горький поглядывал  то  на  одного  из  них,  то  на
другого и говорил, ласково смягчая свой низкий, глуховатый голос:
     - Ну вот и вся история. Я сам это видел, честное слово!
     Забавных историй  было  у  Алексея  Максимовича  в  запасе  много.  Но,
разговаривая с детьми, он не таил от них и своих печальных,  иной  раз  даже
страшных воспоминаний.
     -  Вы  яблоки  когда-нибудь  крали?  -  спросил  он  как-то   у   своих
гостей-школьников.
     Ребята, которые сидели с ним рядом за столом и с  удовольствием  грызли
великолепные, крупные и прозрачные яблоки,  немного  смутились  и  перестали
жевать.
     - Да, да, яблоки воровать вам случалось?
     Гости молчали.
     Но Алексей Максимович не стал добиваться ответа. Вопрос его был  только
началом рассказа.
     В детстве у  Горького  был  товарищ,  веселый  парнишка,  замечательный
рассказчик и фантазер. Однажды он полез  в  чужой  сад  за  яблоками.  В  те
времена это было обычным делом. Кому из мальчиков не случалось забираться  в
соседский сад, когда там поспевали яблоки и груши?
     Если ребят ловили на месте преступления, их драли за уши.  Тем  дело  и
кончалось. Но приятелю Алексея Максимовича не повезло. Его стащили с  яблони
на  землю  и  препроводили  в  полицейский  участок.  А  потом   послали   в
исправительную колонию. "Исправляли" там парнишку недолго - после нескольких
месяцев недоедания и побоев он тяжело заболел и помер.
     - Много было у нас, у ребят,  в  ту  пору  врагов,  -  говорил  Алексей
Максимович. - Городовой был нам враг, извозчик - враг, лавочник - враг. Если
у кого из взрослых случалась какая-нибудь неприятность  -  стекло  в  окошке
оказывалось разбитым или кошелек исчезал из кармана, за все  отвечал  первый
попавшийся  на  глаза  мальчишка.  Трудно  и  опасно  было   нам,   ребятам,
существовать на этом свете!..

III

     Наши дети любят серьезные и ответственные задачи и  берутся  за  них  с
воодушевлением. Горький это знал. Доверяя силам детей, он предложил им такое
важное и серьезное дело, как собирание фольклора - сказок, песен, поговорок,
прибауток.
     Его  бесконечно  радовало  всякое  новое  подтверждение  талантливости,
смелости и предприимчивости наших  ребят.  С  какой  нежностью  и  гордостью
говорил он о сибирских пионерах, которые сообща написали книжку  с  задорным
названием "База курносых"! {8} Больше всего  ценил  в  этой  книжке  Алексей
Максимович то, что дети в ней остались детьми и  сумели  избежать  унылой  и
безнадежной литературщины, в которую впадают многие из взрослых.
     Горький помнил имена "курносых", следил за судьбой каждого из них; живя
в Крыму или под Москвой, поддерживал с Иркутском живейшую связь.
     А в последние  месяцы  жизни  Алексея  Максимовича  у  пего  завязалось
знакомство с целой армией ребят, живущих в другом отдаленном углу Советского
Союза, за шесть тысяч километров от Москвы. Пионеры  из  заполярного  города
Игарка обратились к Горькому с просьбой помочь им  написать  книгу  о  своем
крае.
     Чуть ли не в тот же самый день он ответил игарским пионерам.
     Алексей Максимович нашел для них самые глубокие и самые  нежные  слова.
Его ответ -  настоящая  поэма,  написанная  тем  же  пером,  которое  писало
когда-то "Песнь о буревестнике".
     Обращаясь к ребятам, живущим в краю пурги и полярной  ночи,  он  спешит
показать им просторы родной земли во всем их богатстве и разнообразии.
     Он как бы охватывает взглядом страну, по которой столько бродил и ездил
за свою жизнь и которую так хорошо знал.
     Он пишет:
     "Сердечный привет вам,  будущие  докторы,  инженеры,  танкисты,  поэты,
летчики, педагоги, артисты, изобретатели, геологи!
     Хорошее письмо прислали вы. Богато светится в простых  и  ясных  словах
его ваша бодрость и ясность сознания вами путей к высочайшей цели  жизни,  -
путей к цели, которую поставили перед вами и  перед  всем  трудовым  народом
мира ваши отцы и деды. Едва ли где-нибудь на земле есть дети, которые  живут
в таких же суровых условиях природы, в каких вы живете, едва  ли  где-нибудь
возможны дети такие, как вы, но будущей вашей работой вы сделаете всех детей
Земли гордыми смельчаками...
     ...Большие изумительные радости ждут вас, ребята! Через несколько  лет,
когда, воспитанные суровой природой, вы, железные  комсомольцы,  пойдете  на
работу  по  строительству  и  дальнейшую  учебу,  перед   вами   развернутся
разнообразнейшие красоты  нашей  страны.  Вы  увидите  Алтай,  Памир,  Урал,
Кавказ, поля пшеницы, размером  в  тысячи  гектаров,  гигантские  фабрики  и
заводы,  колоссальные  электростанции,  хлопковые  плантации  Средней  АЗИИ,
виноградники Крыма, свекловичные поля и фабрики сахара, удивительные города:
Москву,  Ленинград,  Киев,  Харьков,  Тифлис,  Эрйвань,   Ташкент,   столицы
маленьких братских  республик  -  например,  Чувашии,  столицы,  которые  до
революции очень мало отличались от простых сел.
     У вас - снег, морозы, вьюга, а вот  я  живу  на  берегу  Черного  моря.
Сегодня - 13 января - первый раз в этом  году  посыпался  бедненький  редкий
снежок, но тотчас же конфузливо растаял. Весь декабрь и  до  вчерашнего  дня
светило солнце с восьми часов утра  и  почти  до  половины  шестого  вечера.
зимуют чижи, щеглы, зяблики, синицы..."
     В  конце  письма  Алексей  Максимович  приветствует  желание   игарских
пионеров написать книжку.
     "Действуйте смелее", - говорит он и тут же прилагает подробный план,  в
котором заботливо  и  тонко  учтены  и  ответственность  задачи,  и  возраст
авторов.
     "Когда рукопись будет готова, - пишет Алексей Максимович, - пришлите ее
мне, а я и Маршак, прочитав, возвратим  вам,  указав,  что  -  ладно  и  что
неладно и требует исправления" {9}.
     Я уверен,  что  когда-нибудь  соберутся  и  выпустят  отдельной  книгой
переписку Горького с детьми на протяжении десятков лет.
     Эпиграфом к этой книге могли бы послужить слова Пушкина:

                      ...Здравствуй, племя
                      Младое, незнакомое! Не я
                      Увижу твой могучий поздний возраст,
                      Когда перерастешь моих знакомцев
                      И старую главу их заслонишь
                      От глаз прохожего...

     Вероятно, те же мысли о "младом, незнакомом племени" были  у  Горького,
когда он читал бесчисленные письма с крупными буквами и  не  всегда  ровными
строчками, полученные со всех концов страны. Он сосредоточенно и внимательно
читал эти странички, будто вглядываясь в черты нового  племени,  идущего  за
нами вслед.
     Он не упускал случая поддержать и ободрить  ребят  в  любой  их  затее,
которая казалась ему интересной и значительной.
     И в то же время он относился  к  ребятам  строго  и  требовательно,  не
снимая с них ответственности, не прощая им неряшливости и небрежности.
     Сурово, без снисхождения, отвечает он пензенским школьникам, пожелавшим
вступить в переписку с Максимом Горьким и наделавшим при  первом  же  дебюте
множество грамматических ошибок.
     "Стыдно ученикам 4-го класса писать так малограмотно, очень стыдно",  -
говорил им Горький в своем ответном письме {10}.
     Возможно, что школьники не заслужили бы такой отповеди, если бы Алексей
Максимович обнаружил в их письме что-нибудь большее,  чем  желание  получить
собственноручное письмо от знаменитого человека.

                                   -----

     Алексей Максимович не был и отнюдь не считал себя педагогом.
     Он очень осторожно касался вопросов  воспитания,  в  которых  признавал
себя недостаточно компетентным.
     Всерьез  и  шутя  Горький  неоднократно  говорил  о  том,  что  он   не
воспитатель и не претендует на какой-либо авторитет в этой области.
     Осенью 1935 года он писал своим внучкам-школьницам:
     "... если  вы,  многоуважаемые  ученые  девочки,  расскажете  про  меня
учительницам, так они мне зададут перцу за то, что я вам пишу ерунду..." ''
     Конечно, Горький прекрасно знал, что настоящие педагоги  не  боятся  ни
игры, ни шутки, ни всей той милой "ерунды",  которая  так  чудесно  сближает
детей и взрослых. Он знал, что настоящие  педагоги  рады,  когда  к  ним  на
помощь со стороны приходят люди с  талантом,  юмором,  с  богатым  жизненным
опытом.


ЖИЗНЬ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ

     Я  видел  страшную  фотографию,  которую,  вероятно,  не  смогу  забыть
никогда. Тяжело привалившись к стене, сидит мертвый ребенок  -  мальчик  лет
двенадцати. Немцы не пожалели на него пуль.  Лицо  его  обезображено,  глаза
выбиты. В руках он сжимает  комок  окровавленных  перьев,  -  это  все,  что
осталось от его любимого голубя.
     В московской больнице лежит подросток, которому немцы отпилили руку.  У
себя,дома, в родных местах, он славился своей ловкостью, изобретательностью,
способностью к любому ремеслу.
     - Это будет мастер, - говорили про него соседи, - золотые руки.
     И вот фашисты  искалечили  маленького  мастера,  лишили  одной  из  его
"золотых" рук...
     Какой методичной, спокойной и тупой жестокостью  надо  обладать,  чтобы
проделать над ребенком такую операцию.
     Кажется, достаточно  одного  этого  факта,  чтобы  навсегда  поколебать
всякую веру в человека, в его разум и сердце, в его способность от  столетия
к столетию подниматься по ступеням этической лестницы.
     Но в наше время сталкиваются друг с другом не только армии и народы, но
и враждующие между собой факты. Рядом  с  падением  всякой  человечности  мы
видим и ее небывалый подъем.
     В осажденный, томящийся от голода  большой  город  партизаны  доставили
сквозь линию фронта целый обоз с  продовольствием  -  вереницы  крестьянских
телег с хлебом, мясом, картошкой.
     Все это по горсти собрали жители  оккупированных  деревень,  беспощадно
ограбленных немцами. Собрали за спиной  у  своих  поработителей,  ежеминутно
рискуя жизнью.
     И уж совсем на верную смерть шли люди,  которые  взялись  провезти  эти
телеги по  занятой  немцами  земле,  мимо  вражеских  дозоров,  под  угрозой
нападения фашистских самолетов. Но, видно, смерть отступает перед теми,  кто
мало думает о ней и о себе!
     Петляя по лесам и болотам, партизаны добрались наконец до своей вели  и
доставили городу драгоценный подарок из вражеского тыла.
     Недавно я был в  Москве  на  одном  замечательном  собрании.  Это  было
"двухэтажное  собрание".  Наверху,  в  зале  Московского  отдела   народного
образования, собрались взрослые, а этажом ниже - в детской комнате -  ребята
четырех, пяти, шести лет.
     Взрослые наверху говорили и слушали речи,  как  это  обычно  бывает  на
собраниях, а маленькие сидели на низеньких стульях или  на  ковре,  смотрели
картинки,  строили  что-то  из  кубиков  и  только  иногда  прерывали   игру
нетерпеливым и встревоженным зовом:
     - Мама! Отчего моя мама так долго не идет!
     - Подожди немножко, сейчас придет, - успокаивала их заведующая  детской
комнатой.
     Но вот матери и в самом деле пришли, закончив свое собрание.
     Светловолосая женщина подошла к такой же белокурой маленькой девочке.
     - На ручки, - скомандовала девочка. Мать подняла ее.
     - А ведь дочка-то похожа на вас, - сказал кто-то.
     - Еще бы, - со смехом ответила молодая женщина. - На то она и дочка!
     Во всем этом не было бы ничего  удивительного,  если  бы  светловолосая
женщина и вправду была матерью своей беленькой дочки. На самом же  деле  эта
девочка - круглая сирота. Родителей ее  -  и  отца,  и  мать  -  всего  лишь
несколько месяцев тому назад убили немцы.
     Девочка еще очень мала, но в памяти у  нее  осталось  что-то  страшное.
Когда ее спросили однажды: "Где твой папа?", она ответила: "Ручки завязали и
бросили в яму".
     Конечно, больше ее никто ни о чем не стал расспрашивать.
     Свою родную мать девочка никогда не вспоминает.  Может  быть,  здоровый
инстинкт жизни подсказывает ей,  что  лучше  забыть  непоправимую  утрату  и
целиком довериться новой семье, новой матери.
     А новая мать стоит доверия ребенка.
     Это она - Овчинникова, работница завода "Богатырь", - первая предложила
советским людям усыновить детей, потерявших в этой  войне  своих  родителей.
Множество женщин и мужчин в городах и селах откликнулись на ее призыв.
     Пожилая учительница Прыткова, работающая в школе двадцать первый год, и
молодая  девушка  Зоя  Мартьянова,  которая  и  всего-то  на  свете  прожила
восемнадцать дет, берут на себя ответственность за судьбу осиротевших детей.
     Женщины, проводившие сыновей на  фронт,  вспоминают  свою  молодость  и
становятся матерями двухлетних и трехлетних ребят.
     Берут на воспитание детей не только бездетные или уже вырастившие своих
собственных ребят женщины, но и такие, у которых на  руках  по  четверо,  по
пятеро дочек и сыновей.
     Глядя на хорошенькую белокурую Надю Овчинникову, невольно думаешь:
     "А ведь, пожалуй, всякому было бы приятно взять к  себе  в  дом  такого
веселого, красивого и нарядного ребенка!"
     А между тем когда фабричная работница Овчинникова впервые принесла свою
приемную дочку к себе домой, ее собственная дочь с ужасом воскликнула:
     "Мама, это урод!"
     Девочка казалась страшной: так распухли от голода и от мороза ее  лицо,
ручки, ножки.
     Должно быть, почти все ребята, собранные в комнате нижнего этажа, - эти
веселые мальчики и девочки, деловито катающие в автомобиле  куклу,  зайца  и
мячик, - пережили за свою короткую жизнь не меньше, чем Надя Овчинникова.
     С какой гордостью их новые родители говорят о том,  что  за  три-четыре
месяца дети стали совсем неузнаваемы.
     "Моя Лелечка, когда я брала ее, была совсем больная, лежала в кроватке.
Бледненькая была, как эта стенка.  Она  плохо  ходила,  говорила.  А  теперь
только и слышен дома ее голосок".
     Ребята крепко привязываются к людям, которые их приютили и усыновили.
     Вероятно, ранняя и внезапная утрата родного дома, семьи, матери научила
их больше дорожить домашним теплом и заботой, чем дорожат дети, еще  никогда
ничего и никого не терявшие.
     С какой-то ревнивой страстностью повторяют они по всякому подходящему и
неподходящему поводу отнятое у них и вновь подаренное им слово "мама".
     "Где моя мама? Пусть моя мама возьмет меня на руки".
     Одна из новых матерей - школьная учительница - рассказывает:
     "Как-то раз я взяла своего Алика с собой в школу. Там он разговорился с
девочкой из первого класса. Алик  сказал:  "Вот  моя  мама.  Она  пришла  на
собранье". А девочка говорит: "Это совсем не твоя мама, она чужая, она - моя
учительница". Мальчик долго не мог успокоиться. Дома он целый вечер плакал и
повторял: "Разве ты не моя мама? Я не чужой, я свой. Ты - моя мама. Разве ты
только девочкина учительница? Я не чужой, я свой..."
     Бывают случаи, когда приемные родители, чтобы не разлучать между  собой
братьев