ал
Джон, вспоминая о том, что не далее как на прошлой неделе приказчик ворчал и
жаловался его  отцу, что "мастер  Джон  нисколечко не помогает мне по  делам
имения".
     -  Конечно,  надо,  - соглашался старый лицемер.  - Кабы не  мои старые
ноги, я бы и сам охотно побегал вместе с  вами.  А какой  прекрасный человек
мистер  Саймон  Флауэр, что  позволяет вам  держать ваших  борзых  на  своей
псарне. А дочка у него, ну точь-в-точь такая же красивая, как и он сам.
     -  Мисс  Флауэр  скоро будет здесь, - сказал Джон, - ты  вполне  можешь
преподнести ей свои комплименты лично.
     - Ах, вот вы и смеетесь надо мной,  мастер Джон, - говорил приказчик  с
нарочитой  шутливой  фамильярностью. - На что нужен  мисс Флауэр старый гриб
вроде  меня?  Гляньте-ка  на мисс  Джейн,  как  она  похожа  на свою  бедную
маменьку,  ну точная копия, да и только. Нынче все в один голос это говорят.
- И  он  направился к своей младшей племяннице,  забыв,  что две минуты тому
назад он  столь же горячо утверждал, разговаривая  с кем-то  из  подвыпивших
арендаторов, что Джейн всегдя была, есть и будет точной копией своего отца.
     Джон засмеялся и пошел к аллее, по которой будут следовать подъезжающие
экипажи, думая о том, как мудр его дядюшка Нед в  своей нехитрой  философии;
он  всегда  приспосабливает свое  настроение и свою речь к тому человеку,  с
которым  в данный момент  разговаривает, чтобы  его не  обидеть,  и  как  бы
неискренни и фальшивы не были его слова, они всегда произносились с приятной
улыбкой, и главной  его  задачей  было  доставить  человеку  удовольствие, а
отнюдь не огорчить его или, не дай Бог, восстановить против себя.
     Тем  временем начали  понемногу  съезжаться гости. К  пристани  в бухте
причалили  лодки, из которых стали выскакивать  офицеры  гарнизона, каждый в
форме своего  полка,  припомаженные  и  прифранченные,  и  Джон  видел,  как
задрожала  ручка Джейн, державшая  зонтик, когда она  стояла  рядом с  отцом
возле замка.
     Ее тут же окружили, и бедный доктор  Армстронг, которому удалось урвать
несколько минут  наедине с  ней, пока не явилась вся эта толпа, оказался  на
отшибе, и ему пришлось пойти в дом и любоваться там на ее портрет.
     Барбару можно  было видеть и там, и тут, и повсюду, она следила за тем,
чтобы у каждого были сандвич, кусочек  кекса  и  бокал домашнего вина, в  то
время как Элиза, которую сильно стесняло ее челтенхэмское платье, ставшее ей
чересчур  узким, оттого,  что она  за  это  время  располнела,  должна  была
довольствоваться вниманием  наименее привлекательных и не  таких  интересных
офицеров, которые не сумели пробиться к Джейн.
     Джон дошел до  самого парка, и только тогда увидел всадников, ожидаемых
с таким нетерпением. Это были Фанни-Роза  и ее грум,  следовавший  за ней на
некотором расстоянии.  На  ней была зеленая амазонка, под  цвет  глаз,  а на
голове - смешная  крошечная  соломенная шляпка,  из-под  которой  выбивались
каштановые локоны.
     - Маменька просила ее извинить, - сказала она, протягивая Джону руку. -
Она сказала, что никуда не выезжает, поскольку все еще носит траур по своему
отцу. А папу я оставила дома  с  Матильдой, они играют в карты  в конюшне  с
кучером  и  вашим псарем.  Поэтому я к вам сюда  и  приехала в сопровождении
только одного  грума.  Я  им  предложила, чтобы они  взяли с  собой карты  и
приехали  тоже, но  они предпочли остаться дома. Кроме того,  у Матильды нет
платья.
     - Судя по  тому,  что я знаю о Матильде, - заметил Джон, - даже если бы
оно у нее было, она все равно не знала бы, что с ним  делать. Позвольте вам,
к  тому же,  напомнить,  что когда я вас в  первый  раз  увидел, вы были без
чулок, и волосы у вас были растрепаны.
     -  Правильно, Джон, а после этого  вы  видели меня и вовсе без всего, -
ответила  ему Фанни-Роза. - О, не краснейте  и не хмурьтесь, и не  кивайте в
сторону бедняжки Недди. Он глух, как пень. А теперь скажите мне, пожалуйста,
что мы будем  делать, кроме как любоваться  портретом Джейн  и пить домашнее
вино, приготовленное Барбарой?
     - Будем танцевать кадриль под скрипку Дэнни Сюлливана.
     -  Я не  уверена,  что мне так уж хочется танцевать кадриль.  Я гораздо
больше  люблю  танцевать  так,  как танцуют  сельские девчонки  на  рыночной
площади в Эндриффе, задрав юбки выше колен.
     - Значит, так и потанцуете. Но только для меня одного, а  не  для  всех
офицеров гарнизона.
     -  Мне  кажется, офицерам это тоже понравилось бы,  они нашли  бы такие
танцы весьма занимательными.
     - Я в  этом нисколько не сомневаюсь.  Но  если вы  будете показывать им
свои нижние юбки, я схожу в свою комнату за ружьем и застрелю вас.
     Джон  продолжал  идти возле  лошади до тех пор, пока  они не  дошли  до
деревьев позади дома, где от аллеи отходит дорожка, ведущая к конюшням, куда
они  и  направились, оставив там  лошадей на попечение грума;  а Фанни-Роза,
спешившись,  вошла в  замок через заднюю дверь,  а потом поднялась наверх  в
отведенную  ей комнату, чтобы  переодеться.  Через пять минут она  уже снова
сошла вниз, еще  более очаровательная,  чем всегда, и, взяв Джона под руку с
видом собственницы,  что привело  его в неописуемый восторг,  направилась  в
столовую, где находился портрет. В столовой было полно людей, они пили, ели,
восхищались сходством Джейн  с портретом,  и Джону  забавно было  наблюдать,
насколько поведение Фанни-Розы в  обществе отличалось от  того, как она вела
себя наедине с  ним или  в Эндриффе, среди своих. Ибо у себя дома  это  была
беззаботная,  нетерпеливая,  необузданная  и  капризная  Фанни-Роза,   такая
близкая  его  сердцу, тогда как здесь она была любезной  и благовоспитанной,
так что ее вполне можно было принять за великосветскую даму.
     - Клонмиэр отлично выглядит во время праздника, - сказала она Джону.  -
Я  люблю, когда  вокруг замка гуляют  люди, а  в доме  полно  гостей.  Сразу
чувствуется  жизнь,  и становится  весело.  Почему  это  ваш слуга не  носит
ливреи?  Наши всегда  в  ливреях.  Это гораздо приличнее,  чем просто черный
сюртук.
     - Мы  здесь  слишком далеки от цивилизации и  редко  принимаем  у  себя
людей, -  с улыбкой отвечал Джон. - Смотрите,  Дэн Сюлливан настраивает свою
скрипку. Пойдемте посмотрим, как будут танцевать.
     Гостиную освободили от мебели, Барбара села за клавикорды,  рядом с ней
поместился Дэн Саллюван,  и раздались  вступительные такты  кадрили. Партнер
Барбары, привыкший  к более живому темпу деревенской джиги, чем к степенному
ритму,  который  от  него  требовался,  с  большим  трудом  подлаживался   к
размеренной манере мисс Бродрик, и если  результат и не удовлетворил бы залу
Благородного Собрания в Бате, то все равно,  в этой музыке была определенная
живость, довольно  приятная на  слух. Джейн,  разрумянившаяся и  счастливая,
забыв о том, что пригласила Джона, стояла во главе вереницы танцующих в паре
с неугомонным  Диком  Фоксом,  и  Джон,  смеясь,  протянул руку  Фанни-Розе.
Зрелище  молодости  и  красоты,  развернувшееся  перед  Дэном  Сюлливаном  -
нарядные платья  дам  и  алые мундиры офицеров гарнизона - произвели на него
такое действие, что  он не мог ему  противостоять и оказался во власти своей
скрипки. Кадриль  после первых  же фигур была забыта, и  в воздухе раздалась
веселая живая мелодия  джиги, такая заразительная, так властно призывающая к
шалостям  и  проказам,  что очень скоро церемонии  были  отброшены,  молодые
офицеры подхватили своих дам, обняв  их за талию, и зала наполнилась топотом
ног, свистками, пением и смехом. "Ну точно, как парни и девушки на килинской
ярмарке", - как  сказала  старая  Марта. Представители  старшего  поколения,
качая  головами,  направились  в  столовую. Медный Джон,  считая, что ничего
непозволительного  произойти  не  может, пока Барбара сидит за клавикордами,
удалился в библиотеку, взяв  с собой двух-трех друзей, и плотно притворил за
собой дверь, чтобы им не мешало это шумное веселье.
     Тени  летней  ночи подкрались  к  стенам  замка,  из-за  Голодной  Горы
поднялась  огромная  луна, осветив  воды бухты,  а  Дэн  Сюлливан  продолжал
играть, как безумный, и звуки веселой музыки неслись сквозь открытые окна на
лужайку  перед  домом.  Безумие  охватило и  арендаторов,  собравшихся перед
замком, уже достаточно разгоряченных едой и питьем, и не прошло и нескольких
минут,  как  девушки  сняли свои шали и  сбросили туфли, а  мужчины  скинули
куртки, и все пустились в пляс под луной у серых стен замка.
     Кто-то из офицеров заметил их из окна.
     - Пойдите сюда, - позвал он свою  даму, - посмотрите, к чему привел ваш
пример!  -  Через  минуту  во  всех  окнах  появились  счастливые   лица,  и
Фанни-Роза,  раскрасневшаяся, с  озорным  блеском  в  глазах,  который  Джон
замечал и раньше, обернулась к нему и сказала:
     - Пойдемте туда, к ним. Станем танцевать босиком на траве.
     Доктор Армстронг пробормотал, что  все  уже натанцевались и что скакать
по траве при лунном свете не очень-то прилично.
     - Наплевать на приличия! - воскликнула Фанни-Роза,  таща Джона за руку,
-  они  только  отравляют всем существование.  Пошли! Все за  мной!  - И все
побежали  вниз по  лестнице, через холл, за дверь  и на  лужайку -  нарядные
платья мнутся, прижатые к мундирам, маленькая ручка в митенке крепко сжата в
сильной  руке,  затянутой в белую перчатку - и вот  они смешались  с простым
народом  и  танцуют на траве,  которая  сверкает, как  серебряный  ковер под
таинственными белыми лучами луны. Они плясали - гости вместе с арендаторами,
- чопорные молодые  офицеры и высокомерные барышни, - плясали, как безумные,
как  дикие  обитатели  отдаленных  загорных   селений,  словно  лунные  лучи
околдовали их всех до единого, и только тогда, когда луна поднялась высоко в
небо, над самым островом Дун, только тогда Дэн Сюлливан, отирая обильный пот
с лица, отложил свою скрипку и склонил усталую  голову на  руки, а сказочный
народ,  который  он вызвал к  жизни  прикосновением своей волшебной палочки,
превратился в обыкновенных смертных - у них ломило спину, ныли усталые ноги,
лица покраснели, а волосы растрепались.
     Селяне один  за  другим  разошлись, смеясь,  переругиваясь  и  вздыхая,
обсуждая "совершеннолетие  мисс  Джейн" - память о нем послужила  пищей  для
пересудов  на  многие  дни. Было  приказано подать  для  гостей кареты,  для
офицеров  гарнизона были поданы лодки, а хозяин  Клонмиэра Джон  Бродрик, на
глазах  у  которого  его  замок  вернулся на  эти  несколько  часов в  эпоху
варварства, стоял  у  парадных  дверей,  желая своим гостям счастливого пути
вполне искренне, а не просто из вежливости.
     - Это в последний раз, - твердо заявил он. - В последний раз.
     Барбара и  Элиза,  вспомнив о  приличиях и  с  сожалением расставаясь с
бурным весельем, взяли себя  в руки и провожали уезжавших гостей, кланяясь и
улыбаясь, в  то  время  как Джейн, все  еще  исполненная  бунтарского  духа,
куда-то исчезла, чтобы проститься с лейтенантом Диком Фоксом.
     А в  конюшне  Джон  и  Фанни-Роза  склонились над уснувшим  эндриффским
грумом. Он был мертвецки пьян и абсолютно беспомощен.
     -  Он не  способен сегодня ехать со  мной домой, - сказала  Фанни-Роза,
которая снова переоделась в зеленую амазонку, а шляпку держала за ленты так,
что она волочилась по земле.
     - Я поеду с вами вместо него,  - сказал Джон, -  и всю дорогу нам будет
светить луна.
     Она посмотрела на него и улыбнулась.
     -  Вы не успеете еще и сесть на лошадь, - сказала она, - как я буду уже
дома.
     Подведя свою лошадь к колоде, она вскочила в седло, схватила поводья и,
размахивая хлыстом  перед  лицом Джона,  выехала со  двора конюшни, глядя на
него через плечо и  заливаясь хохотом. Джон  крикнул Тиму, чтобы тот  седлал
его лошадь, и через несколько минут  мчался за  ней, ведя  в  поводу  лошадь
грума, а Фанни-Роза,  увидев, что ее  преследуют, пустила  лошадь  в  галоп,
хохоча  еще  громче  прежнего.  Он  гнался  за  ней  по  аллее,  мимо   дома
привратника, через весь Дунхейвен и догнал  ее только  тогда, когда она сама
натянула поводья у подножья Голодной Горы.
     -  Так  можно сломать  себе шею, -  сказал  он, -  если  мчаться  таким
дьявольским аллюром.
     -  Ничего  с  вами  не  случится,  сам  черт  тому порукой, -  отвечала
Фанни-Роза, - он не позволит мне сбиться с пути. О, Джон, какая луна...
     У их ног  простирался  залив Мэнди-Бэй,  словно  скатерть, сотканная из
серебра, а над дорогой таинственной громадой высилась сама Голодная Гора.
     - Поедемте наверх, в папоротники, - предложил Джон.
     Они свернули с дороги  и тихим шагом поехали по тропинке, той самой, по
которой  они  шли в прошлый раз, почти год тому назад, в тот день, когда был
пикник.  Тогда  трава  на  Голодной  Горе  была  нагрета   солнцем,  горы  и
папоротники  хранили тепло сентябрьского солнца. Сегодня  на залитой  лунным
светом горе  царили тишина  и покой. Джон спешился и обхватил Фанни-Розу  за
талию, чтобы  помочь ей  сойти с лошади. Она прислонилась щекой к его щеке и
обняла его за шею. Он отнес ее в папоротник и лег рядом, любуясь серебристым
блеском ее волос.
     - Вам весело было сегодня? - спросил он ее.
     Она ничего не ответила. Дотронулась рукой до его лица и улыбнулась.
     - Вы меня когда-нибудь полюбите? - задал он ей новый вопрос.
     Она притянула его еще ближе и крепко прижала к себе.
     - Я хочу любить тебя сейчас, - сказала она.
     Он  целовал  ее  закрытые  глаза,  волосы,  уголки  губ,  и  когда  она
вздохнула, еще крепче прижимаясь к нему, он снова подумал  о Генри - мысль о
нем,  призрачная, непрошенная,  пришла  к нему  в тот самый момент, когда он
обнимал ее при свете луны, и он не мог удержаться, чтобы не сказать:
     - Так же, наверное, ты целовала Генри, прежде чем он уехал  из Неаполя,
чтобы умереть в Сансе?
     Она  посмотрела  на  него, и  он прочел в ее глазах страсть,  желание и
странное замешательство.
     - Зачем  сейчас об этом  говорить? -  спросила она. -  Какое  отношение
имеет твой брат Генри к тебе или ко мне? Он умер, а мы живы.
     Она спрятала лицо у него на плече, и все сомнения и ревность, владевшие
им, были сметены потоком любви и  нежности, которые он  испытывал к ней, так
что все остальное не имело решительно никакого  значения -  только страстное
влечение, которое  они испытывали  друг к  другу  в эту ночь  под  луной  на
Голодной Горе. Прошлое нужно похоронить и  забыть,  будущее -  это надежда и
блаженная уверенность,  а  настоящее, во власти которого  они находились,  -
радость, столь  живая и  прекрасная, что  перед не могут  устоять  призраки,
терзающие его темную смятенную душу.

     Письмо Джона к его сестре Барбаре из Кастл Эндриффа,
     от двадцать девятого сентября тысяча восемьсот двадцатого года

     Моя дорогая Барбара,
     я  сообщил миссис Флауэрс о том, что отцу нужно ехать в Бронси, вернее,
что  ему  совершенно необходимо  быть  там  первого ноября, и она  назначила
известное событие на двадцать девятое следующего месяца,  и на  следующий же
день мы с Фанни-Розой отбываем в Клонмиэр. Поскольку она ничего не сказала о
твоем  там пребывании, мне  не захотелось  поднимать этот вопрос, тем более,
что Фанни-Роза собирается на ту сторону воды, не позже чем через месяц после
того, как мы поженимся. Я рад, что она выбрала именно Клонмиэр по нескольким
причинам.  Она  надеется,   что   ты  будешь   подружкой  на  свадьбе.  Наше
бракосочетание состоится  в  Мэнди,  совершать  церемонию будет  преподобный
Сэдлер,  и сразу после этого мы уедем. Не согласится ли Марта остаться у нас
на месяц? Нам это было бы очень удобно, а ты, наверное, сумеешь обойтись без
нее, ведь это ненадолго. Спроси, пожалуйста, у нее об этом, а  также узнай у
Томаса,  не  останется ли  он у нас  в качестве домашнего слуги,  и, если он
согласится,  я  сразу  же  закажу  ему  ливрею.  Миссис  Флауэр  согласилась
отпустить к нам свою  горничную на  месяц. Мне  жаль,  что она не предложила
тебе   пожить   с  нами,   но   мои  сожаления  несколько  компенсирует   то
обстоятельство, что вы все вместе будете находиться в Летароге. То, что отцу
необходимо быть в  Бронси к первому ноября, подарило мне по крайней мере три
недели. Я  верю  и  надеюсь, что он не  будет  возражать против того,  чтобы
пробыть  там такое долгое  время, тем  более что если он передумает и  уедет
раньше, это запутает все дело. Три недели пройдут скоро.
     Выясни, умеет ли стряпать эта женщина с острова,  и  согласится ли  она
поработать у нас месяц. Если она скажет "да", мы можем пригласить ее сюда на
денек и попробовать ее  стряпню. Ты должна  сразу же  написать  мисс Грейзли
относительно платья. Только чтобы оно было не белое! Но обязательно красивое
и  элегантное. Я  уверен, что ты  не  откажешься  принять его  от  человека,
который,  несмотря  на все обвинения, предъявляемые ему  на  протяжении  его
жизни, не может упрекнуть  себя в отсутствии любви к тебе и остальным членам
семьи. Надеюсь, что отец, не теряя времени,  прикажет покрасить наше ландо и
обить  его изнутри, как  это делается  с  каретами;  на дверцах  должны быть
гербы,  а  на  окнах -  алые занавески,  и чтобы все было готово  как  можно
скорее. Мне бы хотелось,  чтобы мы  могли воспользоваться  им, чтобы ехать в
Клонмиэр,  а потом его можно будет отправить в Летарог  - мне не хотелось бы
везти  Фанни-Розу  в  фаэтоне.  Писать  мне  не  надо,  разве  что  случится
что-нибудь  важное,  потому  что  письма здесь  часто пропадают, и никому не
говори  о  том,  что  отец  приедет  первого  ноября.  Мы  успеем  обо  всем
договориться  к  следующему воскресенью. К тому времени  я обязательно  буду
дома.
     Твой любящий брат
     Джон Л. Бродрик.

        "4"

     Джон и  Фанни-Роза  провели  всю  первую  осень и зиму  после свадьбы в
Клонмиэре и  вообще не переезжали на  ту сторону  воды,  как  предполагалось
первоначально. Вся семья  находилась  в  Летароге,  и  замок  был  в  полном
распоряжении  молодых. Для Джона это было  время такого покоя и счастья, что
он не мог поверить в реальность происходящего; порой  ему казалось,  что это
всего лишь сладостный  сон, грезы, которым он так часто предавался в прошлом
-  стоит  проснуться, как он  снова  окажется во власти своих  тяжелых  дум,
вернется  к  своему  горькому одиночеству. Но потом, оглянувшись  вокруг, он
видел свою комнату в башне и видел, как она изменилась за этот короткий срок
со времени его  женитьбы  под влиянием Фанни-Розы.  Птичьи  яйца  и  бабочки
остались  на  месте, так  же как  и фотографии Итона и  Оксфорда, но у стены
появился  туалетный столик,  а  на  нем  - миниатюрные  серебряные  щетки  и
зеркало; в туалетной рядом с его костюмами висели теперь платья, а  под ними
на полу стояли бархатные туфельки.  Вся комната дышала ею, и если он был там
один, и знал,  что  она  внизу в  гостиной  или в  саду, он трогал  ее вещи,
испытывая  при  этом  странную теплоту  и нежность,  потому  что  теперь они
составляли такую важную часть его самого, его жизни - они принадлежали ей, а
следовательно, его любви к ней. Она  дала ему все, на что он смел надеяться,
и  еще  гораздо  больше.  Прошлого  безразличия и  холодности,  которые  она
выказывала  по  отношению  к  нему,  как  не  бывало,  на  смену  им  пришли
неисчислимые  сокровища любви и страсти, о существовании  которых он даже не
подозревал. Она больше не  была ни своенравной,  ни капризной.  Это была его
Фанни-Роза, любящая и верная;  она была согласна проводить  целые дни с  ним
одним, не ища  другого общества; теперь  она  уже  не заводила  разговоров о
Париже и Италии, о людях, с которыми она там встречалась.
     -  Я  тебе еще не наскучил? - спрашивал он,  когда в дождливый день они
вынуждены были сидеть дома.
     И она, протягивая ему руки, говорила:
     - Как ты можешь мне наскучить? Ведь я так тебя люблю.
     И он