- Куда это вы направляетесь, ребята?  Я тут дожидаюсь деда, и у меня
два часа свободных, совсем нечего делать.
     -  А-а, так мы  покажем вам Слейн, - сказал  Джек Донован, подмигнув. -
Это  прекрасный город,  если  знать, что  к чему.  Давай-ка промочим  горло,
прежде чем решим, что делать дальше.
     - Не  стоит вам показываться вместе  с нами в трактире, - сказал второй
парень. - Ваш дедушка непременно узнает и задаст вам хорошую порку.
     -  Мне  никто не указ, я  делаю,  что  хочу, черт  возьми, - огрызнулся
Джонни. - Ну, вы, показывайте дорогу, а то у меня глотка пересохла.
     Он прекрасно знал, что если его обнаружат в  обществе  этих парней, тем
более, что один  из них  носит  фамилию Донован, ему крепко достанется, ибо,
неизвестно, по  какой  причине, его дедушка не любит Донованов,  так же, как
обе его тетушки и даже мать. Последнее обстоятельство, однако, заставило его
относиться  к этим ребятам  тем более дружелюбно. Вскоре  все  трое сидели у
стойки одного из многочисленных пабов Слейна. В кабачке было полно народа, и
атмосфера  была такая, что  можно  было задохнуться.  Где-то неподалеку была
ярмарка, и все трактиры были заполнены сельскими жителями; за столами сидели
старики  со  своими нескончаемыми историями, визгливые женщины  и миловидные
крестьянские девушки в шалях, наброшенных на голову.
     - Что тебе спросить? Виски будешь? - обратился к Джонни Джек Донован.
     - Буду, - храбро отвечал тот.
     Дома он пил  эль,  когда  удавалось раздобыть,  и  иногда  какой-нибудь
жалкий стаканчик портвейна, если деду угодно было протянуть ему графин.
     -  Вот это  по-нашему, - восхищенно сказал Джек Донован,  когда  Джонни
выпил свою порцию одним глотком, стараясь делать вид, что это ему нипочем. -
Клянусь,  тебе  хочется   повторить.   Ну-ка,   Пэт,  еще   стаканчик  этому
превосходному молодому джентльмену.
     Вторую порцию  Джонни выпил  помедленнее.  Бог  ты  мой,  это  здорово.
Чертовски здорово.  В человека  вливается жизнь.  И храбрость тоже. Будь  он
проклят,  если вернется в  Итон в  следующем  семестре.  Пускай  дядюшка Боб
позаботится о патенте сразу же, не откладывая.
     - Через месяц-другой я поступаю в драгуны, - сообщил он, глядя на своих
собутыльников.
     - Вот это  жизнь, - сказал  Джек  Донован. - Каким храбрецом  вы будете
выглядеть, мистер Джонни, с королевским штандартом в руках. У меня у самого,
знаете  ли,  появилось желание  последовать вашему  примеру.  Еще  стаканчик
виски?
     - Не  возражаю, - согласился Джонни,  - только при условии, что платить
буду я.
     -  За ваше  здоровье, в  таком  случае, -  сказал  Джек  Донован,  -  и
наилучшие пожелания  самому  замечательному  парню, какого  мне  приходилось
встречать, право  слово, верно вам говорю. Вам ведь  уже  сравнялся двадцать
один?
     - Мне семнадцать, - сказал Джонни.
     -  Вы  меня обманываете.  Клянусь всеми святыми,  вы  меня обманываете.
Разве не правда, Пэт?
     - Уверяю вас, что это правда, мне исполнилось семнадцать в мае.
     - А как он пьет  виски, подумать  только! Право же, можно гордиться.  Я
готов был поклясться, что вам  не меньше двадцати одного. Посмотрите, как на
вас поглядывает через окно эта девчонка. Она тоже готова поклясться, что вам
двадцать один, верно, Пэт?
     Парни  без конца  смеялись,  раскачиваясь на своих стульях  у стойки, и
Джонни, удивляясь, что он  еще может сидеть  прямо,  тоже смеялся,  глядя на
девушку  в шали, сидевшую в другом конце комнаты. Девушка улыбнулась в ответ
и поманила его пальцем.
     - Смотри-ка ты, он уже  одержал победу,  теперь он для  нас потерян,  -
горестно  проговорил  Джек Донован,  возводя очи к небу.  - Однако, если ему
только семнадцать, тогда нечего  и думать о Бетти Финеган. Она таких птенцов
не принимает.
     - Что ты хочешь сказать? - спросил Джонни.
     Смех  этого типа  вдруг показался  ему оскорбительным,  и вообще ему не
нравились рыжие  волосы. В конце  концов, может быть, дедушка и прав, что не
любит Донованов.  В  комнате, к тому же, сделалось  до чертиков жарко, а все
окружающие страшно шумели.
     - Спорим, ты не можешь отвести Бетти Финеган, куда полагается, это тебе
не то, что опрокинуть две  стопки виски,  - подначивал Джек Донован, слишком
близко придвигая свою насмешливую физиономию к лицу Джонни.
     - Да неужели? Почему ты так думаешь?
     - Да потому, что на  той стороне, в вашей прекрасной школе вам такое не
разрешается,  -  сказал Джек  Донован.  - Опрокинуть  стаканчик  виски - это
всякий  может,  а  вот чтобы иметь дело  с женщиной,  нужно  быть  настоящим
мужчиной.
     Снова раздался взрыв  хохота,  теперь  уже  и другие люди  в пабе стали
оглядываться на Джонни.
     - Давай, парень,  веселись,  - сказал ему  какой-то  старик, размахивая
стаканом. - Эти молодцы просто  завидуют тебе, право  слово. Верно я говорю,
Бетти?
     Востроглазая девушка в шали кивнула и снова улыбнулась Джонни.
     Он медленно поднялся на ноги и посмотрел на Джека Донована.
     - Спасибо  тебе за компанию, Джек, - сказал он, - как-нибудь на днях мы
снова с тобой выпьем. А пока я занят, у меня свидание. - Он бросил на стойку
несколько серебряных монет  и  надел шляпу, сильно сдвинув ее на бок. - Ты в
мою сторону или я в твою? - обратился он к Бетти Финеган...
     Было уже пять часов, когда Джонни  снова оказался около банка. Банк был
закрыт  и заперт,  ставни  опущены.  Дед, наверное,  ушел  час  тому  назад.
Возможно, он дожидается его в  гостиничной конюшне. Ну  и  что,  пускай себе
ждет, старый дурень. Ничего  с  ним не сделается. Странно, подумал Джонни, я
его нисколько  не боюсь. Будет смотреть на меня страшными глазами, пригласит
в свой противный кабинет - вот  скучища! - все  равно мне теперь не страшно.
Он не мог бы объяснить, что придавало ему такую холодную уверенность в себе.
Может быть, виски,  которое он  выпил, может  быть, ощущение  женского тела,
которое  он недавно обнимал, а, может  быть, просто  то,  что ему семнадцать
лет,  и он - Джонни  Бродрик  из Клонмиэра, и  если  кто-нибудь посмеет  ему
противоречить, он просто даст ему в ухо. Как бы то ни было, он больше не мог
испытывать  страх перед  семидесятипятилетним стариком, которому  давно  уже
пора отправляться в могилу.
     Когда Джонни подошел к конюшне, он увидел,  что карета уже на улице,  а
Тим держит в поводу лошадей. Дед стоял возле открытой дверцы кареты, держа в
руках часы.
     - Добрый день, сэр, - сказал Джонни. - Я заставил вас ждать?
     Как  странно.  Он не мог  понять,  неужели он так  вырос  за  последние
месяцы?  Ведь  он  теперь выше  деда. А, может быть, это  старик стал меньше
ростом?  А  как он  тяжело  опирается  на свою трость,  гораздо тяжелее, чем
раньше. Медный Джон  посмотрел на внука  и положил часы на место, в жилетный
карман.
     - А я уже собирался уехать без тебя, - коротко сказал  он,  забираясь в
карету  и  усаживаясь  в  самом  углу.  - Ну,  чем же ты  тут  занимался?  -
проговорил он через несколько минут.
     Джонни достал из кармана носовой  платок и, демонстративно взмахнув им,
высморкал  нос.  Как  было  бы  замечательно, думал он,  отбросить к свиньям
всякую осторожность и сказать правду, а потом посмотреть, какое будет у деда
лицо. Джонни с трудом подавил дикое желание расхохотаться.
     - Я провел этот день, сэр, наслаждаясь красотами Слейна.
     Дед хмыкнул.
     - Ты приехал приблизительно  в два  часа дня, - сказал он. - К  четырем
часам  ты, наверное,  обошел весь город дважды и увидел  все,  что там можно
увидеть. Открой окно со своей стороны, мой мальчик. Здесь очень душно.
     Он почувствовал, что от меня  пахнет виски,  подумал Джонни. Ну,  будет
теперь заваруха. Придется сказать ему, что мне стало дурно, и я был вынужден
зайти в этот паб  и прилечь  там. Снова  к горлу  подступил этот неприличный
смех. Однако дед ничего больше не сказал. Он казался задумчивым, погруженным
в свои  мысли, вообще  был какой-то  не такой,  как  обычно.  Возможно,  его
переговоры с директором банка оказались не слишком успешными. Однако вряд ли
это возможно, ведь медный рудник приносит  не меньше двадцати тысяч фунтов в
год. Впрочем, маменька всегда была склонна к преувеличениям. Может быть, как
раз все наоборот, ее  сведения неверны, и дела идут совсем не так хорошо. Во
всяком случае, это не  мое  дело, подумал Джонни;  он зевнул, закрыл глаза и
откинулся на подушки  кареты, держась рукой за оконный ремешок. Он испытывал
восхитительную  истому,  все его существо  наполняло невыразимое  довольство
собой и  всем окружающим, и если такое бывает от виски или от Бетти Финеган,
то  что  же, черт  возьми, он  будет  испытывать  через несколько лет, когда
станет служить в драгунах? Жить на  свете, в конце концов, не так уж  плохо.
Через несколько  минут он  уже  крепко спал,  лицо  его разрумянилось, волоы
слегка растрепались, и выглядел он, по  правде  говоря, гораздо младше своих
семнадцати лет.
     Джонни  проснулся только  тогда,  когда  карета  с  грохотом  катила по
мостовой Дунхейвена, проснулся,  словно  от толчка, вспомнив  о  присутствии
деда рядом с собой в карете,  и тут  же почувствовал облегчение, смешанное с
удивлением, увидев, что дед тоже уснул и, значит, не  будет  бранить  его за
то, что  с  ним даже нельзя поговорить,  такой он никчемный  собеседник.  Он
испытывал огромное  искушение рассказать о  том, как  он провел  этот  день,
Генри,  однако  что-то  заставило  его  отказаться  от  этой  мысли; смутное
подозрение, что  его младший брат вовсе не станет восхищаться и одобрительно
хлопать его по плечу,  а, наоборот, отстранится от него  с удивлением, может
быть,  даже с отвращением и будет относиться к  нему хуже,  чем раньше. Все,
конечно, уже пообедали, дедушка пообедал в Слейне, и Джонни, который был так
голоден, что  мог, казалось,  съесть целого быка,  с жадностью накинулся  на
оставленный  ему  в столовой  холодный ужин, уклончиво отвечая  на расспросы
Генри о том, как он провел день.
     Младшие мальчики вместе со  своей сестренкой уже легли спать,  и, когда
Джонни и Генри поднялись в гостиную, чтобы пожелать взрослым спокойной ночи,
они  увидели, что дед  стоит перед камином  с  каким-то странным,  несколько
смущенным выражением  на  лице. Их  мать сидела в кресле у окна,  а  тетушка
Элиза - напротив нее,  и обе они, отложив работу, слушали, что говорит глава
дома. О  Боже,  думал  Джонни,  он  узнал про  сегодняшний  день,  и  теперь
рассказывает им...
     - Подождите минутку,  - сказал  им дедушка.  -  Я  хочу, чтобы  вы тоже
выслушали то, что я собираюсь сообщить вашим матери и тетке.
     Внуки повиновались, Медный Джон откашлялся и заложил руки за спину.
     -  Я не  намерен особенно  распространяться, -  сказал он,  -  но  хочу
поставить вас в известность о том, что произошло.  На этот раз я здесь долго
не пробуду, только заеду на шахты, чтобы обсудить кое-какие вопросы, и сразу
же вернусь на ту сторону.  В дальнейшем я предполагаю оставаться там дольше,
чем  это  было  раньше,  и, с  вашего позволения, Фанни-Роза, основным  моим
местопребыванием будет отныне  Летарог.  Элиза может оставить за собой дом в
Сонби и поселиться там, когда позволят обстоятельства. Этот дом, разумеется,
останется открытым для любого члена нашей семьи, мои внуки по-прежнему могут
считать его своим родным гнездом.
     Он замолчал  и  снова  кашлянул.  На  лице  Элизы застыло недоумевающее
выражение, она метнула взгляд на невестку, сидевшую напротив.
     - А что будете делать  в Летароге вы, отец? - спросила она. - Вам будет
тоскливо одному. И, кроме того, неудобно будет ездить в Бронси,  это слишком
далеко. Ведь именно поэтому вы перебрались в Сонби.
     - Я не буду один, дорогая, - сказал ее отец. - Именно это я и собирался
вам сообщить. Три недели  тому назад миссис Коллинз дала согласие стать моей
женой. Мы  поженились в Бронси и  сразу после этого переехали в Летарог. Она
очень хорошая,  милая женщина, преданная мне всей душой, и она любит меня. Я
очень счастлив, что могу называть ее теперь миссис Бродрик и надеюсь, что вы
будете делать то же самое.
     В комнате  воцарилась гробовая тишина.  Затем  Фанни-Роза  воскликнула:
"Боже мой!", а Элиза разразилась бурным потоком слез.
     - Ах, отец, - проговорила она, - как вы  только могли?  Миссис Коллинз,
наша  собственная кухарка! И это после  стольких  лет. Что скажут люди,  все
наши друзья в Сонби? С нами теперь никто не станет разговаривать.
     -  Одно  только  очевидно, - сказала Фанни-Роза,  - эта  новость  убьет
Барбару. Нам придется каким-то образом скрыть ее от бедняжки.
     - Барбара уже знает, - спокойно  отозвался Медный  Джон. - Я сообщил ей
только сейчас, когда заходил к ней в комнату. Она отнеслась к моей новости с
полным пониманием.
     - Если  бы  она не заболела,  этого  никогды  бы не случилось, - рыдала
Элиза.  -  Только потому, что она лежит  здесь,  прикованная к  постели, а я
вынуждена за ней ходить, только поэтому вы попали в зависимость  к этой... к
этой  женщине - я  никогда не смогу называть  ее миссис Бродрик, отец, вы не
можете от меня этого требовать. - И она снова залилась слезами.
     - Разумеется, - сказала Фанни-Роза, - ваш отец волен поступать, как ему
заблагорассудится. Ведь миссис Коллинз уже не молодая женщина, которая могла
бы...  Я хочу  сказать,  это  новое  положение вещей никоим образом не может
отразиться на Джонни, ведь верно?
     -  Уверяю вас, - сказал ее свекор, - что интересы Джонни  не пострадают
ни  в малейшей степени, так же,  как и ваши,  Фанни-Роза, и  твои, Элиза,  -
одним словом, ни  один из члнов нашей  семьи не будет  обижен. Мне семьдесят
пять лет,  моей  жене пятьдесят.  В  моем завещании,  естественно, оговорена
определенная сумма, которую она получит после моей смерти, однако то, что  я
ей оставляю,  никак не  отразится  на доле, которую получит  каждый из  вас,
никто из  вас не  пострадает. Что  же касается наших  друзей в  Сонби или  в
каких-нибудь других местах, Элиза, то ты  можешь  не беспокоиться. Мы  будем
жить в Летароге, и миссис Бродрик не намерена никуда оттуда двигаться. Людям
совсем не обязательно знать, что я снова женился,  если ты сама не  захочешь
поставить их об этом в известность.  Я верю и надеюсь, что ни один из членов
моей  семьи  не  будет  таить зла  против  женщины, которая  так добра,  что
согласилась разделить со мной последние годы моей жизни.
     Никто ничего не  ответил. Медный  Джон переводил  взгляд  с  дочери  на
невестку,  а потом посмотрел на своих внуков.  Вошел  Томас, чтобы задернуть
занавеси. Когда  занавеси сдвинулись  и раздался щелчок, в  этом звуке Генри
послышалось что-то  финальное, словно он знаменовал собой  завершение эпохи.
Все теперь будет  по-другому. Клонмиэр, конечно, останется,  они  с Джонни и
младшие  братья будут по-прежнему приезжать  сюда на каникулы,  но дедушки с
ними уже не будет.  Библиотека опустеет, на столике  в передней не будет его
суковатой палки и шляпы с загнутыми полями, а дедушка будет жить в маленьком
фермерском  доме  в  Летароге, будет  сидеть  напротив  своей  кухарки, этой
веселой широколицей женщины с красными руками, которая, бывало,  пекла такие
вкусные пышки и говорила с певучим бронсийским акцентом... Это ужасно, думал
Генри, это просто отвратительно. Подумать только,  что его дедушка, которого
он  так  боялся  и  уважал, может  так низко пасть,  низвергнуться со своего
пьедестала.  Бедные тетя  Барбара и  тетя  Элиза;  как  им сейчас плохо, как
ужасно они  себя чувствуют. Теперь он  будет  к ним  особенно  внимательным,
будет следить, чтобы малыши не шумели и не мешали им.
     Слава Богу, думала Фанни-Роза, что он решил  обосноваться в Летароге, а
не привез  ее сюда. Никого из  нас это  не затрагивает,  зато теперь я смогу
распоряжаться здесь,  как хочу.  К  счастью,  она уже не молода и не заведет
новых  детей. Впрочем,  эти  старики  такие идиоты,  кто  их  знает, что  им
взбредет в голову...
     Очень хорошо, думала Элиза, что мне  достанется дом в Сонби. О лучшем я
и не мечтала, если, конечно, он назначит мне приличное  содержание, чтобы  я
могла там  жить по-человечески. Но он  ведь так скуп, и, во всяком случае, я
не  могу бросить Барбару, хотя я уверена, что это вопрос месяца или двух. Но
я  должна  попытаться  проявить твердость  и потребовать, чтобы он давал мне
достаточно, и я могла бы  жить в  Сонби, как мне подобает.  Ведь  я, в конце
концов, скоро останусь единственной из его детей.
     - Если никто  из вас не хочет ничего сказать, - проговорил Медный Джон,
- я пожелаю вам всем спокойной ночи.  Увидимся  за завтраком. После этого я,
как обычно, поеду на рудник.
     Он поцеловал дочь и невестку, пожал руки внукам и вышел из гостиной.
     Джонни слышал,  как он прошел  наверх  в  библиотеку и  закрыл за собой
дверь. Бедный одинокий старикан, подумал Джонни, ведь у него нет никого, кто
мог бы дать ему утешение - жена умерла  тридцать лет назад, сыновья и дочери
умирают один за  другим. И  этого  человека я  ненавидел  и боялся  всю свою
жизнь, сколько себя помню. Он такой же, как и я, ему нужно то  же самое, что
и мне: чтобы  его любили и понимали. Никакой он не Всемогущий Бог, и никогда
им не был; он  всего-навсего  несчастный,  трагически одинокий старик. Желаю
ему всяческой  удачи, ему и его кухарке; пусть  матушка и  тетушка принимают
оскорбленный вид, если  им  так нравится;  пусть  говорят, что  он  опозорил
семью. Они не знают, как, наверное, страдал бедный старик, они вообще ничего
не понимают.
     -   Послушай,  это   ужасно,  правда?  -  сказал  Генри,  когда  братья
раздевались перед отходом ко сну.
     - Вздор! - отрезал Джонни. - Почему он не может делать то, что хочется?
     - Все будет  так  странно,  - пробормотал  Генри. - Приедешь  домой  на
каникулы, а деда здесь нет. Терпеть  не могу перемены. Так хорошо, когда все
идет по-старому.
     Джонни не ответил.  Он лежал  на спине, подложив под  голову  руки, и в
мозгу его  проносились события  нынешнего дня.  Вот он правит  лошадьми, вот
идет по улицам Слейна, встречает Джека Донована и его друга, вот они заходят
в паб, он пьет виски один стакан  за другим, потом эта девушка. И вот, после
всего этого, новость, которую им преподнес дед. Вот его одинокая трагическая
фигура, мысли  о  том, как сам он бросит школу, поступит в драгуны  и, может
быть, через  несколько месяцев  будет уже сражаться  где-нибудь за пределами
своей страны.
     Генри  вскоре уснул, а  Джонни все метался и ворочался в постели, может
быть, оттого, что выспался в карете, но только с каждым часом ему все меньше
хотелось  спать, становилось все тревожнее, и он все  время  видел нахальную
рожу рыжего Джека Донована, который наклонялся к нему и предлагал выпить еще
стаканчик.  Когда  часы  на конюшне  пробили три,  Джонни  сел на постели  и
откинул одеяло. Генри не шевелился, в доме все было тихо и спокойно.
     "Интересно, - подумал Джонни, - есть ли у нас в погребе виски?"
     Он вышел в  коридор и прокрался к черной лестнице; ступеньки показались
удивительно  холодными  для  его  босых  ног.  Он  прислушался  -  ни звука.
Крадучись, осторожно, он ощупью нашел дорогу на кухню.  Где-то  тикали часы.
Он  протянул руку и нащупал дверь  в погреб. Единственный раз в жизни старый
Томас забыл о своих обязанностях. Ключи от погреба оставались в замке.

        "3"

     Второго   декабря  тысяча   восемьсот   пятьдесят   шестого   года   по
Сент-Джемс-стрит со стороны Пиккадилли ехал экипаж; он свернул на Пэл-Мэл и,
наконец,  остановился  у номера  семнадцать "а",  где в то время  помещались
квартиры холостяков. Был темный дождливый вечер, кучер позвонил и дожидался,
пока  не  вышел привратник;  только потом  он отворил дверцу  кареты,  чтобы
помочь  выйти  своей  пассажирке.  "Скверная  погода, мэм", - проговорил  он
привычные слова,  протягивая руку  за деньгами. И когда